Краденое счастье - Мария Воронова

Оказавшись на крыше, Зиганшин сказал, что гораздо дальновиднее и в конечном счете выгоднее будет не латать дыры, а постелить новый рубероид, а еще лучше шифер. Лев Абрамович замялся и ничего не ответил, из чего Зиганшин заключил, что дед с внучкой сильно стеснены в средствах.

«Что ж, в дождь избы не кроют, а в вёдро и так не каплет», – пробормотал он и ушел, пообещав подумать над проблемой.

В воскресенье утром Зиганшин достал из сарая рулон рубероида, который хранил на всякий случай, взвалил на плечо лестницу и отправился к соседям.

Пока жил в старом доме, Мстислав Юрьевич поднаторел в починке крыш.

Он провел у соседей прекрасный день, сдирая прохудившиеся лохмотья рубероида, затем промазывая дыры специальной мастикой, запах которой вызывал в памяти разные приятные детские хулиганства. Потом прижимал новые куски, прокатывал специальным валиком, следя, чтобы ненароком не свалиться.

В Льве Абрамовиче он нашел превосходного помощника, расторопного, но не суетливого. Дед исправно варил мастику, подавал инструменты, а главное, не бегал вокруг дома и не кудахтал, что, мол, сейчас Зиганшин упадет.

Солнце пригревало, с крыши открывался прекрасный вид на луг, вдалеке, за полоской деревьев, угадывалось озеро и поблескивали золотом купола церкви соседней деревни. Мстислав Юрьевич вдруг почувствовал, что душа его летит, воспаряет над просторами, и не от каких-нибудь божественных мыслей, а просто потому, что такая красота вокруг.

«Как бы действительно не упасть», – одернул он себя и больше уже до конца работы не глядел по сторонам.

Когда дело было сделано и Зиганшин спустился с крыши, Фрида встретила его с ведром теплой воды и ковшиком. Через узкое плечо было перекинуто ветхое, но кипенно-белое махровое полотенце.

Мстислав Юрьевич стянул рубашку, взял у Фриды розовый кусок мыла и стал умываться, разбрызгивая пену и отфыркиваясь.

Фрида поливала ему так, как надо, а потом он стянул с ее плеча полотенце, прижал к лицу, вдохнул аромат чистоты и утюга. И засмеялся.

Естественно, он категорически отказался от любого материального выражения благодарности за свой труд и сумел сделать это так, чтобы не обидеть интеллигентного Льва Абрамовича.

Словом, починка крыши могла бы стать началом крепкой дружбы, но не стала.

Тем же вечером его пригласили на ужин. Зиганшин накормил детей, поставил им очередной фильм про Гарри Поттера, нашел среди своих стратегических запасов спиртного бутылку хорошего вина и, попросив Свету красиво перевязать ее ленточкой, отправился в гости.

Оказавшись в совершенно деревенской комнате с маленькими подслеповатыми окнами и древними ходиками с кукушкой, Зиганшин подумал, как чужеродно смотрятся здесь Лев Абрамович и Фрида. Ни русская печь, ни лоскутное одеяло, ни высокая узкая кровать со спинками из никелированных прутьев, стоящая в углу, не могли затушевать интеллигентности и утонченности этих людей.

По стенам висело несколько картин, или, правильнее сказать, этюдов: букет пионов в круглой вазе и пара узнаваемых пейзажей – видимо, результат прогулок Льва Абрамовича по окрестностям.

Зиганшину картины понравились, он разглядывал их и восхищался не из пустой вежливости. Еще ему очень понравились оконные занавески ослепительной белизны и скатерть, при взгляде на которую сразу захотелось есть.

Фрида угощала салатом из зелени и котлетами с картошкой, а в явно старинной фарфоровой вазочке плавали невероятно вкусные малосольные огурцы.

Вообще сервировка была явно не из сельской жизни: белый тонкий фарфор со сдержанными золотыми ободками и тяжелые серебряные столовые приборы, украшенные на черенках затейливыми вензелями.

Интересное семейство, подумал Зиганшин, разворачивая старинную салфетку с полустертой монограммой.

Лев Абрамович откупорил вино и разлил по бокалам, но быстро выяснилось, что все трое являются убежденными трезвенниками, и, оценив глазами и носом тонкий букет, бутылку убрали, но Мстислав Юрьевич то ли от целого дня, проведенного на крыше, то ли от хорошей компании будто охмелел и расслабился больше обычного.

Поэтому, когда Лев Абрамович завел речь о политике и стал осторожно прощупывать Зиганшина на предмет его убеждений, не отшутился, как всегда, а искренне сказал, что не считает нужным думать и говорить о том, чего не только не может изменить, но и о чем вообще не имеет целостного представления.

«Если уж на то пошло, – продолжал он, – мы, наверное, потому так неважно живем, что не видим разницы между мыслями, словами и действиями, хотя только последнее имеет значение. Можно иметь распрекрасные убеждения, но что в них толку, если ты лентяй и трус?»

