Ранчо у моста Лиан - Густав Эмар

Шагах в ста от ранчо гигантская латания, поваленная грозой, упала поперек реки и, повиснув на крепких лианах, оплетавших ее, осталась висеть на высоте приблизительно двух футов над водою, образовав природный висячий мост.

С течением времени лианы все разрастались, другие прицеплялись и сплетались с ними, и соткался непроницаемый покров, легкий и прозрачный, как тончайшее кружево. Гигантский ствол покачивало ветром из стороны в сторону на этих лианах, но он был настолько же прочен, как и самые прочные современные мосты. Через этот естественный висячий мост постоянно переправлялись пешие и даже конные, пробираясь между двумя причудливыми зелеными стенами, сходившимися в верху красивым сводом. Великолепное зрелище представляла собою фантастическая висячая галерея.

Жители окрестных мест постоянно пользовались этим висячим мостом для сокращения пути и носили сюда опавшие листья, мелкие прутья и землю.

Всякий, проходивший по этому мосту, отлично мог все увидеть сквозь просветы листвы и тонких стеблей лиан, но сам он оставался совершенно не видим для всех окружающих.

Однажды в первых числах мая 1814 г. около четырех часов утра, когда луна освещала своим холодным голубовато-белым светом всю окрестность, и кругом было светло, как днем, свежий ветерок пробежал по верхушкам деревьев, шелестя с каким-то таинственным шепотом по могучим ветвям зеленых гигантов.

Повсюду царила невозмутимая, торжественная тишина. Вдруг со стороны реки послышался бешеный топот коня, мост Лиан заколыхался, — и в следующее мгновение на берег выскочил человек. Ему могло быть лет двадцать семь; высокого роста и прекрасно сложенный, он был даже очень красив, если бы выражение злобы и жестокости не придавало его лицу нечто отталкивающее.

На нем был костюм, мало отличавшийся от обыкновенного костюма ранчеро, но только более скромный и порванный во многих местах шипами колючих кустов и деревьев во время, очевидно, довольно дальнего пути по глухим тропам, а, быть может и напрямик.

На поясе у него висел просто поддетый в железное кольцо «мачете», громадный охотничий нож без ножен и длинный нож, на половину скрытый в его пунцовом faja из китайского крепа; за плечами висело прекрасное английское ружье; высокие, заходящие за колени гетры или штиблеты из шкуры ягуара, плотно облегали его сильные мускулистые ноги, а на голове была надета широкая поярковая шляпа с низкой тульей, обвитой golilla из черных и розовых бус; из под шляпы, низко надвинутой на глаза и скрывавшей на половину лицо молодого человека, выбивались густые пряди вьющихся кольцами шелковистых черных кудрей, ниспадавших красивой волной на плечи незнакомца.

Остановившись на минуту, он как будто прислушивался к чему-то, и даже пригнулся к самой земле, затем вдруг выпрямился во весь рост и, завернувшись по самые уши в свой сарапе (плащ), пробормотал:

— Нет, верно, я ошибся, нигде ничего нет! — и, окинув еще раз взглядом всю местность, пошел по берегу реки, пока не добрался до густой рощицы лимонных деревьев, случайно выросшей на самом краю воды. Здесь, забившись в кусты, как хищный зверь в засаде, он обождал с минуту и затем, приложив два пальца к губам, свистнул так, что даже самый опытный слух мог принять этот звук за звук, который издает гремучая змея.

Находясь в кустах маленькой лимонной рощицы, незнакомец был не далеко от ранчо, но его самого никак нельзя было видеть, хотя ему все было видно, как нельзя лучше. Ранчо был погружен во мрак, нигде не было ни огонька, — но едва только раздался слабый свист незнакомца, как дверь тихонько отварилась и на пороге показалась молодая девушка лет семнадцати с грациозно установленном на правой плече contaro, которое она поддерживала обнаженной прелестной формы рукой.

С минуту девушка простояла в нерешительности, вопрошая взглядом своих прелестных черных глаз сонные берега реки. Затем она тихонько притворила дверь и стала осторожно спускаться с лестницы, медленно направляясь к берегу реки прямо к той лимонной роще, в которой притаился молодой человек.

Когда молодая девушка была уже всего в нескольких шагах от него радостный крик вырвался из уст молодого человека и сам он кинулся к ногам девушки и воскликнул:

— О, Ассунта! дорогая моя Ассунта, вы здесь! Вы согласились придти на это свидание, первое, на которое вы, наконец, решились!

— Да, и последнее, Торрибио! — отозвалась молодая девушка голосом мелодичным, но грустным, как звук печальной свирели.

— Боже мой! Что вы говорите! Я верно не так расслышал ваши слова.

— Нет, вы слышали именно то, что я сказала, Торрибио! Это свидание ваше первое и последнее, на которое я когда либо решусь!

— О Боже! — прошептал он, закрывая лицо руками.

Девушка эта была действительно прелестна, полна грации и чистой девственной красоты. Эта очаровательная оболочка скрывала редкую душу, ангельскую доброту, твердую волю и чувство благородства, не поступавшееся ни в чем и не позволявшее кривить душой. Выросшая и воспитанная среди этой грациозной и девственной природы, она привыкла быть честной, правдивой и откровенной, не знала никаких стеснений и пользовалась всегда не ограниченной свободой; она была чужда страхов и смелости европейских женщин, но, несмотря на свой юный возраст, умела заставить уважать себя, даже и этих полудиких людей, среди которых прошла вся ее жизнь с самого дня ее рождения. Словом, это была натура еще не тронутая, девственная, как эти леса, но сильная и вместе с тем нежная и любящая.

— К чему прикидываться и выражать печаль, которой нет в вашем сердце, Торрибио? — холодно заметила она, глядя на молодого человека.

— Так вы меня не любите? — воскликнул он, подняв голову.

— Нет, — сказала она твердо и спокойно, — и уже во всяком случае не так, как вы предполагаете.

— Почему же, Ассунта, вы не любите меня, чем я хуже других молодых людей, моих сверстников?

— Сам не знаешь, Торрибио, почему любишь, или не любишь человека; вопрос этот совсем напрасен.

— А если вы меня не любите, то почему же вы явились на это свидание, которое я назначил вам?

— Почему? — потому что я девушка честная, я не хочу, чтобы вы питали надежды, которая никогда не осуществится.

— Ассунта!

— Я не умею говорить иначе, Торрибио, я не умею скрывать своих мыслей под красивыми, приятными словами! Что же мне делать?

— Пусть так! говорите, я буду слушать вас!

— Вчера, пользуясь минутой, когда тетка моя отлучилась из комнаты, вы кинули мне в окно букет цветов, перевязанный веткой душистого шинтуля; я, конечно, легко могла бы прикинуться, что не понимаю смысла этого послания, — но я не захотела этого, а предпочла прямо и открыто сказать вам с глаза на глаз, Торрибио, что я не люблю вас и любить не стану, что вы мне не кортехо (cantejo) и никогда им не будете. Забудьте же обо мне; в наших лесах, да и в соседних городах, не мало прекрасных девушек, любая из которых, быть может, будет рада вашей любви; меня же вы совсем не знаете. Вы сегодня в первый раз говорите со мной. Если даже я и понравилась вам, то чувство ваше еще не успело пустить глубокие корни. — Расстанемся друзьями, — я не хочу вам зла, Торрибио, и буду рада, если узнаю, что другая женщина отвечает вам взаимностью на вашу любовь. Ну, а теперь прощай! Я сказала вам все, что нужно! — И с этими словами молодая девушка собралась уйти.