Крипт - Ника Ракитина

— Мальчики, я с вами посижу. Пока мать на дежурство не уберется.

— Поскандалили? — ухмыльнулся брат.

— Да ну ее… — Гретхен извлекла из сумочки ключи и швырнула без предупреждения. Болард поймал их в сложенные лодочкой ладони, подбросил вверх звенящую связку и задумчиво вопросил:

— А мне-то они на кой в таком случае? Я, по-твоему, самоубийца?

— А то! — фыркнул Симочка, не упускавший случая выпендриться перед Греткой.

— Ты — нахал, — сестрица вздернула точеную голову. — Сколько дома не был, а явился — и матерью брезгаешь?

— Во-во! — обрадовался Симочка. — Я и говорю: хам, каких мало.

Болард показал ему кулак, спрятал ключи в джинсы и, снова усевшись на бортик беседки, пообещал лениво:

— Ты, Серафим, схлопочешь. Я с тобой на брудершафт не пил, могу и по морде.

— Феодал несчастный… — Гретхен фыркнула, по-кошачьи сощурив зеленые глазищи.

Борька качнулся, закрыв глаза и ловя лицом солнечные тени, глубоко вздохнул:

— Живи пока, ладно… Шестикрыл…

Кровь тяжело и гулко толкалась в висках. Мамочка, с тоскою вдруг подумал он. Ведь если бы эти Симкины слова — и в каком-нибудь настангском трактире… Да если б он при оружии был… Боже святый, даже подумать страшно… Все бросить к чертовой матери — и к морю, янтари в песочке собирать. И никакого Ордена. В пень!!

— А воробей? — голос сестры мог перекрыть бормашину.

— Чего — воробей? — не открывая глаз, спросил Болард.

— Ну, дальше что?

— А-а… Ну, хвать мужик оглоблю — и давай махать: вора бей! вора бей!

— А птица?

Борька открыл глаза и уставился на калитку. На дорожке стояла Майка. Боларду захотелось снова зажмуриться, но он пересилил себя и соскочил на землю. Пружинящей походкой направился к девочке, остановился перед ней со сложенными на груди руками и, оглядев всю, от крутых рыжеватых кудрей до парусиновых тапочек, осведомился раздельно и жестко:

— Спятила, да?

Розовые губы Майки обиженно дрогнули. Заплакала бы, что ли, сумрачно подумалось Боларду. Хотя зрелище это невеселое… Он понял, почему его так взбесил Майкин вид, лишь оглянувшись на Гретхен. Боевая раскраска на Майкином лице была явным подражанием его дражайшей сестрице. Но что дозволено быку…

— Симка! Колонка работает?

И, дернув Майку за руку, сообщил радостно:

— А теперь переходим к водным процедурам! Пошли, дона…

— Чего? Тронулся, да?

— С тобой — запросто.

Болард с яростью стукнул по рычагу колонки, да так удачно, что тот заклинило, и вода тугой струей ударила в землю. Майка с визгом отскочила. Симочка заржал.

— Заткнись! — заорал Болард. Подтащил Майку, пригнул одной рукой за шею, а другой стал плескать в лицо, размазывая воду с косметикой. Майка вырывалась и попробовала кусаться. В ответ Болард легонько хлопнул ее по щеке. Майка взвыла и отпрыгнула, мокрая и злая, с потеками туши на щеках и жалобно обвисшими локонами:

— Псих ненормальный!!

Болард лизнул прокушенную до крови ладонь:

— Кошка корморанская…

Девица покрутила у виска пальцем и ускакала, на прощание так брякнув калиткой, что на веранде жалобно задрожали стекла.

— Связался черт с младенцем… — Гретхен раздраженно брякнула чашкой об стол. Полетели молочные капли.

Болард вытер их пальцем:

— Жалко, да?

Сестрица пожала острыми плечиками:

— Зря ты здесь на исторический подался. Нужно было в педагоги.

