Из боя в бой. Письма с фронта идеологической борьбы - Юрий Жуков

Вот наше кредо. На том мы стоим. На том основана творческая жизнь в Стране Советов. Наша культура — это не затхлый, тесный мирок анахоретов, не утеха для немногих, не заповедник для любителей экспериментов. Наша культура — это великая школа жизни для десятков миллионов людей и она — дело их собственных рук.

Иные эстеты, подвизающиеся на ниве литературы и искусства на Западе, рассуждают так: художественное творчество имеет самодовлеющую ценность. Творческий деятель, как и любой другой член общества, может‑де отлично выполнять свой гражданский долг, участвуя, например, в борьбе за мир, а у себя дома в рабочем кабинете, в художественном ателье он вправе предаваться усладам творчества так, как это его душе угодно. Это‑де его личное дело: хочу — пишу всем понятные стихи, хочу — кропаю заумные вирши; хочу — пишу реалистический портрет, хочу — малюю абстрактную композицию, кому какое дело до этого? Но подобная постановка вопроса в лучшем случае говорит о грубейшем непонимании основ творчества, а в худшем — о двоедушии тех, кто так рассуждает.

Мы, разумеется, горячо приветствуем самый широкий фронт в борьбе за мир; против поджигателей войны мы готовы бороться плечом к плечу с кем угодно, даже с теми капиталистами, которые поняли наконец, что новая мировая война принесла бы им неминуемую гибель. И вполне естественно, что в рядах этого движения объединяются представители интеллигенции, занимающие подчас антагонистические позиции в своем творчестве. Когда горит дом, людям, спасающим его, не время спорить об идеализме и материализме — надо тушить огонь. Но это вовсе не значит, что эти люди, взявшись совместно гасить огонь, тем самым примирили свои непримиримые идейные позиции!

Художественное творчество входит в область идеологии, а в этой области нет места мирному сосуществованию антагонистических идей. Между прочим, наши враги уже очень давно поняли, что тут никакого мира быть не может, и на протяжении многих лет всеми силами и средствами ведут против нас идеологическую борьбу, стремясь использовать любую возможность, чтобы протолкнуть чуждые нам идеи в нашу литературу, в наше искусство. Для продвижения на советскую землю чуждых нам идей используются любые возможности — и обмен литературой, и выставки, и туристские поездки, и встречи на международных конгрессах. Повсюду пролегает фронт этой самой острой и резкой борьбы.

Так как же может творческий работник, стоящий на прогрессивных позициях, раздваиваться между выполнением своего гражданского, общественного долга и своим художественным творчеством? Неужели неясно, что само по себе художественное творчество является самым сильным оружием в борьбе за выполнение гражданского долга?

Сама жизнь учит работников искусства, как они должны работать, если действительно прониклись решимостью бороться за народное дело, — вместе с народом и для народа. А именно к этому призывал творческую интеллигенцию великий Ленин, когда говорил: «Искусство принадлежит народу. Оно должно уходить своими глубочайшими корнями в самую толщу широких трудящихся масс. Оно должно быть понятно этим массам и любимо ими. Оно должно объединять чувство, мысль и волю этих масс, подымать их. Оно должно пробуждать в них художников и развивать их. Должны ли мы небольшому меньшинству подносить сладкие, утонченные бисквиты, тогда как рабочие и крестьянские массы нуждаются в черном хлебе?» [6].

И когда речь идет о поднятии культуры на такую небывалую высоту, о какой мечтал Ленин, когда речь идет об огромном воспитательном значении культуры, партия должна, обязана обеспечить правильное развитие этого важнейшего идеологического фронта, правильное направление творческого процесса. Каждый художник творит свободно, согласно своему идеалу. «Но, — указывал Ленин, — понятно, мы — коммунисты. Мы не должны стоять, сложа руки, и давать хаосу развиваться, куда хочешь. Мы должны вполне планомерно руководить этим процессом и формировать его результаты» [7]. И он так именно и поступал в своей практической деятельности.

Я хотел бы привести такой пример. В России еще до Октябрьской революции возникли творческие организации, выступавшие под лозунгом создания пролетарской культуры, — пролеткульты. В сентябре 1917 года они были провозглашены «независимой» организацией. Октябрьская революция в корне изменила всю обстановку в стране, но пролеткульты остались «независимыми», теперь уже… от Советской власти.

