Крыса в храме. Гиляровский и Елисеев - Андрей Добров

Тот, подхватив фрак хозяина, повел Елисеева к выходу, но не преминул, обернувшись, грозно посмотреть на меня.

Когда они скрылись за высокими дверями, я поднял бровь и посмотрел на Кузьму.

– Ну и нарезались уважаемый Григорий Григорьевич! – уважительно сказал белобородый старший официант.

Я кивнул и вытащил из кармана свою табакерку.

– Владимир Алексеевич, отец родной, – взмолился Кузьма. – Дозвольте ресторан открыть для остальных господ. А то же нас потом съедят! И так скандал на всю Москву!

– Ты слышал, что Елисеев сказал? – спросил я, сделав строгое лицо. – До полуночи все выкуплено. А я могу пить и есть сколько угодно!

– Владимир Алексеевич! – услышал я из-за спины.

Обернувшись, я увидел управляющего ресторана по фамилии Решетников.

– А вы где прятались все это время? – спросил я с любопытством.

– Истинно, прятался, – сознался Решетников, – у себя в кабинете. Что мне тут под ногами путаться? У нас Кузьма Павлович и сам справится – опыт-то какой!

Кузьма Павлович кивнул. Всякое подобострастие, которое он выказывал перед Елисеевым, теперь испарилось, и он снова предстал тем самым старшим официантом тестовского ресторана, которого Коровин пытался заставить позировать в образе пророка Моисея.

– Мы вас, Владимир Алексеевич, целый месяц бесплатно кормить и поить будем. Хоть каждый день, – сказал Решетников. – Только позвольте ресторан открыть-с.

– Ладно, – кивнул я. – Давайте! Вот принесите мне котлет бараньих и открывайте!

– Сей же час! – отозвался Решетников.

– Постойте, – приказал я. – Услуга за услугу! Вы случаем не знаете, чего это Елисеев так нарезался?

Решетников пригнулся к моему уху, и я услышал запах дорогого французского одеколона – лучше, чем у меня.

– Не могу сказать точно, но кучер их говорит – мол, отмечают высочайшее разрешение принять французский орден.

Так-так, подумал я, вспоминая, что год назад на Парижской выставке Елисеев был удостоен французского ордена Почетного легиона. Да еще за что! За привезенные французские же вина! После кошмарной эпидемии филлоксеры французы остались, почитай, без виноградников. Многие знаменитые марки вин просто перестали существовать – всегда пополняемые запасы на этот раз были выпиты без возможности восстановления. И вдруг Елисеев привозит из своих бездонных подвалов под Васильевским островом сотни бутылок редких французских вин, которые начал собирать и хранить еще его дед. Изумлению и восхищению французов не было предела. Ведь это было настоящее чудо – налить в бокал и попробовать знаменитые вина, считавшиеся утраченными. Но по нашим правилам подданные Российской империи не имели права получать иностранные награды – только с согласия царя. Похоже, что Елисеев слишком долго ждал разрешения. Елисеевы относились к тем коммерсантам, которые свои капиталы создавали не первое поколение. Подобно купцам-старообрядцам, они вкладывали в работу не только привычную сметку, но и ум, бережливость, прилежание. Но эти потомственные миллионеры попали в очень неудачное время – на протяжении десятков лет аристократия считала купцов людьми второго сорта, недостойными вращаться в высшем свете. А к моменту, когда обедневшая аристократия начала сдавать свои позиции и деньги стали значить в свете больше, чем древность рода, появилась огромная армия «новых богачей», быстро разбогатевших «королей» чая, селедки, готовой одежды. Секрет их обогащения был прост: купить за полушку – продать за алтын. Это были мастера самому гнилому продукту придавать вид вполне употребимый. Их империи строились на тысячах лавочек, набитых неказистым, дурно пахнущим, расползающимся по шву товаром. Зато дешевым и никогда не кончающимся. Некоторые завели даже круглосуточную торговлю – чтобы собирать прибыль из карманов ночных гуляк, проституток и разного рода воровского элемента. Не имея патента на торговлю водкой, лавочники все же продавали ее из-под полы, причем и покупатель, и продавец знали, что иная бутылка может содержать в себе не столько водку, сколько смертельную отраву.

Вечером, когда жара немного спала, а улицы начали пустеть, поскольку вся московская служивая толпа устремилась на вокзалы к пригородным поездам, чтобы пораньше вернуться на дачи, я вернулся в Столешников, домой. Семья моя также пребывала на нашей даче в Малеевке под Старой Рузой, со мной остался только Коля Морозов – смышленый паренек, которого я взял из посудомоек в секретари. Лет ему было пятнадцать, однако в своей деревне он не только научился читать, но и пристрастился к книгам, проводя с ними все свободное время. Вот и сейчас на мой зов из прихожей он пришел с раскрытой книжкой в руках.

