Чудесная сказка - Сельма Лагерлеф

– Замолчите! Послушаем лучше, не стал ли Господь защищать нас! – подхватил другой.

– Нет, Господь долго оставался безмолвен, – отозвался шут. – Он знал с давних пор, что, если апостол Пётр дал волю своему гневу, ему не стоит перечить. Апостол Пётр продолжал горячиться: пусть Господь даже не говорит, что все эти рыцари вспомнили наконец-то, в какой они прибыли город, и, босоногие, в покаянных одеждах, отправились в храм. О таком покаянии не стоит и толковать. Затем апостол Пётр снова перегнулся через край зубчатой башни и указал Господу на Иерусалим и христианский лагерь у его стен. «Видишь Ты, – сказал он, – как Твои рыцари празднуют победу?»

И Господь увидел, что повсюду в стане шло буйное веселье. Рыцари и воины сидели и смотрели на пляски сирийских танцовщиц. Полные чаши ходили кругом, пирующие бросали кости, деля между собой военную добычу, и…

– … и слушали шутов, рассказывающих глупые истории, – подхватил Раньеро. – Может быть, и это большой грех?

Шут засмеялся и кивнул ему головой, как бы говоря: «Погоди, я тебе отплачу». Но тут же снова потребовал тишины:

– Не прерывайте меня! Бедному шуту так легко забыть, что он хочет сказать… Да, так вот: апостол Пётр самым строгим голосом спросил Господа, неужели тот считает, что эти люди своими делами возвеличивают Его имя? «В своей отчизне они были разбойниками и убийцами, – сказал апостол Пётр. – Такими же остались и теперь. И лучше бы Ты не допустил этого похода. Ничего хорошего из него не выйдет».

– Ну, ну, шут! – предостерегающе бросил Раньеро.

Но шут, по-видимому, считал для себя вопросом чести испытать, когда же наконец кто-нибудь вскочит и вышвырнет его вон. И он бесстрашно продолжал:

– Господь только опустил голову, словно признаваясь, что Его постигла справедливая кара. Но вдруг порывисто наклонился вперёд и стал внимательно к чему-то присматриваться. Апостол Пётр тоже заглянул вниз. «На что это Ты смотришь?» – спросил он.

Шут очень живо представил всё это в лицах. Рыцари, казалось, увидели перед собой и Господа, и апостола Петра, и вместе с ним спрашивали себя, что это Господь заметил.

– Господь отвечал: там нет ничего особенного, – возобновил шут свой рассказ, – но всё-таки продолжал смотреть вниз. Апостол Пётр взглянул туда, куда был устремлён взор Господа, и увидел большой шатёр, у входа в который высились воткнутые на длинные копья сарацинские головы. Внутри же были во множестве навалены великолепные ковры, золотая посуда и драгоценное оружие, награбленное в святом городе. Здесь же сидели несколько рыцарей и осушали кубки. Словом, всё было, как в остальных шатрах лагеря.

Но разница, однако, была: в этом шатре шумели и пили больше, чем в других. Апостол Пётр недоумевал: почему Господь, глядя на эту картину, так доволен, почему радость светится в Его очах. Никогда, кажется, апостол не видывал пиршества, где склонялось бы над столом столько суровых и страшных лиц. Тот же, кто был здесь хозяином и сидел во главе стола, был ужасней всех других. Это был человек лет тридцати пяти, очень высокий и крупный, с медно-красным лицом, изборождённым рубцами и шрамами, с громадными кулаками и оглушительным голосом.

Здесь шут смолк на минуту, как бы боясь продолжать своё повествование, но и Раньеро, и всех других забавлял этот рассказ о них самих, и они только посмеялись над его дерзостью.

– Смелый ты малый! – заметил Раньеро. – Посмотрим, куда ты гнёшь!

– Наконец, – продолжал шут, – Господь произнёс несколько слов, и апостол Пётр понял, чему Он радуется. Господь спросил апостола Петра: Ему кажется или действительно возле одного из рыцарей стоит зажжённая свеча.

Раньеро вздрогнул при этих словах. Сначала он рассердился и потянулся было за тяжёлой кружкой, чтобы швырнуть её в лицо рассказчику, но сдержался, желая послушать, будет ли тот хвалить его или порицать.

– Тогда апостол Пётр увидел, – продолжал шут, – что, хотя весь шатёр был освещён факелами, возле одного рыцаря действительно стояла зажжённая восковая свеча. Эта большая, толстая свеча могла гореть целые сутки. Так как у рыцаря не было подсвечника, он набрал множество камней и обложил ими свечу, чтобы она не упала.

При этих словах пирующие разразились громким смехом и стали указывать на свечу, стоявшую на столе подле Раньеро, – совершенно такую, как описывал шут. Раньеро кровь бросилась в голову: эту свечу он за несколько часов перед тем зажёг у Гроба Господня и не мог решиться её погасить.

