Зенитные залпы - Михаил Вербинский

Организуя оборудование огневой позиции, Акопджанов не знал ни минуты покоя. Он проверял, как роются окопы, сам брался за лопату, с азартом выбрасывал землю, выравнивал бруствер. И вот, наконец, он, черноволосый, высокий, туго затянутый ремнями, щелкнул каблуками перед Новицким.

— Готовы устанавливать прибор!

— Давай, горная душа, да осторожнее. Прибор требует обращения деликатного. Сложная техника.

— Есть, обеспечить деликатное обращение со сложной техникой! — ответил Акопджанов и направился к прибористам.

Бойцы приборного отделения медленно вкатили в глубокий окоп ПУАЗО, внешне напоминающий объемистый ящик на колесах. Вблизи орудий разместили дальномер — прибор для определения высоты воздушной цели.

Бушевала зимняя непогода. Ветер хлестал в лица людей, крутящийся мелкий снег слепил глаза. Не было передышки у зенитчиков. Теперь они готовили орудия к стрельбе и приборы к работе, определяли ориентиры. И вот уже звучит команда:

— К орудиям!

Бойцы, приняв вводную, на новой огневой начинают тренировочную стрельбу по условному противнику.

Батарея готова к бою.

Теперь можно подумать и о бытовом устройстве. Рядом с орудийными окопами сделаны землянки. А в них — нары, печки «буржуйки», столики, скамейки. В укрытии расположились тягачи, походная кухня. Появились умывальники. Расчищена площадка для физзарядки.

В том месте огневой, где обычно старшина строил бойцов, стоял фанерный щит. На нем. вывешивались сообщения Совинформбюро, листки-молнии, памятки. А в это декабрьское утро на щите появился плакат батарейного художника-самоучки. Он сделал его в тот вечер, когда по радио передали весть о наступлении наших войск под Москвой. На фоне Кремля нарисован красноармеец с винтовкой, взятой на изготовку для штыкового боя. На штыке, как рыба на кукане, нанизаны танки, самолеты, самоходки, орудия с фашистской свастикой. Бесноватый фюрер удирает на запад. На плакате надпись: «Поворот от московских ворот!» И кто бы ни проходил возле щита, обязательно остановится, посмотрит веселым взглядом, скажет:

— Дали по зубам!

А Новицкий, посмотрев на карикатуру батарейного художника, вспомнил об Украине, родной Подолии. Подумал: «Удар по врагу под Москвой — это путь и к Днепру, Карпатам… Но пока наш боевой рубеж здесь, на Волге…»

После долгих боевых походов для батареи настала «оседлая» жизнь. Одни расчеты несли боевое дежурство, в других в это время шли занятия, тренировки. Затем они менялись ролями. Время от времени Новицкий подавал сигнал «тревога», чтобы, как он говорил, «подкрутить болты». Эти означало провести тренировку на слаженность батареи.

Вот и сейчас по приказанию комбата дежурный ударил металлическим стержнем по подвешенной гильзе. Разнесся своеобразный звон. Бойцы, услышав сигнал, заняли места у орудий и приборов. Новицкий со своего командного пункта наблюдал за действиями каждого расчета и отдельных номеров. «Слабые болты», которые требовалось «подкрутить», обнаруживались сразу,

— Быстроты нет, огонька не чувствуется в деле! — твердил Новицкий, проводя разбор тренировки. Услышал сигнал тревоги — пулей к орудию. А у нас кое-кто идет не спеша, вразвалку. Встать по сигналу «тревога». К орудию, все равно, что спортсмену-бегуну взять старт! Вялость на старте — поражение на финише, вот так и в нашей работе. Вспомните, как было под Кировоградом?

Кто из батарейцев мог забыть тот суровый урок? Зенитный дивизион прикрывал от воздушного противника наши отступавшие части. Сотни километров прошли с непрерывными боями. Сильно устали все. На Кировоградчине дивизион получил задачу отойти на новый рубеж обороны. Тронулись ночью. В батарее Новицкого отказал мотор на одном из тягачей. Пока возились механики, подразделения дивизиона ушли. Стало светать. И откуда ни возьмись — фашистские танки, автоматчики. Ударили по батарее со всех сторон. Зенитчики развернулись к бою и подбили три вражеских танка. На смену им подошли другие. Стали наседать автоматчики. В батарее на исходе снаряды, мало гранат, патронов. «Как же вырваться из этой ловушки?» — терзали мысли Новицкого, понимавшего, что вражеское кольцо сжимается все сильнее. Пять танков вышли на пригорок и открыли огонь по зениткам. И вдруг по этим танкам ударили орудия с опушки невдалеке темневшей рощи. Кто же это стреляет? Оказалось, пришла на подмогу батарея старшего лейтенанта Луки Даховника.

