Творящие любовь - Джудит Гулд

— Мы почти приехали, дорогая.

Женщина посмотрела на мужа, постаралась улыбнуться и снова отвернулась к окну. Интересно, сколько она проспала? По всей видимости, не так мало. Вечереет, и Фредди уже свернул с трассы. Но Дороти-Энн не чувствовала себя отдохнувшей.

Небо потемнело еще больше, на горизонте собрались низкие, быстро бегущие грозовые облака, напоминающие рисунок углем. Желтоватые и грязно-коричневые отблески окрашивали их края, словно солнце старалось вырваться из плена.

— Надвигается буря, — заметил Фредди. — Да, неважно все это выглядит.

Он зажег сигарету, затянулся, и оранжевая точка засветилась в сгущающейся темноте.

Внимание Дороти-Энн неожиданно привлек дорожный указатель, показавшийся впереди. Облупившийся, старый экземпляр поп-арта, появившийся задолго до того, как само это слово начало путешествие по свету. Большой, прямоугольный, украшенный сверху выцветшей короной. Маленькие шарики, венчавшие ее, давно обломали, а позолоту смыли дожди и унес ветер. Теперь корона напоминала острый зуб, пытающийся откусить кусочек неба.

Указатель приблизился, и Дороти-Энн прочитала выцветшую, но все же сохранившуюся надпись.

«Хейл, гостиница для туристов».

Надпись появилась здесь намного раньше, чем отели «Хейл» выросли по всему свету, словно грибы после дождя. И задолго до того, как одна из высоколобых дизайнерских команд с Мэдисон-авеню придумала изящно переплетенный двойной вензель «ОХ». Этот мотель был началом.

Они уже проехали мимо, и приют туристов остался сбоку от дороги, да он и не заслуживал больше одного взгляда. Тысячи подобных заведений расположились по всей стране по обочинам дорог, подобных этой, старых и не использующихся после того, как построили новые скоростные трассы. Это было еще одно скопление ветхих домиков, отделенных друг от друга стоянками для машин, под одинаковыми высокими рифлеными крышами, когда-то новенькими, выкрашенными в сияющий оранжевый цвет, а теперь ржавыми и вылинявшими от солнца и ветра.

Но этот мотель существенно отличался от своих собратьев тем, что носил имя Хейл. Именно отсюда начиналась транснациональная империя Элизабет-Энн.

«Неужели это возможно?» — Дороти-Энн задавала себе вопрос, рассматривая мотель, пока Фредди парковал машину. Эта мысль вертелась в ее затуманенном, измученном мозгу. Может ли столь ничтожное заведение стать трамплином для развития сети фешенебельных отелей по всему миру? Как могла одинокая женщина создать одно из крупнейших состояний, не имея ничего, кроме нескольких домиков?

Ответ покоился внутри урны работы Буччеллати, и Дороти-Энн осторожно поставила ее к себе на колени, прижав к животу, стремясь приблизить сосуд к ребенку, которого она носила. Серебро уже не казалось холодным и безжизненным. Она почти ощущала тепло, струящееся сквозь него.

Фредди помог ей выйти из машины, но урну женщина несла сама. На этом она настояла. Они перешли через шоссе наискосок от мотеля. Сгущались сумерки. Дороти-Энн шла как будто под гипнозом. Вдруг она споткнулась, на лбу выступил холодный пот, и тут она без возражений отдала урну мужу.

Взгляд ее заволокло слезами, когда Фредди открыл крышку. Не говоря ни слова, он передал урну жене.

Дороти-Энн молчала. Поднялся ветер, гневные грозовые тучи опустились еще ниже.

Она медленно перевернула сосуд. Ветер подхватил пепел, закружил в неожиданно образовавшемся смерче, превратив его в длинную серую полосу, и тут же упали первые крупные, тяжелые капли дождя, прибивая прах к земле.

В это мгновение Дороти-Энн поняла, почему Элизабет-Энн просила развеять ее пепел здесь — все должно кончаться там, где начинается.

Небеса словно взорвались в тот момент, когда они только повернули назад, и одновременно первый приступ боли опоясал ее.

2

На кухне, в домике управляющего мотеля миссис Рамирес прислушивалась к раскатам грома. Подняв тяжелое тело со стула, она подошла к окну, раздвинула занавески и выглянула на улицу.

Небо стало почти сине-черным, ночь наступила, молния сверкала все ближе. Скоро начнется ливень, он прибьет к земле посевы и переполнит ирригационные каналы. Бури, подобные этой, случались крайне редко, но она прожила в этих местах всю жизнь и могла предсказывать погоду по тому, как опухли ее лодыжки: она ошибалась куда реже, чем эти шарлатаны-метеорологи с телевидения. Гнетуще жаркий, раскаленный добела день предвещал страшную бурю. Рабочие-мексиканцы, высаживавшие аккуратные ряды саженцев, рано ушли с поля, торопясь попасть домой до того, как начнется дождь. Миссис Рамирес подумала о том, что ее муж и сын могут остаться у ее брата в Мексикана-Тауне и переждать грозу.

