Генрих V - Кристофер Оллманд

Безусловно, есть свидетельства в пользу этого мнения. То, что мы знаем о попытках набрать пополнение в Йоркшире, вероятно, в 1420 году, определенно подтверждает это[14]. Из 90 мужчин, в основном джентльменов и выше, к которым обратились с предложением послужить во Франции или оплатить замену себе, почти 75% процентов не только отказались, но и не предоставили никого для службы вместо себя. Это вполне может отражать растущий недостаток энтузиазма по отношению к заморским авантюрам короля. Но оправдания, которые они приводили, не были формальными, и могут быть полезны для нас при оценке ситуации. Некоторые, кто отказался служить, были, вероятно, "негодными людьми для службы", возможно, уже в годах; другие могли быть больны. Гораздо важнее были свидетельства тех, кто утверждал, иногда вопреки оценкам королевских комиссаров, что они не в состоянии внести финансовый вклад, заплатив за себя или за других, чтобы поехать воевать во Францию. Группа людей, многие из которых испытывали финансовые трудности, вряд ли с энтузиазмом поддержала бы короля, который все еще был в долгах, возникших во время его первой кампании около пяти лет назад. Состояние монетного дела также должно было вызывать тревогу; ни в декабре 1420 года, ни в мае 1421 года сбор налогов не был затребован в парламенте; Уолкер напоминает нам, что Адам из Уска сообщил, что народ обременен налоговыми сборами, которые вызвали у него "ропот и приглушенные проклятия". Было ли среди политического сообщества, не обязательно разделяемого военными, ощущение, что финансы страны не могут должным образом выдержать расходы на войну? Джон Консилл из Бифорда, вероятно, был не одинок, жалуясь на то, что он заложил свою землю, чтобы поддержать короля, и что он не может позволить себе сделать больше, особенно если эта служба подразумевает предоставление лошадей. Желая подчеркнуть свой патриотизм, некоторые обращали внимание на финансовую поддержку, которую они оказывали своим родственникам, служившим королю в прошлом, часто (поскольку эти люди были с севера Англии) против шотландцев. Другие утверждали, что они внесли свой вклад в военные действия на местном уровне, выполняя такие непопулярные задачи, как сбор парламентских субсидий.

Что же делать с предположением Уокера о том, что эти же люди рассматривали длительное отсутствие короля как "ослабление" парламента? В недавно опубликованной History of Parliament (Истории парламента) за этот период, безусловно, есть тому подтверждение[15]. Здесь мы видим графства, в которых ведущие члены местного сообщества не играли постоянной роли в парламентских выборах;[16] все меньше опоясанных рыцарей участвовали в выборах или были избраны в парламент;[17] и, что более важно, графства теперь все чаще представляются джентри, иногда низшими джентри, вместо вышестоящих, которые не добивались избрания[18]. Картина, конечно, не однородна; в некоторых графствах чувство общности было сильнее, чем в других[19]. Неясно также, чем были вызваны изменения, которые, следует подчеркнуть, уже начались, но стали более выраженными в правление Генриха. Было ли это вызвано отсутствием ведущих деятелей графства находившихся во Франции? Или это было снижение привлекательности парламента, когда и король, и лидеры английского общества воевали за границей?[20] Или, опять же, как в случае с Вестморлендом, возможно, дело было в отдаленности графства и очевидной "неважности" парламента (кроме налогообложения) для общества, больше занятого проблемами местного беззакония, чем войной во Франции?[21] В любом случае, есть намеки на то, что после возвращения короля и многих дворян в Англию в 1421 году возродился интерес к числу и рангу тех, кто участвовал в парламентских выборах и был избран в парламент[22]. Политический процесс, который, возможно, пострадал во время трех с половиной лет отсутствия Генриха, вероятно, начал восстанавливаться в последний год, или около того, царствования.

Те, кто, добившись успеха, умирают раньше своего времени, всегда оставляют вопрос без ответа: могли ли они добиться большего? В случае Генриха V этот вопрос ставится по-разному, но в итоге сводится к следующему: мог ли он воплотить в жизнь договор в Труа и добиться эффективного объединения английской и французской корон под властью одного человека?

Традиционный вердикт гласит, что это было бы трудно, но не невозможно. Безусловно, потребовалась бы новая мобилизация людей и денег на неопределенный срок для того, чтобы, как того требовал договор, фактически разделивший страну на двое, завоевать те части Франции, которые не признали законность его условий. К концу своего правления, как будет показано ниже, Генрих чувствовал себя менее оптимистичным, чем прежде. Не зашел ли он слишком далеко, став "неспособным принудить к миру на своих условиях и неспособным в равной степени поддерживать бесконечную войну"?

Не все согласились бы с этим мнением. Утверждается, что в годы после смерти Генриха англичане со своими бургундскими союзниками продвигались на юг, тесня врага, который почти ровно через два года после смерти Генриха потерпел поражение при Вернейле. Существует слишком мало свидетельств, чтобы предположить, что в 1422 году английские военные силы не были способны на большее. Возможно, в "военном" аргументе есть доля истины[23]. Но следует также признать, что поддержка войны в Англии, изначально столь сильная, во многом была обусловлена личностью одного человека, способного возбудить национальные чувства для пользы себе и своему делу. Не могло ли это, при других обстоятельствах, воспрепятствовать принятию основной концепции договора в Труа, а именно, что один человек должен одновременно править обоими давними соперниками, Англией и Францией?

В этом контексте крайне важно оценить рост национальной идентичности и самосознания в обеих странах в предыдущие десятилетия. Стимулировать антифранцузские настроения, представить эту страну в качестве врага, а затем попытаться объединить две короны и добиться одобрения иностранной династии на французском троне было бы исключительной задачей. Те, кто утверждает, что это было возможно, игнорируют чувство французской идентичности, рост авторитета французской королевской династии, а также целостность французской истории, создававшееся на протяжении многих лет. Огромность того, что договор в Труа нанес ущерб законной французской династии, лишив дофина его "естественных" прав, очень скоро будет взята на вооружение французскими королевскими пропагандистами. Не осталось незамеченным и то, что, хотя король Англии уже давно претендовавший на титул короля Франции, тем не менее позволил своему тестю, Карлу VI, сохранить этот титул до своей смерти, что едва ли свидетельствовало о том, что английский король твердо верил в законность своих притязаний. Правда, были и те, кто утверждал, что лучше жить под властью английского короля, чем под властью беспорядка и бесчинств, связанных с французскими феодальными группировками: высказывалось предположение, что Генрих мог завоевать расположение французов благодаря "твердому и мудрому управлению"[24]. Конечно, управление