Невеста на ярмарке - Михаил Погодин

Этот-то молодец (так называли его в полку) проиграл казенные деньги на ярмарке и стоит теперь в забытьи у холодной печки и курит погасшую трубку.

— Саблю и фуражку! — сказал он наконец отрывисто своему ментору, погруженному в глубокие размышления, коих предмет уже известен читателям.

— Куда же, сударь, вы собираетесь? — спросил Дементий, испуганный таким внезапным решением.

— Фуражку и саблю!

Дрожащею рукою подал ему Дементий фуражку и привесил саблю. Бубновый в молчании вышел из комнаты и тихими шагами пошел по улице к живому мосту[10]. Беспокойным взором следовал за ним усердный дядька до тех пор, пока он не перешел моста и не поворотил в ряды. Тогда только уверился сей добрый служитель, что барин его не хочет топиться — уверился и пошел запить свое горе в ближайшую портерную лавочку, перед дверьми которой ожидал и манил его к себе один из новых его знакомцев.

Бубновый ходил между тем для рассеяния по ярмарке, которая действительно представляет всякому зрелище разнообразное и занимательное.

Со всех концов России съезжаются купцы в Нижний Новгород: обитатель Кяхты, Нерчинска, коренной сибиряк торгует подле купца петербургского, донской казак подле москвитянина, тульский оружейник подле казанского татарина или парижского комиссионера. Вся Россия присылает сюда плоды своей промышленности, кои здесь вы видите на одном месте, в порядке, обворожительном для глаз зрителя, ибо товар продают лицом, по старинной русской пословице. Здесь по берегу Оки тянется длинный ряд, в коем собраны сокровища гор Уральских от огромных чугунных изваяний до тонкой проволоки. Там блестит как жар серебро и золото в изящных изделиях, — пестреют разноцветные сафьяны, приготовленные трудолюбивою рукою татарина, некогда столь тяжелою для русских — там лоснятся пушистые меха лисьи, собольи, куньи, завоеванные дикими якутами, коряками, камчадалами на ледяных равнинах северных. — И какая смесь народов! Какое разнообразие в явлениях! Персиянин покупает кальяны у русского сидельца, таганрогский грек продает табак немцу, армянин потряхивает жемчугом против русского бородача, который швыряет миллионами по своим костяным счетам, слепой татарке подает милостыню русская баба, жид чистит сапоги у англичанина. Окружные крестьяне толпятся на своем рынке и тешатся на паяцев. Татары ходят ватагами и ищут себе работы, увязывают тюки, таскают в повозки, уставленные обозами по окрестности. — Везде многолюдство, движение, суетливость! Видно, что всякий приехал сюда на срок и спешит, окончив дела, поскорее воротиться домой. Ока и Волга покрыты необозримым множеством барок, на коих развеваются разноцветные флаги. Бурлаки, собирающиеся сюда со всего пространного побережья волжского, с криком, шумом и песнями выгружают и нагружают оные хлебом, салом, зеленым вином, солью, железом и подобными произведениями благословенного царства Русского. — Сотни харчевников, занимающих целый длинный ряд, едва успевают варить уху из животрепещущих стерлядей, жарить грибы и делать селянки для многочисленных гостей своих. В другом длинном ряду на широких покатых лотках лежит видимо-невидимо хлебов пшеничных и ситных… И все это потребляется ежедневно!

Бубновый смотрел, разумеется, на все слепыми глазами. Сердце его не радовалось на успехи промышленности, он не думал о народном богатстве, ни о влиянии его на просвещение — и ходил по рядам с таким же равнодушием, с каким курил трубку или тасовал карты, играя по малой цене.

В таком расположении духа зашел он в модную лавку купить стклянку Eau de Cologne от головной боли. В лавке были четыре дамы: мать с тремя дочерьми. Старуха говорила что-то очень громко с мадамою, но увидев вошедшего офицера, остановилась на половине своей речи, всунула в руки ей деньги и поспешила оставить магазин, как бы совестясь торговаться пред незнакомцем. Ему также недолго было рассчитываться, и он вышел вскоре после дам, кои стояли еще за дверьми, имея по доброй ноше узлов и картонов у себя на руках, в каком-то недоумении.

— Каков же Ванька! До сих пор его нет; ведь не без чего приказывали вернуться поскорее. Прошу идти теперь с ношами до экипажа.

— Позвольте мне облегчить вас, — сказал наш учтивец по какому-то инстинкту.

— Помилуйте, батюшко, да мы не знакомы с вами, не имеем чести…

— Для меня приятно, сударыня, оказать вам такую маловажную услугу… — и Анна Михайловна не успела (читатели, верно, узнали ее) проговорить нового извинения, как половина узлов была уже на руках у Бубнового.

