Джигит - Сергей Колбасьев

Спички действительно оказались в кармане Бахметьева, но теперь он уже не смущался:

- Это я по рассеянности, больше не буду.

- Ну то-то, - взял от Бахметьева коробок и принялся раскуривать потухшую трубку. - Надо служить - и все. За советом приходите ко мне, но, пожалуйста, не думайте, что я буду за вас заступаться перед командой. У меня и без того забот много.

- Я понимаю, - сказал Бахметьев. Служба теперь стала непростой, однако страшного в этом ничего не было. К счастью, попался командир, который, наверное, пользовался авторитетом. Иначе не смог бы так быстро привести в порядок не слишком дисциплинированного Борщева.

- Скажите, Алексей Петрович, что это был за матрос?

- Рулевой Борщев. Отличный рулевой, как по ниточке лежит на курсе. Считает себя анархистом, но это нас с вами не касается. Это политика. - Снова окутался синим дымом и пояснил: - Мои офицеры политикой не занимаются. Им некогда. А дела по минной части вы примите у артиллериста Аренского. Он сейчас ползает по погребам.

- Есть. - Теперь все было ясно и превосходно. Только почему-то плыла голова и слипались глаза. Может, от жары, а может, оттого, что не спалось всю ночь в поезде.

- Ваша каюта вот эта, - и мундштуком трубки Константинов показал на дверь в углу. - Сегодня воскресенье, и никаких происшествий не предвидится. Устраивайтесь, а я тоже посплю. - Встал из-за стола и вспомнил: - Да, ваше имя-отчество?

- Василий Андреевич.

- Василий Андреевич? Все равно забуду. - И вдруг улыбнулся: - Будем дружить, молодой.

3

Боюсь соврать, но, кажется, пневматический чекан, как пулемет Максима, дает до пятисот ударов в минуту, а то и больше. Нет, конечно, больше. Пожалуй, за тысячу.

Звучит он, во всяком случае, гораздо страшнее пулемета, потому что удары его - по листовой стали обшивки, и от них вся пустая коробка стоящего в доке миноносца грохочет чудовищным барабаном.

Прошу читателя представить себе самочувствие людей, сидящих внутри этого барабана, когда работает три пневматических чекана сразу. Работают с семи часов утра, не останавливаясь ни на одну минуту, и постепенно гремят все громче, все ближе и ближе подбираясь к кают-компании.

К этому грохоту прошу добавить необходимость его перекрикивать, совершенно нестерпимую жару от раскаленной солнцем стали, а главное - обязанность думать и делать дело.

К одиннадцати часам Бахметьев окончательно перестал соображать, что с ним творится.

Аренский, сдавая минную часть, просто принес ему в каюту журналы, бумаги и ящик с капсюлями. Помахал рукой и убежал в город по своим личным делам. Пижон, черт бы его побрал!

Единственный человек, который мог бы помочь, старший минный унтер-офицер Мазаев, лежал в госпитале с аппендицитом. Нужно было на его место требовать из штаба нового специалиста, а потом самому его обучать.

Воздух гремел сплошным громом, со лба крупными каплями лил пот, и в горле дрожал какой-то непроглоченный комок. И приходилось знакомиться с бумагами, следить за кое-каким ремонтом по своей части на корабле и разбираться в чертежах новых противолодочных бомб, о которых он понятия не имел.

Без четверти двенадцать грохот резко оборвался. В первый момент от наступившей тишины стало еще хуже. Она давила на уши.

- К столу! - вдруг закричал в кают-компании старший офицер лейтенант Гакенфельт и рассмеялся сухим смехом.

- Что? - так же неестественно громко спросил старший механик, тоже лейтенант, по фамилии Нестеров, невысокий и полный человек с грустными глазами.

- Не могу, батюшка, приспособить свой голос к тишине.

Этот Гакенфельт Бахметьеву не понравился с первой же встречи. Слишком он был прилизан, слишком любил всякие чисто русские словечки и показное благодушие.

- Чижук, душа моя, - продолжал Гакенфельт, на этот раз обращаясь к кают-компанейскому вестовому. - Покорно прошу поторопиться.

Следовало сменить белый китель и вообще привести себя в порядок, а опаздывать не хотелось, чтобы не нарваться на какое-нибудь ласковое замечание Гакенфельта. В спешке Бахметьев сломал в волосах гребенку, оцарапал голову и негромко выругался.

- Чем могу помочь, Василий Андреевич? - спросил из кают-компании проклятый Гакенфельт.

- Спасибо, я сейчас. - Воды в умывальнике не оказалось, потому что мыться в доке не полагается, а бутылка одеколону выскользнула из рук и, ударившись о раковину, разбилась.

- Ай-ай-ай! - посочувствовал появившийся в дверях Гакенфельт. - Не надо так торопиться, вот что я вам скажу.

Бахметьев пробормотал нечто невнятное и неизвестно зачем вытер сухие руки о грязный китель. Потом с мрачным лицом двинулся прямо на Гакенфельта.

- Разрешите?

- Прошу, прошу. - И, посторонившись, Гакенфельт улыбнулся углами губ.

Алексей Петрович Константинов уже сидел за столом и потирал руки. И так же потирал руки сидевший рядом с ним старший механик Нестеров и стремительно севший напротив мичман Аренский.

Не знаю почему, но подобное потирание рук неизбежно предшествует всякому кают-компанейскому обеду. Надо полагать, что оно способствует выделению желудочного сока.

- Твои кочегары завели себе кобелька, - обращаясь к Нестерову, сказал Константинов. - Я им разрешил.

- Видал, - отозвался Нестеров. - Собака - это хорошо.

- Кобелек черненький и вертлявый, - продолжал Константинов. - Они назвали его "Распутин" и повесили ему на шею медаль за трехсотлетие дома Романовых на соответственной бело-желто-черной ленте.

Гакенфельт, разливая суп, поморщился, но промолчал.

- Кочегары - веселый народ, - твердо сказал Нестеров и в упор взглянул на Гакенфельта.

- Бесспорно, - согласился Константинов. Это явно было сказано для поддержки Нестерова, и Гакенфельт опустил глаза. Бахметьев же от радости пересолил свой суп, но, попробовав его, виду не подал.

- От собак бывает много развлечений, - пробормотал Нестеров, по-видимому для того, чтобы повернуть разговор в другую сторону. Несмотря на свою мрачность и немногоречивость, он определенно был очень хорошим человеком.

- Правильно, - снова согласился Константинов. Должно быть, он тоже решил, что следует разрядить атмосферу, а потому предложил: - Хотите выслушать собачью историю?

- Хотим, - ответили Нестеров и Аренский.

- Конечно, - поддержал Бахметьев.

- Ну, тогда я вам расскажу, - и Константинов не спеша рассказал: - Была у нас на "Громобое" сучка, фокстерьер по имени Дунька. Это еще в ту войну было. Во Владивостоке. Веселая была дамочка и умненькая. Каждое утро с буфетчиком съезжала на берег, бегала там самостоятельно и обделывала какие-то собственные делишки, а с двенадцатичасовым катером непременно возвращалась на крейсер к обеду.