Про ведьм и ослов - Марианна Красовская

тоже оказался зловонный сюрприз. Мать-мать-мать, за что это мне? Я сбросила мокрые вонючие пеленки на пол, обнаружила на столике у окна кувшин и таз с водой. Ну потерпи, засранец, сейчас. И да, мыть я тебя буду в холодной воде.

Как ни странно, ребенок затих. Мне он уже нравится, сообразительный! Кое-как (видимо, включилась генетическая память, или инстинкты там, не уверена) я его протерла и даже перепеленала, а потом села в кресло-качалку у окна и решительно обнажила тяжелую ноющую грудь. Для этого в сорочке были специальные разрезы. Грудь была совершенно чужая, явно не мой пятый размер. Впрочем, и весила я теперь килограммов на сорок меньше.

— Ну давай, пацан, дальше как-нибудь сам, — сказала я младенцу.

И он не подвел! В грудном вскармливании он явно разбирался лучше меня. Отлично, одной проблемой меньше.

Теперь у меня есть время немного подумать.

Стало быть, это был не сон: и ночная поездка по скользким дорогам, и внезапный снегопад, и водитель, который решил поиграть в пятнашки с впереди идущей машиной. И тот страшный грохот, когда на арену вышел новый игрок — большая фура, сверкающая огнями, словно новогодняя елка. Остальное моя память милосердно утаила, но догадаться было несложно: удар, наверное, переворот. Может быть, огонь, боль, агония.

Я умерла.

А сейчас, судя по младенцу у меня на руках, я в аду. Там мне самое место.

Много лет назад я со скандалом разводилась с мужем. Тогда я ждала ребенка, я его не хотела, не принимала, он был мне не нужен. И я его потеряла, чему вначале очень радовалась. А потом я ненавидела себя за эту радость. Я знала, что рано или поздно придет расплата.

И вот она меня настигла.

Я больше не я, а какая-то рыжеволосая Илька. У меня теперь сын и муж, потому что тот боров в постели никем иным быть не может. Я не удивлюсь, если окажется, что я в каком-то другом мире, где женщина не имеет никаких прав. И разводов тут не предусмотрено.

“Ладно, Ирка, и не из такого выпутывались, — сказала я себе. — Я жива, это главное. Надо бы провести рекогносцировку”.

Красивое звучное слово я смогла произнести только у себя в голове. Вслух не получалось. Кажется, в этом мире его просто не существовало. В смысле, язык был другой. Язык — моя встроенная функция, но словарный запас у меня теперь другой. Ничего, разберемся.

Глава 3. Рекогносцировка

Младенец сыто вздохнул и уснул у меня на руках. Какой славный парень! Надо бы как-то узнать его имя и не прослыть при этом сумасшедшей. А еще хотелось бы взглянуть на себя в зеркало. Пока я могла только очень осторожно положить ребенка в колыбельку, поправить свое странное одеяние (кстати, белья под ним не было, что меня весьма тревожило) и на цыпочках выползти из детской. Главное, чтобы тот, страшный, меня не заметил.

Как ни странно, я уже приняла, что все вокруг — реальность. И стены, и пол холодный, и руки озябшие. Это я, уж какая есть. И знаете, что? Черта-с-два! Я на такое не подписывалась! Сколько себя помню — я ангелом не была. Наоборот, неудобная, колючая, горделивая, да еще и хамка. Вот спасибо, мироздание, нашло, куда меня засунуть.

А может, это не ад, а чистилище? Ну, типа, вот тебе клетка, выбирайся как хочешь? Или наоборот, смысл в том, что нужно терпеть и прощать?

Господа, где моя инструкция?

Дом был довольно приличный, видала я и похуже. Было чисто, тараканов и плесени не наблюдалось. На стенах обои, потолки беленые, доски на полу новенькие, ровные, без особых щелей. Все не так плохо, как показалось мне с первого взгляда. Очевидно, самая большая проблема в спальне на кровати.

Нашлась и уборная с узнаваемым унитазом, раковиной и большой медной ванной. А над раковиной было зеркало, которому я обрадовалась, как манне небесной.

Итак, я молода. Слишком даже молода, если учесть младенца в детской. Интересно, этой напуганной девочке в отражении есть хотя бы восемнадцать? И откуда на теперь уже моем лице заживающая ранка на губе и желтый синяк под глазом? Я задрала сорочку и убедилась: на ребрах и тощих ногах тоже ссадины и следы постоянных побоев. Что-то мне это совершенно не нравится.

А еще меня смущали волосы. Они были очень красивыми: длинные, густые, медно-рыжие. Ухоженные. Сколько сил и времени нужно, чтобы их поддерживать в таком состоянии? И что же, этот боров никогда за них не таскает?

Я заплела волосы в тугую косу. Умылась — только для того, чтобы почувствовать себя хоть немного живой. Выглянула в окно: дома, чахлый сад, тусклый свет фонаря. Ранняя зима или поздняя осень, даже и не знаю. Серо, хмуро, местами снег, но какой-то ненадежный. Растает скоро. А потом снова выпадет.

— Ильянка!

Твою мать, ну чего ты опять орешь? Ребенка разбудишь!

— Ильянка!

Пришлось выходить.

Смотреть на мужика было страшно. Красотой он не блистал и в прежние времена, а сейчас ему на вид было к пятидесяти.

— Что нужно?

Бам-м-м! Голова взорвалась болью. Я не упала только потому, что схватилась за косяк двери.

— Как с благодетелем и хозяином своим разговариваешь? Совсем разум потеряла? Думаешь, если сына родила, то хозяйкой тут стала? Ты никто тут, нищета подзаборная, собачья дочь! Я тебя из милости приютил, без меня ты б с голода подохла или на панель бы пошла, забыла?

Очень хотелось сказать, что лучше на панель, чем к этому в постель, но промолчала. Училась я всегда быстро, а через побои любая грамота усваивается с первого раза.

— Ну? — мужик явно ждал ответа.

— Не забыла, — выдавила из себя я, ссутулясь.

— Ну?

— Не забыла… господин.

— Любимый господин.

— Любимый господин, — послушно повторила я, мысленно пообещав засунуть эти слова ему в глотку когда-нибудь.

— Руку целуй и проси прощения!

От дальнейшего унижения меня спас заоравший младенец. Я невольно дернулась в сторону детской, прошипев:

— Все же разбудили!

— М-м-м… дура! Что вылупилась, иди к сыну!  И оденься уже! Как нянька придет, сразу на кухню, пора уже трактир открывать.