Река на север - Михаил Белозеров

Знакомо до мелочей, за исключением незначительных деталей в перестановке междометий и восклицаний. Во имя высших целей, понятных избранным. Ради достижения. Роста. Плеврита, судя по чахлой груди. И процветания. И здесь и там — все одно и то же.

"Кто всех этих женщин?.. — думал Иванов, — тошно ведь за гривны. Не хватает, не хватает — веса и ражести, а так бы я согласился..." В одной комнате с удивлением узнал свою старую знакомую. В прошлом миниатюрная, она выглядела настоящей толстухой, словно налилась соком. Смутилась. Делаться вещью человек тоже должен уметь. Однажды в подпитии он провожал ее домой с какой-то киношной вечеринки, куда попал совершенно случайно, и где они оба, оказывается, знали: она — только главного режиссера, он — только его заместительницу, с которой умудрился тихо, но верно поссориться, и чем ближе они подходили к ее дому, тем более длинными становились паузы, возникающие в разговоре. Ему хватило выдержки подняться к ней и отделаться тем, что прихватил какую-то книгу, которую вернул затем по случаю. На лице у нее застыло вечное разочарование.

— Хорошо, — невпопад ответил Иванов — лишь бы что-нибудь ответить, лишь бы только не ходить в русле сладковатого запаха то ли бриолина, то ли немытых волос, лишь бы только доктор Е.Во., оторвавшись наконец от панорамы верхушек тополей и серых крыш за окном, молвил слово, лишь бы бабочки с пергаментно гнущимися крыльями прекратили свое недвусмысленное мельтешение.

Все надоело, хотелось пойти домой и прилечь на диван. Почему-то вспомнил услышанный накануне разговор в магазине: "А зачем?.. Работать? Я уже привыкла крутиться на свою пенсию. Не хочу!" Вторая с обреченной покорностью сочувственно кивала. "На свою пенсию, — подумал Иванов, — знать ничего не знают и знать не желают. Когда-нибудь все это гавкнется вместе с..."

— Мне не надо, чтобы вы согласились из-под палки, мне вы нужны целиком!.. — оборотив к окну лицо недомерка на петушиной шее, непристойно фальцетом выкрикнул господин Ли Цой.

Казалось, стоило добавить: "с потрохами...". Глаза закатились от восторга и бессмысленности фразы. Культурный человек ведет монолог только внутри себя.

С минуту буравил взглядом стену. Может быть, он упивался собственным величием? Непреодоленная инфантильность маленького человека, в одночасье пытающегося стать взрослым в мире, который ему не по меркам, не по силам. Груз, который будет давить всю жизнь и однажды приведет к бутылке или игле.

— Господин Ли Цой, а также... — Иванов повернулся в сторону окна, — мне хотелось бы подумать.

Он беспомощно замер, как школяр, чувствуя свою ненужность. Порой ему снится один и тот же сон, в котором он вечно, страдая от неполноценности, сдает экзамены или ищет аудитории, забывая расписание, опаздывая, — получает свой "неуд". Примерно то же самое он испытывал сейчас.

Доктор Е.Во. смотрелся манекеном. В свое время защитившись по теме: "Эвристическая закономерность распределения блох на теле млекопитающих", считался специалистом по избирательным кампаниям и подбору курортных жен боссам города. Угождатель, наивно решивший, что смысл жизни в политике, любящий бахвалиться легкими доходами и таинственными связями.

Господин Ли Цой в самостоянии аиста перешагивал через невидимые преграды. Бабочки выражали скрытое неудовольствие.

— Думайте! Думайте!.. — Ножка, независимая, как ступень эскалатора, как убегающие в туннель рельсы (модельные туфли, подошва на микропоре, лаковый квадратный верх), повисла в воздухе. — Возьмите лист бумаги и распишите плюсы и минусы. — Глаза уперлись бескомпромиссно и плоско, как у соленого леща.

"Слава богу, он и так справится, — думал Иванов о себе в третьем лице. — Плюсы и минусы! Ясно, что я сюда больше не явлюсь. Господи, как тяжко с ними!"

— Мы заинтересованы в сотрудничестве, — в очередной раз удивил его господин Ли Цой, — очень... — Вероятно, еще бы раз с удовольствием посмотрел бы на ноги Листьева из-под простыни, чтобы извлечь тайную выгоду. Ботинки человека, которые стали просто ботинками. Вещь (всегда вторична?), уже отделенная от живого невидимой гранью. Или поковырялся бы в кухонных отбросах на задворках города. Что и делал в своих газетах, метя куда выше. Ощущение безнаказанности из-за обезличенности толпы, не умеющей выбирать своих лидеров, наивно путающей их с апостолами. Стать депутатом городского парламента на всякий случай, авось выгорит. Вполне привычные и родные — полууголовные сферы.