– На, поешь. – Я протянул ему бумажный сверток.

– Что это, Владимир Алексеевич?

– А так, всякая всячина. Полфунта окорока, немного осетринки и пара апельсинов. Я – то сам у Тестова сидел, хочу только чаю. Ты мне кипятка организуй, а сам пока поужинай.

– Многовато это для меня одного, – возразил Коля, прикидывая в руке увесистый сверток.

– Ничего, управишься. А то смотри, уже года два как у меня, а все такой же худой, как раньше. Непорядок это, брат, – сказал я весело, вешая на крючок свой летний белый картуз.

Коля кивнул и ушел ставить на плиту чайник. Я прошел в кабинет, который после отъезда на дачу Маши и прислуги наконец стал выглядеть как настоящее логово журналиста и писателя. Заваленный газетами, бумагами с набросками статей и рассказов, листками самого разного цвета, размера и состояния, с пометками. Я сорвал с себя галстук и пиджак, бросил их на топчан поверх подшивки моего «Русского спорта» за прошлый год, расстегнул рубашку чуть не до пояса, чтобы остудить грудь, и сел в любимое широкое кресло, которое категорически запретил выбрасывать, несмотря на то что оно действительно было, кажется, старше всего дома. Достав из кармана пиджака отцовскую табакерку, я захватил немного табака, который покупал у старого одноногого сержанта, торговавшего за Страстным монастырем, и заправил щепоть в ноздрю – чтобы немного прояснить голову. Удивительно, как все-таки тихо дома, когда все твои домочадцы уехали дышать чистым природным воздухом!

Вошел Коля, неся мою любимую большую кружку с рисунком старого прусского замка.

– Ну что, перекусил?

– Нет еще, Владимир Алексеевич, – ответил мой юный секретарь. – Давайте я тут окошко открою, а то душно.

– Открой, – разрешил я, принимая чашку. – Только гляди, чтобы бумаги в коридор не сдуло. А знаешь, Коля, куда я завтра иду?

– Куда?

– Смотреть на стройку елисеевского магазина. Представляешь?

– Это тот, который в ящике? – спросил Коля, отворяя окно. Сразу же появился легкий летний сквознячок, сдобренный воробьиным чириканием и сладковатым запахом с далекой кондитерской фабрики.

– Тот самый! Интересно?

– Ну… Ежели с собой возьмете, то да.

– Уж прости, но, боюсь, меня туда одного позвали.

Коля пожал плечами.

– Тогда я здесь посижу, почитаю.

C этими словами он вышел, а я схватил с конторки относительно чистый блокнот и начал заносить в него заметки о сегодняшней встрече с Елисеевым.

Глава 2. Красный призрак

На следующий день я пешком дошел вверх по Тверской до огромного, обшитого досками куба, внутри которого Елисеев и спрятал свою стройку. Конечно, уже не раз находились проныры, которые выковыривали из досок сучки, и подсматривали через дырки – что же именно строит архитектор Барановский, которого Елисеев нанял за огромные деньги, причем обещая не вмешиваться в творческий архитектурный процесс. Эти самые проныры утверждали, что на месте особняка княгини Белосельской-Белозерской теперь высится настоящий восточный храм, пагода Бахуса, или же дворец Великих Моголов.

Свернув с шумной Тверской в Козицкий переулок, я пошел вдоль дощатой стены, пока не наткнулся на дверь, справа от которой находилась большая медная кнопка электрического звонка. Ниже по трафарету было написано: «Вызов охраны». Я постоял немного в тени переулка, наслаждаясь прохладой. А потом, переложив трость в левую руку, нажал кнопку. Где-то вдали послышалось резкое дребезжание. Никаких звуков стройки я не слышал. Не визжали двуручные пилы, не стучали молотки и киянки, не слышалось даже голосов рабочих на лесах. Похоже, что строительство закончилось. Вероятно, сейчас велись отделочные работы внутри здания, что и объясняло отсутствие характерного строительного шума.

Наконец изнутри щелкнула щеколда, и дверь немного приоткрылась. Однако чье-то грузное тело закрывало обзор – вероятно, на вход поставили самого объемного охранника, главной задачей которого было именно застить свет.

– По какому делу? – спросил этот «святой Петр» строгим голосом.

– У меня назначена встреча с Григорием Григорьевичем Елисеевым, – ответил я, совершенно не покривив душой…