Болард понимающе покачал головой:

— Ага, кого не любят боги… Слушай, отвяжись…

Гретхен не ответила. Села напротив, поставила локти на стол и, уперев подбородок в сцепленные ладони, поинтересовалась:

— Ты зачем сюда явился? Соскучился?

— А что? — скосился Болард. — Не веришь, значит, в родственные, значит, чувства?

Гретхен фыркнула.

— Ага, верю. В сыновнюю-то любовь — накануне мистерии! Это правда, что ты в свиту напросился?

Нате вам, подумал Болард устало, не успеешь… чихнуть…

— Да, — сообщил он. — Дракона буду водить на веревочке… Отвяжись от меня, моя прелесть.

Гретхен загадочно улыбнулась, мелкими глотками отпивая молоко.

Болард потер виски. Пора было трясти сестру на предмет осведомленности. Не то чтобы он сомневался в ее умении мыслить четко и логично, но кроме соображений бывают еще и факты. А факты предоставляет его сестрице Ингевор, поскольку благородная дона состоит с Претором в более чем тесной связи.

— Ну?!

Сестрица отмахнулась:

— Баранки гну… Да ничего я не знаю. Кроме того, что князя твоего разлюбезного прирежут. Но об этом весь Настанг твердит.

Весь Настанг, подумал Болард, глядя в окно. Весь Настанг твердит, а Ивар не верит. За окном был прозрачный майский вечер, кусты сирени в саду казались привидениями.

— Ладно, — хлопнул он ладонью по столу. — Считай, поговорили. Я к Майке, извиняться…

Гретка скривила малиновые губы:

— Ишь ты!.. — пропела насмешливо. — Метишь к сюзерену в зятья-а?

Болард терпеть не мог вот этого ее смеха — едва слышного, как будто катаются льдинки.

— А чего?

— Ну… — Гретхен плеснула себе еще молока, — флаг тебе в руки… князь Ингеворский…

Она пила мелкими глоточками, щурила глаза, как сытая кошка. И будто не замечала, как трясется от ликования брат.

— А папа о ней хоть знает? — Борька полез в холодильник за новой бутылкой молока. Голос из продуктовых недр звучал глухо. Руки тряслись.

— Узнает. Если мы покажем. Черт!

Запотевшая бутылка выскользнула из пальцев Боларда и раскололась с плеском и дребезгом у Риткиных ног.

— Псих, — процедила она.

Болард пренебрежительно пожал плечами. Деловито подобрал осколки, а лужу вытирать и не подумал: свистнул из кухни Семена. Пудель примчался, волоча в зубах материн тапок. Тапок Болард отобрал и съездил им псину по ушам, ткнул мордой в молоко и посмотрел на сестру.

— Детка моя, а тебе какая в этом корысть? Претор — особа духовная, все равно на тебе жениться не сможет…

— Дрянь!! — она пнула Семена, который, подлизав молоко, опять принялся, было, за тапок. — Еще одно слово, и я Майке все скажу! А ну пшел вон! Упырь проклятый!

— Я? — неискренне удивился Болард.

Гретхен смерила его нехорошим взглядом:

— Все ты у меня понимаешь, Боречка! Все. Понимаешь.

Глава 3.

1492 год, 14 мая. Настанг

Уже вечерело, когда Ивар покинул дом. Почти до самых сумерек он просидел в библиотеке, разбирая старые летописные тома в тщетных попытках найти хотя бы один случай, когда празднование дня Святого Юрия обернулось бедой. Летопись весьма сдержано сообщала о волнениях, случившихся в 1348 году в Настанге: это был третий подряд год неурожая, когда градом на полях выбило все, кроме камней, и Синедрион, в неизреченной милости своей и милосердии, повелел раздать в храме хлеб голодным. Погибло много, раненых никто и не считал… После этого Святая Церковь Единственного играть в милосердие закаялась.