Вторая серия смутила окончательно. За потоком слов ничего не стояло. Завуалированная угроза? Он не мог понять. Словесная шелуха с проскальзываниями "гурманных" словечек, свойственная новой волне. Или новое миропонимание, недоступное никому иному. Иногда казалось, что перед ним годовалый козел, у которого чешутся рожки: "Бе-бе-бе... бед-да-да с нами..." "Все красивое кроваво..." Гипноз денег или пустого живота?

Решился:

— Господин Ли Цой... то ли я дурак, то ли вы так сложно выражаетесь? Говорите прямо.

Если бы опешил, улыбнулся, было бы легче, — как у насекомого, напрочь отсутствовала память. Осталась лишь оскомина, словно от кислого яблока. Ген интеллекта шестой хромосомы явно скатился куда-то в мошонку. Не прерывая разглагольствования, перешел: на тему стоимости бумаги — пересыпание подробностями; на нерадивость подчиненных — высокомерная блистательность; на отсутствие хороших кадров — болезненное сетование. Хотелось ответить: "Ешьте побольше сметаны, отрастите живот и думайте о павлинах... Солидности... солидности... В прошлый раз ..."

Перебили:

— Вопрос решен?! — спросил господин Трубочист так, словно не интересовался этим при каждой встрече, словно стоит выйти за дверь, как у них здесь все забудется, съедет куда-то за шиворот, чтобы размазаться по спине.

Неизвестный у окна (доктор Е.Во.) наблюдал исподтишка. Недостающая извилина Аода? Тайный каменщик или советник? Обладатель гуттаперчевого позвоночника или прирожденный исполнитель? Человек, решивший, что умеет протаскивать к власти, трижды на день вываливаемый в перьях и репьях, но слишком любящий деньги и отделения для невротиков.

"Все шито-крыто этими самыми..."

— Незаменимых людей нет... — высказался Иванов в ответ на свои мысли. Какое ему дело до их странного меркантилизма?

— Ну, вот видите! — почему-то обрадовался господин Ли Цой. — Наконец-то... Значит так, о собачках, примерно... — в сосредоточенности пошевелил пальчиками под обшлагами рубашки, — страниц этак... на триста пятьдесят. — Даже не поморщился, не вспомнил о своем синдроме "хоботка", прогнусавил: "...Гвоздь программы, гвоздь программы — съесть три литра килограммы..."[6]. А потом, возможно, нас заинтересует даже энциклопедия... Еще один боец? Честность — не самый лучший капитал (декларированный для простаков), впрочем, и бесчестность тоже. Интересно, за кого голосовал? Ах, да... За нынешнего губернатора, шоколадного короля, разумеется, не за религию "китайских мудрецов"[7]. 

— До свидания... господа, — попрощался Иванов.

Непривычное обращение еле слетело с губ. Если бы не эти дурацкие указы. Но по-старому тоже не назовешь: тюрьма-общественные работы. "Разве... разве можно оборвать мысль, привычку семидесяти семи лет. Как его там... то... това... Стало забываться, как, впрочем, и советск... советск..." Память — удобная штука, жизнь по указке иногда спасает от застревания.

— До свидания... — Иванов поклонился в угол, — гос... панове... "Тьфу ты, господи!"

Незнакомый человек (доктор Е.Во.) даже не повел усами. Уткнулся в окно, перекатывая за щекой жвачку. Новый визонер[8]? Или новый клериканин? 

Пальцем — в тухлое яйцо, и испачкаться.

Господин Ли Цой сунул трубку в рот и усиленно втягивал щеки. "Спичечкой, спичечкой...", — едва не подсказал Иванов.

Без году неделя, совершенно незаядлый курильщик, понял: не умеет, для солидности — обгрызенный чубук, коричневая вязкая слюна — сомнительный подарок пищеводу и раздраженной печени.

Не делая паузы, в силу внутреннего уважения, дурных привычек (чтобы только собеседник не раздражался) — поднялся. Вытянул тело из кресла, руки — с подлокотников ненавистно взлетели и отодрали прилипшую рубашку. Как он не любил себя в своей униженности. Беззащитность принципов, обиды. Обнаженность чувств — для отфутболивания. Никакой политики. Складка живота, которому не дают расти. Абстрактность самого существования. Куда его тянет? Вовремя остановиться. Если бы не это проклятое тело и привычка питаться три раза в день. Ясно, его имя нужно задаром. Прошлое — вот что их интересует. Прошлое и настоящее. О будущем не задумываются. Будущее — похмелье, которое не всегда вытекает из настоящего. Но на прошлом можно делать деньги, и они это понимают.

Вчера господин Ли Цой позволил себе вольность: вытащил из кармана пачку зеленых банкнот (антипод беседующих в магазине женщин) и долго тряс ею в воздухе, распространяя тонкий запах краски и, как всегда, нервируя бабочек. Пытался поймать на том, в чем сам давно и крепко засел.