– Когда апостол Пётр увидел эту свечу, – продолжал шут, – ему стало понятно, чему так радуется Господь, но вместе с тем он немного пожалел Его. «Так, так, – произнёс он, – это тот рыцарь, который сегодня утром первым вслед за герцогом Бульонским взобрался на стены Иерусалима, а вечером прежде всех других зажёг свою свечу у святого Гроба?»

«Да, это он, – подтвердил Господь, – и, как видишь, свеча горит у него до сих пор».

Шут говорил теперь очень быстро, временами поглядывая на Раньеро.

– И всё же апостол Пётр не мог подавить в себе некоторого чувства жалости к Господу.

«Неужели Ты не понимаешь, – сказал он, – ради чего горит у него эта свеча? Ты, верно, думаешь, что, глядя на неё, он вспоминает Твои страдания и Твою смерть на кресте? Ничуть не бывало! Он думает только о почестях, которые стяжал, когда был признан самым храбрым воином в войске Готфрида».

При этих словах все гости Раньеро расхохотались. Раньеро был очень зол, но, боясь показаться смешным, тоже заставил себя рассмеяться.

– Но Господь возразил апостолу Петру, – продолжал шут свой рассказ. – «Разве ты не видишь, как он оберегает свечу? – спросил Он. – Всякий раз, как кто-нибудь поднимет полу шатра, он заслоняет пламя рукой, боясь, что ветер его задует. И постоянно отгоняет мотыльков, летающих вокруг свечи и угрожающих погасить пламя».

Смех стал ещё сильнее, ибо всё, что рассказывал шут, было чистой правдой. Раньеро с трудом владел собою. Ему казалось, он не выдержит, если кто-нибудь вздумает смеяться над священным пламенем его свечи.

– Но апостол Пётр всё ещё смотрел недоверчиво, – говорил шут. – Он спросил Господа, да знает ли Он этого рыцаря? Не из тех ведь он, которые часто ходят к обедне или преклоняют колена для молитвы. Но Господь неколебимо стоял на своём. «Пётр, Пётр! – торжественно проговорил он. – Помяни Моё Слово: этот рыцарь будет набожнее Готфрида! Где источник кротости и благочестия, как не в Гробе Моём? Ты увидишь, как Раньеро ди Раниери будет приходить на помощь вдовам и несчастным узникам. Ты увидишь, как он будет ходить за больными и утешать сокрушённых сердцем, подобно тому, как теперь он охраняет священное пламя своей свечи».

Раздался громкий хохот. Всем, знавшим характер и образ жизни Раньеро, этот рассказ показался необыкновенно забавным. Но сам он больше не в силах был выносить и эти шутки, и этот смех. Он вскочил, чтобы расправиться с шутом, но при этом так сильно толкнул стол – точнее, дверь, положенную на неустойчивые подпорки, – что он покачнулся, и свеча опрокинулась. Тут все поняли, насколько для Раньеро было важно, чтобы свеча оставалась горящей. Он подавил свой гнев и, прежде чем броситься на шута, поднял свечу и снова зажёг её. Между тем шут уже исчез, и Раньеро понял, что гнаться за ним среди ночного мрака было бы бесполезно. «Поймаю его как-нибудь в другой раз», – подумал он и вернулся на своё место.

Гости же его, насмеявшись досыта, решили продолжить занятный разговор.

– Одно, во всяком случае, несомненно, Раньеро, – сказал кто-то из них, – на этот раз ты не сможешь послать Мадонне во Флоренцию самое драгоценное из того, что ты добыл в бою.

– Почему? – спросил Раньеро.

– Да по той простой причине, – отвечал рыцарь, – что самое драгоценное из твоей добычи – это пламя свечи, зажжённой тобой пред лицом всего войска в храме Гроба Господня. А его послать во Флоренцию ты, конечно, не сможешь.

Снова посыпались шутки, и снова в душе Раньеро поднялась волна гнева. Он готов был на всё, лишь бы положить конец этому смеху. А потому подозвал к себе старого оруженосца и сказал ему:

– Собирайся в долгий путь, Джованни! Завтра ты отправишься во Флоренцию с этим священным пламенем.

Но оруженосец ответил резким отказом.

– За такое дело я не возьмусь, – решительно заявил он. – Как это возможно – ехать во Флоренцию с зажжённой свечой? Она погаснет раньше, чем я успею покинуть лагерь.

Раньеро опросил одного за другим всех своих людей. И от всех получил один и тот же ответ. Впрочем, казалось, они не принимали всерьёз его приказание.

И всякий раз, когда звучал очередной отказ, рыцари, пировавшие у Раньеро, смеялись всё громче и громче, а Раньеро горячился всё сильнее и сильнее. Наконец он потерял терпение и вскричал: