Умирать - в крайнем случае - Богумил Райнов

Вина тут главным образом моя - у меня начинается запой. Я пью как последний забулдыга, напиваюсь глупо и дико, будто решил наверстать все "сухие" дни, проведенные в плавании; я сменяю один напиток другим и таскаю за собой ребят, которые тщетно пытаются образумить меня. Но как я ни скандалю и как ни кидаюсь из одного кабака в другой, мы все время кружим возле одной определенной улицы, потому что шумная моряцкая компания, которая ударилась в разгул среди бела дня, обращает на себя внимание и запоминается даже в Сохо, а мне нужно, чтобы на меня обратили внимание и чтобы меня запомнили.

Разгул достигает полной силы к вечеру, а ночью начинаются неприятности, потому что до базы путь неблизкий, к рассвету нужно быть на борту, и ребята отчаянно пытаются втолковать мне это и вообще как-то вразумить меня, но я все твержу, что время есть, времени хватит на все, что работа не волк и в лес не убежит, и еще один, предпоследний стаканчик никому не повредит, а когда они пытаются силой вытащить меня из очередной дыры, я вырываюсь и бегу куда глаза глядят, а глядят они в направлении все той же улицы.

Эти славные парни начинают искать меня, они проходят мимо темного подъезда, в котором я прячусь, и мне ясно слышны их голоса:

- И чего это его вдруг угораздило... - говорит один.

- Запой, что же еще, - отзывается второй помощник. - Запойные всегда так...

Словом, какое-то время они кружат по кварталу, а потом, видимо, все же решают, что - со мной или без меня - на судно надо явиться вовремя, а там пускай комендант решает, поднимать якорь или искать меня всей командой. Я заранее знаю, что решит комендант, потому что это единственный человек на борту судна, который отчасти в курсе моих планов.

Взглядом, угасшим не столько от спиртного, сколько от бессонной ночи, я тупо смотрю на юную леди, высоко поднявшую подол юбки, чтобы показать мне длинные ноги в сетчатых чулках. Леди нарисована яркими красками на афише с пояснительной надписью: "Реммон ревю - бар".

В этот утренний час в небольшом кафе тихо и пусто, не воет проигрыватель-автомат, не толпятся у стойки мужчины с кружками гиннес черного пива с привкусом жженого сахара, излюбленного пойла рядового англичанина.

Заведение находится на углу той самой улицы, которая так упорно привлекает мое внимание, и вчера мы уже заходили сюда, правда, ненадолго, опрокинули по паре стаканчиков и пошли дальше.

Час завтрака прошел. Два официанта деловито расчищают медную стойку, шеф заведения сидит за кассой и просматривает счета. За столиком у витрины три человека делят свое внимание между кружками гиннес и утренним номером "Дейли миррор". А в темном углу за стаканом виски сижу я, и настроение у меня подавленное, как у любого пьяницы на депрессивном этапе запоя.

Пока я тупо смотрю на ярко размалеванную леди с афиши, ко мне подходит леди живая. Тоже сильно размалеванная.

- Кажется, мой большой мальчик скучает? - осведомляется она. Судя по голосу, горло у нее нуждается в хорошей смазке по утрам.

Я апатично мотаю головой.

- Не-е-ет... развлекается...

- Развлекаетесь виски?

- И содой, - поспешно добавляю я, чтобы придать своему занятию оттенок порядочности.

- Оригинальная идея, - отзывается моя собеседница. - Хотя вы что-то рано начали.

С этими словами она непринужденно усаживается за столик и тем же сиплым голосом зовет официанта:

- Дейви, одно шотландское, мой мальчик!

После чего заявляет:

- За ваш счет, если не возражаете.

- Не будем мелочны, - бросаю я с оттенком великодушия.

Этот оттенок явно ускользнул от внимания моей дамы; меньше чем за час она опрокидывает еще три порции шотландского, а паузы заполняет вопросами, ведущими к взаимному знакомству.

- Кажется, я вас где-то видела, - говорит она, одаряя меня располагающей улыбкой большого накрашенного рта.

- Может быть, - уныло бубню я в стакан.

- Да, да, я вас видела вчера в "Золотом льве"... сейчас вспомнила. Кажется, вы были с какими-то моряками и страшно шумели.

- Может быть, - повторяю я и делаю глоток. - Зачем пить, если не шуметь.

- А сам вы моряк или что-то в этом роде?

- Да, в этом роде.

- А какой национальности?

- Болгарин.

- Болгарин?.. Ах да, это на Балканах, - говорит моя дама, довольная тем, что может блеснуть познаниями в географии. Еще раз напомнив Дейви, что ее стакан пуст, она продолжает допрос: - А где же ваш корабль?

- В море.

- Серьезно? А я думала, в Гайд-парке!

- Хочу сказать: в открытом море.

- А почему же вы на берегу?

- Меня бросили... оставили одного... в непробудном мраке опьянения... Приятели, называется...