Она все еще смотрела на улицу, и вдруг брови ее поднялись. В темноте ей удалось разглядеть большую машину, припаркованную недалеко от дороги. Потом показались мужчина и женщина. Они медленно выходили из посадок, женщина осторожно ступала, согнувшись, словно от боли, мужчина ее поддерживал.

Ослепительно вспыхнула молния, и свет в домике погас. Миссис Рамирес ругнулась вполголоса: можно подумать, одной грозы недостаточно, нужно было еще и электричеству отключиться.

Она минуту подождала, чтобы глаза привыкли к темноте, потом отодвинула стул и направилась к плите, где в большой металлической кастрюле булькали бобы со свининой, нашла свечку и коробок спичек, чиркнула спичкой о косяк и зажгла свечу. В комнате стало немного светлее. Первые капли дождя застучали по металлической крыше. Инстинктивно она взглянула вверх. Судя по звуку, капли были большие, тяжелые, мощные, из тех, что больно лупят по лицу, если ливень застал вас на улице.

В эту же минуту раздался стук в дверь. Нахмурившись, миссис Рамирес подошла к двери и открыла ее. В неверном свете свечи она увидела высокого, приятного мужчину, одной рукой поддерживавшего, почти тащившего, женщину. В другой руке он держал тяжелую на вид серебряную урну. По их лицам текла вода, оба промокли насквозь. У них за спиной блестящие струи дождя пронизывали темноту ночи.

— Входите быстрее, а то все намокнет, — поторопила их миссис Рамирес. В ее хриплом голосе слышался мексиканский акцент.

Как только они оказались внутри, она надежно закрыла дверь и подняла свечу повыше. Незачем было напрасно тратить слова. Она взглянула на Фредди Кентвелла:

— Ей пришло время рожать?

— Не знаю… Мне так кажется, — ответил Фредди со страхом. — Мы были в поле, она вдруг вскрикнула и упала, почти потеряв сознание.

— Идите за мной, — велела Фелиция Рамирес, подхватывая Дороти-Энн под другую руку и помогая Фредди отвести ее в спальню.

Она поставила свечу на туалетный столик, и Фредди осторожно уложил жену на кровать. Он поставил урну рядом со свечой, взглянул на Дороти-Энн и убрал ей волосы с лица. Лоб был горячим.

— У нее жар, — сказал он, напряженно глядя на миссис Рамирес.

— Как часто у нее схватки? — спросила толстуха.

— Я не знаю, — поколебавшись, ответил он. — Одна была и прошла.

— Подождем следующую, потом заметим время.

— У вас есть телефон? — поинтересовался Фредди, взяв свечу.

— В соседней комнате. Оставьте свечу здесь. Я еще принесу. Нельзя оставлять роженицу без света. — Она заговорила чуть громче: — Если ребенок появится на свет в темноте, он будет слепым.

Напуганный ее суеверием, Фредди поставил свечу на место и собрался было пойти за Фелицией, но Дороти-Энн схватила его за руку. Он повернулся и взглянул на жену. Ее глаза потускнели и казались пустыми, голос ослабел:

— Фредди!

Он улыбнулся ей, но ее пальцы вцепились ему в руку с поразительной силой.

— Не оставляй меня одну, Фредди, — прошептала она, — пожалуйста.

— Я буду рядом, дорогая. Но я должен позвонить доктору.

Дороти-Энн слабо кивнула.

Муж сжал ей руку:

— Постарайся расслабиться и отдохнуть. Тебе понадобятся силы.

Она снова кивнула и закрыла глаза.

— Я постараюсь, — тихо произнесла женщина. Утомление снова нахлынуло на нее. Она прислушалась к удаляющимся шагам мужа. Наступил неожиданный покой.

В Тропическом зале отеля «Палас Хейл» тишины не было. Даже когда мистер Бернштейн вынул документы из папки, попугаи и какаду продолжали свой концерт. Дороти-Энн вспомнила, как мистер Бернштейн доставал бумаги, просматривал их, передавал мистеру Моррису, который тоже их проглядывал. Наконец оба закончили, удовлетворенные результатом. Все было в порядке.

Мистер Бернштейн повернулся к Элизабет-Энн, сжал руку в кулак и осторожно кашлянул:

— Вы уверены, что хотите совершить эту сделку?

— Мистер Бернштейн, — последовал сухой ответ, — как вам известно, восемнадцать мне уже исполнилось. Следовательно, я могу пить и голосовать, и уж конечно, распоряжаться принадлежащими мне деньгами и имуществом по своему усмотрению.