Вот на чем мы остановились прежде; теперь и станем продолжать рассказ:

— Какие вы добрые, батюшко, и учтивые, — сказала старушка, уступив его желанию и отправясь в сопровождении его к своему экипажу очень веселая, думая про себя: «На ловца и зверь бежит». — Уж верно в гвардии служите?

— Я служу в гусарском… полку.

— А в Нижний изволили приехать по своим надобностям?

— По казенному препоручению, сударыня.

Между тем они прошли уже почти все ряды.

— И долго останетесь позабавиться ярмаркою?

— Я сам не знаю еще — смотря по тому, как позволят дела мои.

— Мы очень рады вашему знакомству и нам было бы приятно… ну где ты, болван, шатался? барыня с барышнями осталася одна; смотри! — извините, батюшко, — и нам было бы приятно поблагодарить вас у себя на дому.

— Если вы позволите, я буду иметь честь… где вы живете, сударыня?

— С моста налево, третий дом от колокольни, у мещанки Перепелкиной, ребятишки укажут…

— С большим удовольствием я воспользуюсь первым случаем…

— Мы будем ожидать вас.

Между тем подошли к колымаге; Бубновый посадил в нее дам и машинально пошел бродить по городу; вскоре очутился он в кремле. Там сел он на скамейку и начал думать то о проигрыше, то о нечаянной своей встрече.

Солнце уже закатилось, народ расходился по домам с ярмарки. Глухой невнятный шум отзывался в воздухе — вдали, в рядах, начали уже засвечаться огни — над водою поднимался пар, но все еще виден был рубец между Окою и Волгою, показывающий, что сии две широкие реки, соединясь, не сливают вод своих, враждуют как будто между собою и долго, долго еще после соединения текут только рядом, а не вместе, как… иные сопруги.

— Да где вы запропастились, сударь, я ждал-ждал и из терпения вышел: ищу вас по всему городу, — закричал кто-то ему издали.

— Что такое сделалось, Дементий?

— Чудеса, сударь, чудеса. Пойдемте-ка домой. Я расскажу вам все по порядку!

— Говори здесь — разве не все равно, — отвечал равнодушно барин.

— Вам надо жениться.

— А где невесты?

— Целый короб с невестами привезли третьего дня на ярмарку, их выгрузили к соседке, двор обо двор с нами.

— А по скольку за ними? есть ли на что купить лошадей?

— На целый эскадрон, если хотите — хоть сами заведите конный завод. У матери денег куры не клюют.

Кто утопает, тот и за щепку готов ухватиться на море: полученная весть блеснула звездою надежды в глазах отчаянного Бубнового. Он начал внимательнее слушать своего усердного пестуна, который, качав его еще в колыбели, ходил за ним в детстве, разделял с ним и радость и горе, любил его всею своею душою. Барин при всех своих пороках был для Дементия сокровищем ненаглядным. «Молодо-зелено, — говорил старик про себя, с гордою улыбкою смотря на его проказы. — Пусть перебесится парень, из него будет прок». Барин в свою очередь привык к дядьке, чувствовал к нему привязанность и часто слушался его. В самом деле, Дементий, одаренный от природы русским умом, острым, сметливым и гибким, наслонявшись по белу свету, наглядевшись всякой всячины, бывши и в холье и в мялье, часто судил верно о житейских обстоятельствах и подавал советы благоразумные, которые не один раз выручали из беды повесу.

— Они приехали третьего дня, — сказал Бубновый, — зачем же ты не сказывал мне этого прежде?

— Прежде? — а когда же мне было говорить вам прежде? Помните ли вы, что вас целую неделю не было дома, всякий день от темной зари и до темной зари. Только что три дня — благослови, господи, в добрый час молвить, в худой помолчать — присели вы на место, да и то не к добру. К вам приступу не было, и лицо-то на вас было не христианское. Меня мороз по коже подирал: долго ли до греха, думал я… насилу-то нынче дождался голосу: ух, как гора с плеч свалилась. Впрочем…

Дементия нельзя было прерывать в то время, когда он произносил длинные свои речи; чтоб узнать дело, должно было слушать его вздор, и Бубновый, знавший сию слабость, покорствовал своему жребию, молчал и слушал.

— Впрочем, сказать вам правду-матку, я сам только что нынче узнал смак в этих невестах. Видите ли вы — да пойдемте, сударь, домой; уж ночь на дворе, и меня пронимает холод.

Бубновый встал со скамейки, и они отправились.