- Бедняжка! - сочувственно говорит она, принимая из рук Дейви очередную порцию шотландского. Потом спохватывается: - Что же вы будете делать?

- Буду ждать, чего же еще.

- Чего ждать?

- Корабля, конечно. Не утонет же он. Недели через три-четыре придет в Лондон, никуда не денется.

- Ну, три-четыре недели не страшно. Раз у вас есть деньги...

- Денег мне хватит ненадолго, - заявляю я, рискуя разочаровать собеседницу. - Придется искать работу...

Моя соседка по столику, видимо, готова пойти на тот же риск, потому что тут же заявляет:

- Работу, здесь? Ищите может, и найдете. Но куда вероятнее, что вы умрете с голоду.

- Так уж и умру! Если ничего не выйдет, обращусь в посольство. У нас здесь есть посольство.

- Это уже кое-что, - кивает дама и протягивает руку к моим сигаретам.

Я щелкаю зажигалкой и тоже закуриваю. Мы молчим, одинаково довольные: она - тем, что собрала нужную информацию, а я - тем, что с анкетой покончено. Однако у нее есть еще вопросы.

- Но вам все-таки хватит денег дня на два-три?

- О да, конечно.

- И на две-три порции шотландского?

- Конечно. Не стесняйтесь.

Она и не думает стесняться. Она потягивает виски до обеденного часа, когда кафе наполняется народом, и потом, когда зал пустеет и мы остаемся одни. Подведя черту под анкетой, она переходит к темам общего характера, говорит, что жизнь, в сущности, не так уж плоха, после чего заявляет, что жизнь все-таки сплошная бессмыслица. Такие темы требуют серьезных размышлений и в известной мере - философского склада ума, что не мешает ей каждые пятнадцать минут произносить: "Дейви, мой мальчик, ты же видишь, что мой стакан пуст"; время от времени она проявляет заботу и о моем стакане, но мне за ней не угнаться, на второй день запоя это не удивительно.

Как и следовало ожидать, от общей темы "что есть жизнь" дама в конце концов переходит к частной, но не менее важной теме "что есть любовь", ибо что же еще остается человеку в этом гнусном мире, кроме любви. По этому поводу она - не без оттенка девичьего стыда - признается, что я ей, в сущности, не антипатичен, даже наоборот, но это еще ничего не значит и я не должен воображать себе невесть что, у нее есть друг, между ними все очень серьезно, и если я удостоился счастья познакомиться с ней и мы сидим за одним столиком, то только потому, что этот самый друг как раз уехал из Лондона не знаю куда по не знаю какому делу.

Время подходит к пяти, я совсем не так пьян, как кажется, и хорошо вижу, что особа, за столиком которой я оказался (она уже утверждает, что это я к ней подсел, а не наоборот), женщина, каких можно встретить в любом вертепе средней категории, то есть женщина спорной красоты и сомнительной молодости, упакованная с дешевым шиком и размалеванная с претензией на невинность, - очевидно, в силу предположения, что дикие обитатели Балкан ценят таковую особенно высоко.

Время подходит к пяти, но моя собеседница по-прежнему буксует на том же мотиве: у нее есть близкий человек, между ними все очень серьезно, вообще-то он ей почти муж, но на мое счастье, этого человека сейчас нет в Лондоне, а я непонятно почему приглянулся ей с первого взгляда, несмотря на то, что отвратительно пьян; но хотя я ей и нравлюсь, это еще не дает мне права воображать бог знает что, и только потому, что она согласилась принять меня за свой столик и пропустить рюмочку в моей компании, думать, будто она из каких-нибудь таких, это совершенная неправда; тайна нашей скорой и неожиданной близости - только и единственно в том, что я ей понравился непонятно чем, хотя, между нами говоря, ничего особенного собой не представляю, тем более в пьяном виде. Словом, эта дама изо всех сил старается убедить меня, что она не проститутка, и я великодушно делаю вид, что верю ей, хотя, если она не проститутка, я в таком случае епископ кентерберийский, а то и папа римский.

- Пора сниматься с якоря, - нерешительно предлагаю я, когда стрелка часов замирает на пяти.

- Почему? - невинно спрашивает дама.

- Я хочу спать.

Это безобидное заявление она воспринимает как грубый намек на плотские утехи и снова принимается уверять меня, что у нее есть парень, в известном смысле даже муж, потом неохотно признается, что я ей все же чем-то симпатичен и только по этой причине она, пожалуй, согласилась бы позволить себе некоторую интимность - кто в наше время себе этого не позволяет, - но только безо всяких излишеств и извращений и, конечно, при условии, что я буду вести себя прилично, как подобает порядочному человеку, а это означает, что я мог бы дать ей небольшую сумму - конечно, взаймы ("Только не воображайте, что речь идет о таксе или о чем-нибудь таком"); просто ей нужны деньги, потому что ее друг внезапно уехал в Ливерпуль по совершенно неотложному делу.