Лев Абрамович добродушно возразил, что стержнем любого действия является мысль, которая формируется и передается через слово.

Можно было бы согласиться и переменить тему, но Зиганшин почему-то закусил удила и заявил, что нечего болтать да раздумывать, а надо быть просто порядочным человеком, вот и все. И жить по собственной воле, а не растворять свой мозг в кислоте того или иного общественного мнения. Вспомнил зачем-то «Капитанскую дочку», в которой, на его взгляд, был выведен эталон честного и самостоятельного человека, не задумывавшегося о всякой сиюминутной политической ерунде, но живущего по совести, отчего в сердце его находилось место и любви, и отваге, и милосердию.

С авторитетом Пушкина Лев Абрамович вынужденно согласился, и если бы на этом Зиганшин заткнулся, все кончилось бы хорошо. Но нет, ему вдруг понадобилось сообщить, что он носит погоны, значит, слуга режима, а не его критик, и обязан выполнять приказы власти, нравятся они ему или нет. «Приказ – это святое! – заявил он. – Четкое исполнение дурного приказа приносит больше пользы, чем дурное исполнение хорошего». После этой пафосной сентенции за столом повеяло холодком, и Зиганшин почел за лучшее уйти сразу после чая, сославшись на детей.

Несколько дней Лев Абрамович избегал «слугу режима», но, увидев, как Зиганшин возвращается из леса, отрекомендовался страстным грибником и попросил в следующий раз взять его с собой.

«Ага, такой я дурак, тебе грибные места показывать», – хмыкнул Мстислав Юрьевич и повел соседа в рощицу, где, конечно, грибы попадались, но не чаще, чем в среднем по лесу.

Дед появился экипированный в старую полевую форму и с серьезным финским ножом за поясом. Он ловко пробирался через бурелом и обнаружил чрезвычайно острый глаз, находя грибы там, где Зиганшин и не подумал бы нагнуться.

К концу похода Лев Абрамович начал, кажется, что-то подозревать, а тут еще Юра возьми и ляпни: «А что мы в посадки не пошли, там же намного больше грибов!»

Мстислав Юрьевич отвел глаза. Самое ужасное, что он не мог даже попенять племяннику за длинный язык – официально Юра поступил как хороший и добрый мальчик.

Промямлив что-то невразумительное, что в посадки далеко и все бы сильно устали, Зиганшин раздраженно подумал, что истинный, природный грибник никогда не попросит собрата открыть свои тайные уголки, а если уж не сможет устоять, то с пониманием отнесется к невинному обману.

«Насшибал полную корзину и будь доволен!» – решил он и не стал обещать соседу экскурсию в посадки.

Но совесть его все же слегка пощипывала, особенно когда, проходя мимо соседского дома, он видел крышу, так прекрасно залатанную им самим. Мог бы быть в глазах Льва Абрамовича героем и полубогом, а стал солдафоном и жлобом…

Обычно Зиганшин мало волновался, что о нем думают люди, а тут почему-то хотелось исправиться, и он позвал деда с внучкой за черникой.

Сначала все складывалось прекрасно, он вывел соседей на действительно роскошный черничник, где росла не только крупная и обильная, но и по-настоящему сладкая ягода.

Фрида со Львом Абрамовичем пришли в восторг, и, казалось, все недоразумения забыты, но тут Зиганшин достал свой комбайн…

Это был конец! Все! Точка! Убей он сейчас олененка, он не пал бы ниже в глазах деда и внучки.

Фрида сказала, что куст черники растет двадцать лет не затем, чтобы Зиганшин содрал с него все листья в одну минуту, и робкий тихий голос не смягчил суровости ее слов.

Он пытался доказать, что комбайн не такой браконьерский, как были раньше, а щадящий, финского производства, им можно пользоваться легально, и сейчас все ходят за ягодами с комбайнами, руками никто уже не собирает.

Фрида ожидаемо возразила, что если все будут прыгать с крыши, он разве тоже прыгнет? Зиганшин нахамил, мол, привык разговаривать как взрослые люди, а демагогические приемчики на уровне пятого класса на него не действуют.

Лев Абрамович ядовито поинтересовался с кочки, уж не Мстислав ли Юрьевич на днях призывал жить своим собственным умом? Или собственный ум нужен ему только затем, чтобы нахапать побольше, не считаясь с чужими интересами?

Черничник располагался недалеко от дома, но дорогу к нему запомнить было трудно, и без Зиганшина соседям сложно было бы выйти из леса, не рискуя заблудиться. А Зиганшин мстительно продолжал собирать ягоды своим комбайном. Дед с внучкой в гробовом молчании паслись неподалеку, причем оказалось потом, что Фрида руками собрала почти столько же, сколько Зиганшин своей техникой, только у нее черника оказалась гораздо чище.