Серебряная река - Шеннон А. Чакраборти

— В общем, сами понимаете… — сказала она, закончив вымышленное, нескладное объяснение своей задержки на лишний месяц в Зариаспе. — Мои эксперименты со временем были слишком многообещающими, чтобы так вот взять и бросить на половине. Я должна была закончить и увидеть результат.

В течение долгого, напряженного мгновения в зале стояла такая тишина, что и пролетающую муху было бы слышно. Потом Гассан выпрямился на своем троне.

— Твои эксперименты? — повторил он за нею. — Ты оставалась в Зариаспе, игнорируя мои просьбы, моих курьеров, ты продолжала свои эксперименты. Моя жена, твоя королева, умерла из-за твоих экспериментов?

«Саффия никогда не была моей королевой». Но произнести эти слова вслух Манижа не осмелилась. Вместо этого она постаралась не раскачиваться, стоя на одном месте. Будь она проклята, эта магия Нахид, Манижа чувствовала себя так, будто ее выпотрошили. Ее ноги и спина болели от долгой езды, а груди распухли от молока, которое никак не хотело перестать вырабатываться, и стоило ей хотя бы чуть-чуть надавить на прокладки и капустные листья под блузкой для сокрытия ее положения, как жгучие слезы боли выступали у нее на глазах.

Преодолевая все это, она сказала:

— Я не получала ваших посланий. — Манижа слишком устала, была слишком раздавлена горем, чтобы говорить искренним голосом, даже она сама слышала, насколько ее слова были лишены радения об убедительности. — Если бы получила, то вернулась бы раньше.

Гассан недовольно смотрел на нее, он выглядел обманутым и преданным. В выражении его лица была видна подлинная скорбь, эмоция, которой Манижа не видела очень давно. С каждым очередным десятилетием его пребывания на троне Дэвабада его способность к сопереживанию гасла, словно правление городом высасывало тепло из его сердца.

В нем не было сочувствия. Гассан отдал приказ схватить ее — нет, не схватить, потому что даже у короля не хватало власти заставить своих людей прикоснуться к ней, — но солдаты окружили ее, вынудили сойти с коня у ворот Дэвабада, а потом идти по всему главному бульвару, по кварталу ее племени до дворца. И Манижа прошла этот путь, стараясь высоко держать голову и скрывать тот факт, что ее дыхание сбивалось, поскольку дорога петляла, то опускалась, то поднималась по холмам города. Ее соплеменники смотрели на нее, пряча испуганные лица за стеклами окон и потрескавшимися дверями, и Манижа не могла допустить, чтобы дэвы увидели, как она оступится. Она была их Бану Нахида, их свет. И в этом состоял ее долг.

Но когда она подошла к дворцу, построенному ее предками, когда услышала его каменную песнь, адресованную ей, она уже была не она, а настоящая развалина. Одежда на ней превратилась в сплошное непотребство: платье было разодрано и местами покрыто грязью, капюшон чадры соскользнул на плечи, обнажив растрепанные волосы и подведенные сажей брови. И все это еще до того, как ее провели в тронный зал, священное место, где когда-то заседал Совет Нахид.

Что подумали бы ее предки, увидев ее в таком виде, подумала она: волосы растрепанные, грязные, и стоит она у подножия украденного трона, принадлежавшего ее семье, раболепствует перед потомками джинна, который убил их.

Будь она мудрой, она бы извинилась. Манижа знала: именно этого и хотел от нее Гассан. Она унизила его. Двор Дэвабада был жестоким, а придворные, делясь слухами, не щадили его правителей. Маниже хотелось унизить Гассана, чтобы это видели все и подумали, а так ли уж он всемогущ, грозный король Дэвабада, если его собственная Нахида может так открыто отказывать ему в повиновении? Притом что это неповиновение привело к смерти его жены? И Манижа искренне переживала ее смерть. Она никогда не испытывала неприязни к Саффие. Скорее уж наоборот: она надеялась, что женитьба Гассана положит конец его домогательствам. Извинение ничего не стоило бы Маниже, кроме уязвленной гордости, и, вероятно, так бы и поступил хороший целитель, к тому же пристыженный смертью, в которой не было ни малейшей необходимости.

Манижа выдержала взгляд Гассана, чувствуя, что весь двор смотрит на нее. Смотрит его кейд по имени Ваджед, еще один джинн гезири. Его великий визирь из Аяанле. Сколько бы Гассан ни трещал о необходимости улучшения отношений между дэвами и племенами джиннов, среди тех, кто смотрел на нее сейчас, не было ни одного лица дэва. А судя по выражениям на лицах джиннов, никто из них не скорбел. Они казались нетерпеливыми. Голодными. Все они радовались, видя, как ставят на место наглую «огнепоклонницу».

«Мы лучше вас. Я лучше вас». В первый раз Манижа чувствовала искушение дать волю ярости, которая кипела в ней. Она, вероятно, вполне могла переломать кости половине из этих мужей, пялившихся на нее сейчас, обрушить потолок и погрести их всех под ним.

Но численное превосходство было на их стороне, а еще Манижа знала, что, поступи она так, и все дэвы, какие есть в городе, умрут. Оружие всех, кто останется живым в этом зале, искромсает ее, потом будет казнен Рустам, как и Низрин, ее самый преданный друг и помощник. За ними последуют священники в храме и дети из школы. Их квартал почернеет от крови невинных.

И потому Манижа опустила взгляд. Но не извинилась. Напротив, спросила безразличным голосом:

— Мы закончили?

В голосе Гассана она услышала ярость.

— Нет. Но ты определенно нужна другим брошенным тобой пациентам в лазарете. Ступай.

«Ступай». Эта команда обожгла ее своей уничижительностью. Манижа развернулась на каблуках.

Но он еще не закончил.

— Ты больше не покинешь этот дворец, — объявил ей в спину Гассан. — Мы не хотим, чтобы с тобой что-нибудь случилось.

Ее ладони горели магией. Щелчка пальцами было бы достаточно, чтобы сломать кости в основании его черепа?

Она распрямила плечи и расслабила руки.

— Ясно.

Перешептывание становилось все громче, пока она шла через толпу к двери. Холодные, как металл, взгляды джиннов обвинительно и враждебно мерили ее. «Бессердечная ведьма», — слышала она. Завистливая и жестокая. Сноб. Сучка.

Огнепоклонница.

Манижа, высоко держа голову, вышла в дверь.

Но легче ей за пределами тронного зала не стало. День был в самом разгаре, и дворец кишел секретарями и министрами, знатью и учеными. Капюшон грязной чадры Манижи все так же ниспадал ей на плечи, и она стала мгновенно узнаваемой. Она даже представить себе не могла, какой убогий у нее вид — вся в грязи и без сопровождения, понесшая наказание от их справедливого, правоверного короля. Шум в коридоре стихал, потому что люди останавливались, чтобы поглазеть на нее.

К ней двинулись два