Пользуясь снисходительным отношением наркома просвещения А. В. Луначарского, туда нахлынули социально чуждые, мелкобуржуазные элементы, начавшие захватывать руководство в свои руки. Декаденты, сторонники враждебной марксизму идеалистической философии, стали кое — где заправлять всеми делами. Под видом пролетарской культуры рабочим преподносили буржуазные взгляды в философии (махизм), прививали нелепые, извращенные вкусы.

Когда в октябре 1920 года весть об этом дошла до Ленина, он — при всей своей занятости величайшими государственными делами в тот труднейший для революции период — немедленно потребовал от Луначарского навести порядок и сам составил проект резолюции ЦК РКП (б) «О пролетарской культуре», в котором поставил вещи на свои места, обеспечив решительную перестройку этого важнейшего участка идеологической работы в духе марксизма под руководством партии.

Этот пример всегда у нас перед глазами. Партия хранит как зеницу ока чистоту наших идей, которые лежат в основе созидания коммунистической культуры, обеспечивая вдумчивое и заботливое руководство фронтом идеологической борьбы.

Очень хорошо сказал об этом на Втором съезде советских писателей Михаил Шолохов. «Каждый из нас, — воскликнул он, — пишет по указке своего сердца, а сердца наши принадлежат партии и родному народу, которым мы служим своим искусством!» Именно в этой глубокой партийности шолоховского творчества, именно в этой неразрывной связи с жизнью народа секрет великой силы его романов.

Наши идейные враги кричат, будто писатель, выступающий в своем творчестве с партийных позиций, лишается индивидуальности, скатывается на путь шаблона. Какая чепуха! Возьмите в руки бессмертные книги Максима Горького, Дмитрия Фурманова, Михаила Шолохова, Александра Фадеева, какое это изумительное богатство, подлинное пиршество ума! Ведь это живая классика, которой и в подметки не годится унылая, тусклая стряпня анемичных буржуазных писателей, оторвавшихся от народа и натужно выжимающих из себя какие‑то откровения, не выходящие за пределы узких горизонтов их собственного «я».

Нет, наша литература, наше искусство, идущие по ленинскому пути, воодушевленные великим творческим энтузиазмом народа — борца, народа — строителя, вышли на широкий простор большого творческого наступления и вот уже на протяжении нескольких десятилетий вносят свой щедрый вклад в сокровищницу мировой культуры.

Б противовес этому многие писатели Запада, и среди них даже иные, по — своему честные люди, порывая с благородными традициями Ромена Роллана, Анри Барбюса и многих других великих мастеров культуры, видевших свой творческий долг в активном участии в борьбе за высокие идеалы, отвечающие чаяниям народа, считают возможным и даже необходимым «уйти от политики» и замкнуться в своей творческой лаборатории.

Вот что заявил, например, известный французский писатель Роже Икор, лауреат Гонкуровской премии, в беседе с редактором газеты «Леттр франсэз» Пьером Дэксом, опубликованной в этой газете 26 июля 1963 года:

— Вас нельзя назвать писателем, взявшим на себя определенные обязательства в политической борьбе. Но согласились ли бы вы, если бы вас назвали социалистическим писателем, конечно в том смысле, в каком понимают французский социализм? — спросил Пьер Дэкс.

— Один из моих хороших друзей, замечательный романист Поль Андре Лесор, приходит в ярость, когда его называют католическим писателем, — ответил Роже Икор. — Он говорит о себе, что является католиком, который пишет. Я хотел бы, чтобы меня называли социалистом, который пишет, но сама оценка «социалист» меня стесняет, так как я считаю, что писатель должен быть абсолютно (!) свободным… Опасность заключается в том, что с того мгновения, когда писателю дают этикетку (?) католика, социалиста или коммуниста, он, по моему мнению, становится как бы пленником. Единственный и уникальный долг писателя, по моему мнению, заключается в том, чтобы быть непоколебимо верным самому себе. Начиная с того момента, когда он принимается писать, чтобы доставить удовольствие (?), например, своей партии, своей религии или чтобы им служить или чтобы служить своим друзьям либо своей нации, — начиная с этого момента, он вступает в область действия; и каждый знает, что, участвуя в действии, человек грязнит руки (!). Но писатель, который грязнит себя, предает свое творчество. Как можно действовать, если не лгать, не хитрить, не маневрировать, не побеждать? А писатель, который лжет, прибегает к трюкам, третирует человека как врага, которого надо убить, предает свою миссию…