Мишка, Серёга и я - Ниссон Зелеранский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ребята закричали, что я гений.
Серёга Иванов, забрав свои иголки, важно перенес их к старым корытам и кроватям, собранным восьмым «а».
— Долг возвращаю, — галантно пояснил он «ашкам». — Я у вас в прошлом году старое ведро одолжил.
Потом он взял меня под руку и повел на улицу.
Мы собрали больше, чем все остальные классы, вместе взятые. В стенгазете наш восьмой «г» поместили на межконтинентальную ракету.
Но дня через три, едва мы успели привыкнуть к славе, разразился скандал. Управдом, прибежав в школу, заявил, что мы украли казенное имущество.
На выручку за металлолом школа уже собиралась купить лыжи и футбольные мячи. Теперь все эти деньги нужно было отдавать домоуправлению, да еще добавить тысячу шестьсот рублей!..[1]
Из героев мы сейчас же превратились в дикую орду, которая только позорит школу. Нам велели немедленно собрать деньги и вызвать родителей.
Но Мишка Сперанский, мнение которого очень ценилось в таких случаях, предложил никаких денег не собирать, потому что мы не для себя старались и железо было старое. Его все равно бы сдали в утиль, а какая разница, кто это сделал. Мы только ускорили это дело, а то железо еще месяц валялось бы во дворе. Мишка сказал, что надо пойти в райсовет. Пусть управдома накажут за нерасторопность и клевету. Мы сейчас же помчались к директору. Узнав, что мы собираемся жаловаться на управдома, директор задумался, а потом повеселел.
— А что? — сказал он. — Попробуйте, в самом деле.
Но мы, конечно, и не думали ничего доказывать. Во-первых, после разговора с директором возникла надежда, что все образуется само собой, а во-вторых, таким уж мы были классом. Строить планы — пожалуйста. А выполнять — каждый рассчитывает на другого.
С металлоломом нам явно не повезло. Но если бы только с ним одним! Мы привыкли к тому, что наш восьмой «г» (а раньше и седьмой, и шестой, и пятый) считают самым плохим в школе и часто называют восьмой «о», то есть «орда». Мы на все махнули рукой. Когда нам приводили в пример другие классы, мы только злились. Больше всего злились мы на восьмой «а». Он считался самым лучшим в школе. Им нас попрекали особенно часто. Не удивительно, что у класса испортился характер.
Я как-то слышал поучительную историю. Знаменитый адвокат Плевако (он жил еще при царе) защищал горбуна, убившего жену. Свою речь Плевако будто бы начал так:
— Господа судьи и господа присяжные заседатели! Господа присяжные заседатели и господа судьи! Господа судьи и господа присяжные заседатели! Господа присяжные заседатели и господа судьи…
— Это неуважение к суду! — закричали наконец господа судьи и присяжные заседатели.
Тогда Плевако сказал:
— Я повторял эти фразы всего четверть часа, и вы уже потеряли терпение. Каково же было моему подзащитному четверть века подряд слышать: «Урод, горбун, горбун, урод…»!
И подсудимого, кажется, оправдали.
Нам тоже много лет твердят: «Класс «а» хороший, а класс «г» плохой; класс «г» плохой, а класс «а» хороший».
Нам так надоели эти повторения, что мы всегда готовы были устроить «ашкам» пакость. Подсыпать карбиду в чернильницы. Или наставить грамматических ошибок в стенгазету, которую они собирались представить на школьный конкурс.
В такие минуты мы бывали очень дружным классом. Зато, когда нам предлагали участвовать в школьном хоре или драмкружке, мы сразу разбегались. Разобщенность! Каждый за себя, а классный руководитель — за всех. Кстати, и с классными руководителями нам не везло. Они сменялись чуть ли не каждое полугодие. Я был уверен, что и новый классный удержится у нас недолго.
Ворвавшись в зал, я крикнул прямо с порога:
— Стилягу назначили к нам руководителем!
Преподавательница физкультуры обернулась и ядовито спросила:
— Ты уже перестал хромать, Верезин?
IV
Новый классный руководитель появился на последнем уроке. Он вошел вместе с директором. Мы встали.
— Садитесь, — сказал директор. И добавил новому классному: — Это и есть восьмой «о». Сорванцы, забияки, жестокий народ.
Мы переглянулись и смущенно засмеялись. Директор замолчал. Мы тоже сразу замолчали.
— Я люблю их, — продолжал директор. — Надеюсь, что полюбите и вы. А это — Геннадий Николаевич Козлов. Будет вести у вас математику. Вы народ уже взрослый, хочу предупредить: Геннадий Николаевич только весной кончил институт. Я знаю, вы уже встречались. Кстати, вы так понравились Геннадию Николаевичу, что он буквально выпросил у меня ваш класс.
