Всколыхнувший мир - Глеб Голубев

Чтобы окончательно ошеломить друга, он предложил зайти в другую лавку и проверить, как подействует чудесная шляпа.

Чарлз не сводил с приятеля глаз и хорошо запомнил, как тот, войдя в лавку, легким движением повернул на голове старую, затрепанную шляпу - и продавец тут же, без всякой платы, дал им и орехов и сладостей. Волшебная шляпа действовала безотказно!

И вот Чарлз сам попробовал воспользоваться шляпой, взяв ее на время у дружка по его великодушному предложению. Но волшебство почему-то не сработало. Рассвирепевший лавочник выскочил из-за прилавка, погнался за мальчиком - и Чарлзу пришлось спасаться бегством, бросив пирожные. А вероломный приятель встретил его на улице злорадным хохотом и, конечно, не преминул рассказать об этом случае всем.

Конечно, Чарлзу следовало бы догадаться, что семья лукавого дружка просто постоянно делает покупки в этих магазинах и, как принято, пользуется в них кредитом, а шляпа тут решительно ни при чем...

Наивность его проявлялась еще и в том, как слепо он в детстве верил в бога. Спеша куда-нибудь, Чарлз вполне серьезно, искренно молил господа, чтобы тот помог ему не опоздать. («Хорошо помню, что свой успех я приписывал молитвам, а не быстрому бегу, и изумлялся тому, как часто бог оказывает мне помощь».)

Впрочем, может, доверчивость и наивность и делали мальчика таким любознательным, заставляя всех донимать вопросами? И каждый раз, когда ему удавалось узнать что-нибудь новое, разобраться в каких-то проблемах, он «испытывал острое чувство удовольствия», запомнившееся Дарвину на всю жизнь. («С самой ранней юности я испытывал сильнейшее желание понять и разъяснить все, что бы я ни наблюдал, то есть подвести все факты под некоторые общие законы...»)

Его волновала и красота строгих математических доказательств теорем Евклида, и то, что вот только сейчас, сию минуту, он вдруг понял, как устроен барометр!

Он зачитывался взятой у одного из товарищей книгой «Чудеса мироздания». («Думаю, что она-то впервые и заронила во мне желание совершить путешествие в дальние страны...»)

А пока эта книга помогала мальчику изучать природу в окрестных лесах и лугах. Чарлз увлекся охотой и стал превосходным стрелком. Однако между меткими выстрелами он успевал следить за повадками птиц и записывать свои наблюдения, собирать попавшиеся на пути камни.

Вслед за старшим братом, Эразмом, он увлекся химией. Они устроили в сарае весьма неплохую лабораторию и нередко возились до поздней ночи над получением всяких, порой небезопасных, газов. («Это составило лучшее, что было в образовании, полученном мною в школьные годы, ибо здесь я на практике понял значение экспериментального знания».)

Но разве эти увлечения можно было считать призванием? Охота, собаки, ловля крыс, какие-то ужасные газы - разве это занятия для джентльмена?! Отец приходил в ужас. А сын между тем думал, что каждый джентльмен должен быть орнитологом, только стеснялся кому-либо сказать об этом... И покорно подчинился воле отца, пославшего его вслед за старшим братом изучать медицину в Эдинбургский университет. У Чарлза Дарвина была такая особенность характера: он никогда не боялся свергать общепринятые авторитеты, но очень не хотел огорчать людей, которых любил.

Чарлз начал учиться в университете. Заставлял себя ходить на лекции, вызывавшие у него только отвращение и скуку, и посещать больничные палаты, где едва не падал в обморок. Он честно пытался заставить себя полюбить медицину, чтобы не огорчать отца. И отец радовался, уверял, что из него получится весьма удачливый врач. («...Разумея под этим такого врача, у которого будет много пациентов. Он утверждал, что главный залог успеха заключается в умении внушать доверие к себе; я не знаю, однако, какие качества он мог усмотреть во мне, которые привели его к убеждению, что я мог бы возбуждать доверие к себе...»)

Неудивительно, что юношу гораздо больше, чем занятия медициной, увлекали охота и новая страсть - рыбная ловля. При первой возможности он отправлялся в имение своего любимого дяди Джосайи Веджвуда и гостил там неделями - целыми днями охотился, рыбачил, а вечерами, возвращаясь к цивилизации, восторженно слушал, как музицируют и поют его очаровательные кузины. Он и представить себе не мог, что одна из них потом станет его женой. Пока все его мысли занимала охота, («Я проявлял столь большое рвение, что, ложась спать, я ставил обычно свои охотничьи сапоги около самой кровати, чтобы, обуваясь утром, не потерять и полминуты... Но мне кажется, я полусознательно стыдился своей страсти, так как старался убедить себя в том, что охота - своего рода умственное занятие...»)

На охоте, он отмечал каждую подстреленную птицу, завязывая узелок на веревочке, продетой сквозь петлю на куртке, а вернувшись домой, непременно записывал итог в дневнике. Но однажды друзья на охоте коварно разыграли его. Каждый раз, как он метким выстрелом сбивал птицу, кто-нибудь из его спутников, нарочно державшийся рядом, делал вид, будто заряжает ружье после удачного выстрела, и восклицал:

- Эту птицу не засчитывайте! Я стрелял в нее тоже.

Дарвин не мог представить себе, что его обманывают (тем более что слова охотников подтверждал лесник, которого они подговорили), никак не мог понять, почему в этот злосчастный день ему вдруг начисто изменило охотничье счастье, он делает промах за промахом и не может подстрелить ни одной птицы...

Он еще не отдает себе отчета в том, что любит охоту и рыбную ловлю главным образом за то, что они дают ему возможность общаться с природой. Но ему уже удается проявить себя настоящим исследователем.

В лужах, оставшихся после отлива, Чарлз любил собирать всякую морскую живность и пытался изучать ее, к сожалению, опять без всякой системы. И все же ему удалось сделать первое научное открытие в своей жизни! Он установил, что микроскопические яички крошечных морских животных - мшанок способны самостоятельно передвигаться с помощью ресничек, так что их правильнее было бы называть личинками. А кроме того, он наконец выяснил, что черные маленькие шарики, которые все принимали за водоросли Fucus lorius (loreus), на са­мом деле были коконами, откладываемыми пиявкой Pontobdella miricata. В начале 1826 года Дарвин сделал об этом открытии свой первый научный доклад в местном Плиниевском обществе.

Посещал он с интересом и заседания других научных обществ, а также стал брать уроки набивки чучел птиц у одного старого негра - большого мастера этого тонкого искусства. («Часто я засиживался у него подолгу, так как это был очень приятный и умный человек».)