Танки, которые стояли на пригорке, попятились назад. В кольце образовалась брешь. Обе батареи очутились вместе.

— Спасибо, что не оставил нас в беде, — обнимал Новицкий Луку Даховника, как родного брата. — Со стартом задержались — вот и попали в кашу…

— Локоть друга всегда нужен в бою, — улыбаясь, сказал Лука и направился к своим бойцам.

И теперь Новицкого не покидали мысли о Даховнике. «Где он теперь? Вылечился или нет?»

А спустя несколько дней в землянку, которую обычно называли командирской, зашел запыхавшийся письмоносец и подал Новицкому «треугольник»:

— Это вам. От жены, наверное…

Нет, не ждал Новицкий весточки из дому. В первые дни войны его жена с маленьким сыном уехала из Черновиц к родным в Станиславовку — село, расположенное вблизи Каменец-Подольского. А там теперь хозяйничают фашисты. Кто знает, что уготовили они семье советского командира, коммуниста?

Прочитав обратный адрес на «треугольнике», Новицкий обрадовался: письмо от Даховника, Лука сообщал о своем незавидном положении закованного в гипс «лежачего» раненого. А в конце писал; «Рад бы тебя увидеть, Иван. Но разве это возможно?»

Новицкий, не долго думая, к командиру дивизиона:

— Разрешите навестить фронтового друга? — и на стол — полученное письмо.

— От Даховника. Отозвался? — приподнял большие темные глаза невысокий ростом, крутоплечий подполковник Герман. — Откуда пишет?

— Да здесь он, совсем недалеко!

…Выздоровление Даховника шло медленно! Больше всего беспокоила нога. Передвигаться совершенно не мог. Но врач заверял, что вскоре Лука сможет не только ходить, но даже плясать гопака. Даховник с нетерпением ждал, когда настанет такое время. Часто думал о своих фронтовых друзьях. На посланное в дивизион письмо не получил ответа. И вдруг сообщают!

— Старший лейтенант Даховник, к вам гость!

Вошел в накинутом на плечи белом халате человек, спросил зычным голосом:

— Лука Даховник здесь?

— Хлебороб! Ваня! Проходи, проходи, дорогой!

Широко улыбаясь, Новицкий шагнул к Даховнику,

— Здравствуй, друг! — и по-мужски крепко поцеловал. На тумбочку положил переданные товарищами подарки. — Привет тебе, Лука, от бойцов дивизиона, от подполковника Германа.

— Спасибо, спасибо. Вот радость!

— А ты, вижу, лежишь бревном. Похудел-то как! — всматривался Новицкий в лицо друга. А у Луки щеки воскового цвета, синие дуги под глазами. Ноги, плечи — все в гипсе. — Да, здорово тебя тогда накрыло, — сочувственно говорил Хлебороб.

— Те раны — чепуха, — пояснил Лука. — Новые добавились.

— Каким образом?

— А вот слушай меня. Лежал я с месяц в медсанбате. Затем всех нас погрузили в санитарный поезд и повезли. Где-то на перегоне слышим: трах-бах! Бомбы. Вагон — вдребезги. И меня снова царапнуло.

— Все потому, что фашистские самолеты разгуливают привольно, — донесся из угла палаты хрипловатый басок.

— Как это привольно? — возмутился Даховник. — А сколько их под Москвой пристукнули, да и на других участках фронта?

— Но ваш-то эшелон подковырнули и показали хвосты, — послышался тот же хрипловатый голос. — Так что, старшой, помолчи, коль ты зенитчик!

Новицкий криво улыбнулся, а у Даховника вздрогнули скулы, сверкнули сердитыми искорками глаза:

— Так что ж, по-твоему, зенитчики зря хлеб едят? — зло выдохнул он. — По-твоему, зенитчиков на мусор? А?

Обладатель баска молчал. А сосед его по койке с ядовитой усмешкой взглянул на него:

— На пень наскочил, дружок! Лучше смотри под ноги!

— Просто не туда гнет парень, — с сердцем вымолвил Даховник.

— Ладно уж, оставь его, Лука, да успокойся, — примирительно сказал Новицкий. — Скажи лучше, сколько тебе придется здесь пролежать?

— Кто его знает. Хочется скорее выписаться да на огневую. Эх, а я не спросил, где же вас искать?

— Мы стоим в Сталинграде, в Спартановке.

— Вот оно что! Давно прибыли?

— Недели три назад. Раньше не мог навестить. Оборудованием огневой занимались. Сам понимаешь — дел по горло.

В палату вошла сестра. Стройная, с миловидным личиком и каштановыми волосами, завитушками спадающими на плечи. Вопросительно посмотрела она на гостя. «Долго еще будете?» — прочитал Новицкий в ее взгляде.

Но она сказала другое:

— Больному отдыхать пора.

— Режим или забота? — уточнил у сестры Новицкий,

— И первое и второе.