Меч князя Вячки - Леонид Дайнеко

Женщина остановилась. Была она (жаль, что Братило с тевтоном не видели в темноте) в белом льняном платье, перехваченном красным пояском. Витые серебряные колты сияли на висках. Она стояла в двух шагах от Братилы с тевтоном и плакала.

– Ты Семидол? А где мой Новожил? Вторую ночь мое ложе пустует… Новожил уплыл в ладье и обещал до сумерек вернуться… Пресвятая богородица, где мой муж?

– Я убью ее, – шепнул тевтон, напрягая мускулистую руку с мечом, – стража услышит разговор и придет сюда.

– Не надо, – остановил руку тевтона Братило. Голос родной матери снова проснулся в нем, угольком прожигая сердце. Слабость воцарилась в его душе, слабость и мягкость. Хотелось слез, и не чужих, а своих. Но своих слез у него уже давно не было.

– Иди спать, женщина, – строго сказал он. – Иди, согревай ложе для своего Новожила.

Он взял женщину за теплое плечо и слабо оттолкнул от себя. Она, как белое привидение, растворилась во тьме, а Братило с тевтоном легким спорым шагом, настороженно вглядываясь во мрак, направились к княжеским хоромам.

Густым буйным дождем плакала ночь о грехах человеческих…

Чем глубже проникали они в Кукейнос, тем все больше красивых высоких палат встречалось вдоль улицы. Тут жили богатые купцы, которые серебро отмеряют горшками, а раковины каури, что на всем побережье Двины до самого Варяжского моря служат и деньгами и украшениями, мерят мешками. Жили тут и бояре: полоцкие и местные, латгальские. Было на что дивиться, да глаза Братилы и тевтона туманила жажда крови, и была эта жажда слепой, как бычий пузырь, которым затянуты окошки в лачугах смердов. Только вперед стремились они, только к княжескому двору. Будто ждало их там величайшее счастье, которое может встретиться смертному человеку только в раю под тенистой смоковницей.

Улица поднималась вверх, на самую вершину большого острова, с незапамятных времен грузно возвышавшегося в месте слияния Двины и реки Кокны, на котором уже несколько столетий шумел, строился, крепнул Кукейнос. Братиле даже показалось, что по левую руку блеснула Кокна, словно узкий холодный меч вытащил кто-то из ножен и бросил в ночную черноту. Кокна – несущая деревья. Так называют реку латгалы. И в самом деле, начинаясь в глухих лесах, наливаясь там силой, река приносит к стенам Кукейноса, особенно весной и в грозу, вырванные с корнем деревья. Латгалы говорят, что это Хозяева Лесных Чащ, сердитые духи, пугают людей, напоминая им о своем существовании.

Наконец подкрались к княжескому терему. Он был высокий, двухъярусный, срубленный из толстых дубовых бревен. В первый ярус князь, дружина и слуги входили прямо со двора через высокое крыльцо, украшенное блестящими серебряными бляшками, на которых были выбиты головы разных заморских зверей, невиданные птицы, рыбы и звезды. Ход со двора вел в просторную гридницу, вдоль стен которой стояли широкие дубовые лавки. Стены гридницы были обиты белоснежным льняным полотном, шкурами туров, медведей и волков. Их украшали отполированные до медового блеска ветвистые рога оленей и лосей. Пол гридницы был натерт воском, и когда через узкие, в оловянных рамах окна врывалось солнце, гридни, бояре и купцы, ожидавшие княжеского выхода, сидя на лавках, жмурились.

На первом ярусе была княжеская трапезная. Тут тоже были прибиты к стенам оленьи и лосиные рога, но, опиленные на концах, превращены в подсвечники. Длинный широкий стол, покрытый златотканой скатертью, занимал почти всю трапезную. В стене напротив стола была сделана огромная ниша, выложенная серым полевым камнем. В этой нише, особенно зимними и осенними вечерами, всегда горел огонь. Для него в тереме еще с весны запасались дровами, больше всего осиновыми, потому что горят они ровным белым пламенем, не дымят, не дают сажи.

На второй ярус, на «верх», можно было пройти по широкой лестнице с обитыми серебром и медью перилами. Там были княжеские покои, там князь Вячка принимал самых близких своих людей, а также послов из Риги, из Литвы, от эстов и ливов. Там же, в угловом покое, была его спальня, у дверей которой и днем и ночью стояли на страже вооруженные мечами и боевыми секирами вои-дружинники. Муха и та не могла тут пролететь незамеченной, но у Братилы, который хорошо знал жизнь и обычаи терема, был свой хитрый план проникновения в святая святых. Печником и водовозом в тереме был его приятель латгал Стегис. С этим Стегисом они дружили еще с детства: пасли лошадей за городским валом, купались, выслеживали пчелиные борти в окрестных лесах, переплыв на челне Двину, крали в селах гусей и овец, а возмужав, вместе обхаживали красивых девушек. Стегис, полагал Братило, и должен был ему помочь.