Пока директор говорил, Геннадий Николаевич подошел к столу и аккуратно выложил из своего портфеля какие-то книги, тетради и уже знакомый мне новенький блокнотик. Услышав последние слова, он насупился и поднял глаза.
— Ну, Вячеслав Андреевич! — смущенно пробормотал он.
— Ничего, ничего, — сказал директор. — Грушева, угости конфеткой.
Ира Грушева, долговязая девчонка, с прической «под мальчика», сидела на первой парте. Никто из нас и не заметил, что она сосет леденец. Ира покраснела и полезла в портфель за конфетами.
— Грушева, — строго сказал Геннадий Николаевич. — Если уже получила замечание, прекрати жевать и сядь смирно.
Грушева растерялась. Ребята с любопытством переводили глаза с директора на нового классного.
— Что правильно, то правильно, — сейчас же сказал директор. — Потерпим с конфетами до перемены. — Он добродушно кивнул нам и ушел.
Мы остались наедине, класс и Геннадий Николаевич. Ребята потихоньку шушукались и с насмешливым любопытством посматривали на классного.
Геннадий Николаевич поплотнее закрыл за директором дверь, потом, неторопливо застегнув пиджак, подошел к столу и уселся на край его.
— Ну, что же, — произнес он. — Будем знакомиться.
— Мы уже познакомились, — хладнокровно заметил Серёга.
Геннадий Николаевич резко выпрямился.
— Ну, ты, парень! — прикрикнул он. — Я тебя помню. Заруби на носу: я свои уроки срывать не позволю. Я тебе не англичанка. Понятно?
— Понятно, — охотно согласился Серёга.
Классный еще несколько секунд сурово смотрел на него. Потом снова уселся на стол.
— Не будем вспоминать наше первое знакомство, — проговорил он. — Надеюсь, вы исправитесь. Пока я вас прощаю. Условно.
Мы захихикали. Геннадий Николаевич нахмурился и постучал по столу костяшками пальцев.
— Учтите, — сказал он, — все ваши фокусы я наизусть знаю. Сам вытворял такие. Я понятно говорю?
— Понятно! — в восторге закричали ребята.
(Первый урок нового преподавателя обещал стать очень веселым.)
— А ну, тихо! — прикрикнул Геннадий Николаевич и подождал, пока мы замолчим. — Должен вам сказать, что я человек строгий. Придирчивый. Понятно?
— Понятно! — хором ответили мы. На несколько секунд это слово стало единственным в классе. Мы оборачивались друг к другу и радостно спрашивали: «Я понятно говорю? Понятно?»
Геннадий Николаевич обиженно покраснел и снова постучал по столу. Когда мы немного затихли, он сказал:
— Я вижу, вам очень весело. А зря. Сегодня я говорил с управдомом, у которого вы украли железо. Оно стоит тысячу шестьсот рублей. Каждый из вас завтра же принесет по сорок рублей. Понятно? — спросил он по инерции и покраснел еще сильнее.
Класс грозно зашумел. Геннадий Николаевич строго посмотрел на нас.
— Ой, страшно! — сейчас же сказали из угла.
Классный пристально взглянул туда и повторил:
— Чтоб деньги были завтра же!
— А вы с директором говорили? — крикнул Мишка.
— Не беспокойся. Неделя уже прошла. Или вы, может, были в райсовете?
Мы не ответили. В классе становилось все тише и тише. Я услышал вдруг, как у кого-то из ребят тикают часы.
— Таким образом, — сказал Геннадий Николаевич, — на поблажки не надейтесь. А теперь… — он заглянул в журнал и назвал наугад: — Мальцева.
Ани Мальцевой в школе не было. Мы продолжали молчать.
— Отсутствует? — выждав, спросил Геннадий Николаевич и сделал в журнале отметку. — Иванов.
Серёга чуть приподнялся, и по его невозмутимому лицу мы поняли, что сейчас он выкинет очередную штуку.
— Отсутствует, — предупредительно сказал Серёга. У него было такое выражение, будто он изо всех сил сочувствует учителю, но помочь ничем не может.
Геннадий Николаевич, понимающе кивнув, снова уткнулся в журнал.
— Гуреев, — вызвал он, поднимая голову.
— Отсутствует, — быстро ответили за Гуреева с задней парты.
Гуреев, первый силач класса, удивленно оглянулся и фыркнул, закрыв рот ладонью.
— Вот как? — спросил наш новый классный и немного побледнел. — Сперанский тоже, наверное, отсутствует?
— Отсутствует, — буркнул с места Мишка.
Ему явно было не по душе то, что происходило в классе. Но он никогда не шел против нас, даже если бывал не согласен. Он переубеждал, кричал, надувался, когда с ним не соглашались, но стоило начать очередную бузу — и он присоединялся к нам.