Часы Судного дня пробили полночь - Владимир В. Кривоногов

всё спрашивала, а я пытался отвечать. Наконец, мои знания о ядерной бомбардировке, почерпнутые в основном из фильмов и постов в соц. сетях, иссякли, но Вика так и не успокоилась. Она хотела знать больше, еще и еще, будто эти знания наполняли ее силой, изгоняли страх из сердца, а может, сгорали в этом неугасимом пламени, становились для него топливом. Мы даже планировали, что будем делать, когда на улице станет безопасно (а станет ли?). Хотели для начала обойти наш поселок, узнать, кто из дачников был здесь в будни, и кто из постоянных жильцов, вроде нас, остался на лето дома. А дальше… А дальше загадывать было глупо. Весь мир, возможно, превратился в пепел и что-либо сделать с этим мы не могли. Да что мы вообще можем? Я с семнадцати лет ковырялся с программным кодом, Вика шила одежду на заказ. Все мои друзья без смартфона нужду справить не смогут, просто не сработает кишечник, если в руках не будет гаджета. И вот мы должны бороться с последствиями ваших, господа правители, ошибок?!

Хотя об этом мы думали меньше всего. Как только я упомянул о военных, которые обязательно соберут выживших, дадут им медикаменты, еду и безопасный кров, у Вики загорелась надежда. На полчаса в день мы включали один телефон, чтобы послушать радио. И только в эти тридцать минут мы жили. Но слышали мы лишь белый шум, будто отголосок того взрыва.

За эти семь дней припасы хорошо так растаяли. Как снег весной. Но нам казалось, что мы их экономим. А может, все дело в том, что мы ждали военных. Они ведь обязательно приедут, так чего же тогда экономить? Кушать-то хочется, особенно, когда ты заперт круглые сутки в четырех стенах.

Комнаты нам стали казаться тесными, а сам дом теперь больше походил на коробку из-под телевизора. У Вики сдавали нервы, ребенок пинался, а иногда надолго затихал, будто осознавал, что надо экономить силы. Вика часто плакала, пока я не видел. Мы стали много времени проводить порознь. Я уходил в кухню, сидел у окна и бездумно следил за кронами деревьев, которыми играет ветер. Вика сворачивалась клубочком (насколько это позволял живот) в спальне и давала волю слезам, пока ей не становилось легче или безразлично. Но спали мы вместе. Всегда под одним одеялом.

Сегодня утром Вика встала раньше меня и уже ждала на кухне с горячим чаем и ненавистными соленьями с жареной картошкой. Раньше я любил жареную картошку и особенно маринованные огурчики к ней, но на третий день они стали безвкусными, а к концу недели и вовсе противными.

Воду Вика вскипятила в котельной. У нас там стоит дровяной котел. Пришлось перекрыть трубы, чтобы не создавать в комнатах «Ташкент», и использовать в качестве топлива мебель, но зато раз в день был чай и горячая еда.

— Как спалось? — Вика улыбалась.

— Нормально. Ты как?

— Дима, я знаешь, что подумала?

— Мм?

— Семеновы же приезжали сюда только на выходные.

— Угу.

— Может у них в подвале что-то есть, — Вика залилась румянцем. — Они же вроде здесь картошку хранили.

Я помолчал, пытаясь вспомнить, когда Семеновы собирали урожай.

— Они, вроде бы, еще не копали картошку.

— А соленья?

Я снова замолчал. Подвал у Семеновых был обширный, но и замки надежные, чтобы зимой никто не полез поживиться.

— Может, ты сходишь?

Идти мне не хотелось. Только вчера прошел дождь, и я боялся радиации. Даже не так, я боялся притащить ее домой, заразить ею жену и еще не родившегося ребенка. Но Вика была права — если мы хотим пережить эту зиму, надо искать продовольствие. К тому же, кто-то другой может забраться туда и опустошить погреб. Я принял решение.

— Давай сначала проверим, может по радио что-то скажут. Если опять ничего, то пойду.

Вика кивнула, опустила взгляд в тарелку и начала поедать завтрак, громко сопя. Она еще долго не могла успокоиться, до тех пор, пока мы не включили телефон.

Один только белый шум.

Я разделся до трусов, зашел в котельную, надел рабочие штаны, куртку с капюшоном, обмотал лицо шарфом, обнял Вику, у которой на глазах снова блестели слезы, и вышел.

Воздух снаружи казался самым обычным воздухом, как раньше, но что-то едва уловимое в нем изменилось. А может, мне только показалось из-за долгого сидения взаперти. Мне хотелось вдохнуть полной грудью, задержать этот запах свежести в легких, дать ему впитаться, наполнить меня силой и надеждами на лучшее, а затем выдохнуть в этот новый мир. Я постоял какое-то время у крыльца, будто весь двор был завален минами, а затем осторожно двинулся к калитке.

Наталья Сергеевна так и не дошла до своего дома. Она упала у ворот. Лежала лицом вниз, ее тело странно раздулось. Мне хотелось отвести взгляд, смотреть куда угодно, только не на нее, но я не мог. Во мне зарождалось озарение, которого я ждал всё это время. Наконец, я понял, почему этот мир кажется нам таким нереальным. И дело тут не столько в небе, которое теперь почти всегда покрыто облаками, а в отсутствии птиц. За всю неделю мы не видели ни одной птицы. Мне сделалось страшно. Мы с Викой одни в этом опустевшем доме, где гуляют радиоактивные сквозняки. Нет, нас трое… скоро будет трое. Но от этого не легче.

Улочка была узкая — две машины на ней не разъедутся. Вправо она тянулась неровной лентой до главной улицы. Из-за низких заборов свисали потяжелевшие от яблок, вишни, груш и черемухи ветви, а домики лепились друг к другу. Влево улочка была совсем короткой и заканчивалась через три дома. Дальше начинался овраг с речушкой, а за ним лес. Напротив нашего участка был участок Семеновых. Приземистый синий домик с чердачным этажом, забор штакетником, покосившиеся, но еще крепкие ворота (тоже синие, но краска на них облупилась и посыпалась).

Я зачем-то перебежал улицу, ловко запрыгнул в палисадник, подхватил кирпич, огляделся по сторонам, и разбил окно (не с первого раза — стеклопакет все-таки). Внутри было темно, пусто и пыльно. Скрипучий пол озвучивал каждый мой шаг, пока я не добрался до кухни. Отодвинул половик, открыл погреб и понял, что