У самой стены терема в густую мокрую траву Братило спрятал щит и сулицу, дал знак тевтону замереть, а сам, затаив дыхание, подкрался к окошку каморки, в которой обитал латгал, осторожно постучал в узенькое окно. Некоторое время никто не отзывался. Но вот в окошке затрепетал золотистый мотылек свечки. Стегис, держа свечку в высоко поднятой руке, припал лицом к стеклу.

– Стегис, открой, – попросил Братило.

– Кто ты? – донесся глухой голос латгала.

– Братило. Мураль.

– Сгинь, нечистая сила, – рукой со свечкой перекрестился Стегис. – Братилу еще прошлым летом убил Холодок, старший вой князя.

– Я – Братило. Могу поклясться на кресте. Братило засунул руку за пазуху, вытащил нагрудный каменный крестик, перекрестился им, потом поцеловал. После некоторого раздумья латгал, стукнув засовом, отпер низкую дверь своей каморки, настороженно застыл на пороге со свечкой в руке. У него были пшеничные веселые брови.

– От страха язык примерз к зубам? – легонько стукнул его по плечу Братило. – Да не дрожи, не дрожи. Я тебя не съем. Можешь меня пощупать – я совсем не из дыма и сажи.

Стегис и вправду протянул вперед худую костистую руку, дотронулся до ночного гостя длинными прозрачными пальцами.

– Не обжегся? – Братило уже сел на осиновый чурбанчик, которыми был завален пол каморки. Видно, Стегис с вечера наносил дров, чтобы на рассвете, когда надо будет растапливать печь, они были под рукой.

Латгал наконец поверил, что перед ним не упырь-оборотень, а его давнишний приятель. В маленьких серых глазах его вспыхнули искры удивления и даже радости, но сразу же потухли.

– Ты убил Дотэ, купца из Прейльской округи, – тихо сказал Стегис. – Князь Вячка приказал покарать тебя смертью, но ты сбежал…

– Я действительно сбежал в Ригу. Ты говоришь правду, Стегис.

В Ригу? К этим псоголовым, что отбирают у нас земли и опоганивают могилы наших предков?

Глаза Стегиса загорелись холодным огнем. Братило неожиданно бросился перед ним на колени, широко перекрестился, заплакал, торопливо заговорил, глотая колючие слезы:

– Я проклял тот день, когда убил Дотэ и сбежал к тевтонам. Справедливы слова милосердного господа: «Превращу праздники ваши в плач и песни ваши в рыдания». Сколько слез я пролил, Стегис! А ты же помнишь – я был такой веселый. Помнишь, Стегис?

Он снизу вверх неотрывно, пристально глядел на латгала, взглядом своим, словно копьем, пронзая мягкое сердце Стегиса.

– Помню… Встань, Братило… Я же не князь и не боярин.

– А помнишь, как мы с тобой убегали с того берега Двины от селов и литовцев и в наш челн впилось целых семь стрел? И как меня ранило?

– Помню. Но зачем ты вернулся, Братило? Вернулся, как пес на свою блевотину.

– Не мог я там… Среди тевтонов… Ни вера их, ни речь, ни женщины – ничто мне не грело душу. Мать свою хочу увидеть.

– Мать твоя жива, – сказал Стегис. – Весь Кукейнос травами лечит. Травами, сухими и зелеными, дымом, водой, заговором… И словом божьим…

Братило порывисто поднялся с коленей.

– Скажи, Стегис, а Софья, дочь князя, здорова? Латгал помрачнел.

– Неладно с ней. Хворь поселилась в Софье. Горит, как в лютом огне, не спит, плачет ночи напролет. Видать, бог хочет взять к себе княжну. Князь Вячеслав говорил перед боярами и купцами: «Кто вылечит дочь, того щедро отблагодарю. Хвала тому будет вечная и от живых людей, и от отцовских костей».

– Так вот, знай, Стегис, – радостно и торжественно объявил Братило, – я вылечу княжну Софью. Я! Ради этого я и от тевтонов сбежал.

– Ты вылечишь?

Латгал от удивления раскрыл рот, и ярко, красиво блеснули его чесночно-белые мелкие зубы.

– А разве ты забыл, что я родной сын знахарки-травницы Домны? Она мне все свои секреты открыла.

Силой я владею волшебной, таинственной. И траву из Риги привез от лекарей тевтонских. А трава эта из самого Рима. На горе Везувий растет, из которой огонь и смрад подземный вырываются. Кто истолчет эту траву, потом смелет, в кипяток бросит…

– Где трава? – прервал его Стегис. Лицо латгала стало бледным, взволнованным. Ему не терпелось скорее увидеть удивительную заморскую траву, имеющую необыкновенную силу. Он любил маленькую светловолосую княжну, которая прожила на земле всего пять солнцеворотов и вскоре из-за неизлечимой болезни должна была навсегда отплыть в Ладье Смерти туда, где печально блуждают одинокие тени мертвых. Он и сам всегда боялся смерти. Увидит молнию – спрячется под обрывистый берег Двины, или в лес, или просто в какую-нибудь яму и шепчет: «Бог меня ищет, наказать хочет».