Правда о Григории Распутине - Александр Боханов

События, закончившиеся эпохальным падением многовекового Царства, начались довольно буднично. В феврале у хлебных лавок, где отпускали хлебопродукты по фиксированным ценам, стали выстраиваться очереди. Слух прошел, что запасы муки и хлеба в столице на исходе, что скоро наступит голод. Хотя официальные власти сразу же развесили объявления, что припасов вполне достаточно и причин для беспокойства нет, но таким заверениям не верили. Задолго до рассвета у дверей лавок возникали длинные «хвосты», где только и разговоров было, что про грядущее бедствие. Преобладали здесь простые бабы с окраин, замордованные трудностями жизни, давно разуверившиеся во всем, в том числе и в начальстве. А многие и того больше: не верили уже ни в Бога, ни в Царя.

Хлебные очереди очень быстро стали превращаться в несанкционированные митинги, где звучали возмущенные восклицания не только бедных, перепуганных и озлобленных простолюдинок. Появились бойкие молодые люди, по виду студенты, за ними — сытые господа, некоторые из них в добротных дорогих пальто, которые, переходя от одной толпы к другой, произносили уже страстные речи, обличали все власти без разбора, но особенно Царя и Его близкое окружение. Ситуация час от часу накалялась. В разных частях города возникли баррикады, начались грабежи лавок и магазинов.

Правительство сначала не придало событиям должного значения, перекладывая ответственность на городские власти. Последние же тоже фактически бездействовали. Паралич воли и отсутствие плана противодействия расширявшейся стихии через два-три дня превратил бабий бунт в целенаправленное выступление против государственной системы. К мятежникам стали присоединяться некоторые воинские части столичного гарнизона.

Во главе движения оказалось руководство Государственной думы — русского парламента, которое не только не собиралось следовать данной при вступлении в состав депутатов клятве служить Царю и Отечеству, но в конце концов поддержало идею о необходимости отречения Императора Николая II.

В нарушение всех норм и традиций 27 февраля 1917 года был сформирован «Временный комитет Государственной Думы», провозгласивший себя «новой властью». Во главе его оказался председатель Думы, «камергер Двора Его Императорского Величества» М. В. Родзянко. Власть эта санкции Коронованного правителя не получила. Через два дня самозваный комитет преобразовался во Временное правительство…

Начались преследования должностных лиц, погромы полицейских участков и судов; запылали костры, на которых жгли «регалии ненавистного режима», главным образом двуглавых орлов. Там же, где не удалось их отодрать или сжечь, например на чугунных решетках мостов, начали выламывать короны из гербов…

Император Николай II в первые дни петроградских беспорядков находился в Ставке Верховного главнокомандующего в Могилёве. Монарх не бездействовал. Столичным властям, как гражданским, так и военным, отдавались распоряжения «навести порядок», но власти эти впали в состояние летаргии. Никто не собирался выполнять волю Монарха, а своей воли охранять существующий порядок высокопоставленные лица не проявляли.

28 февраля 1917 года Император покинул Ставку и выехал в Петроград. Почти за сто верст до столицы выяснилось, что далее железнодорожная магистраль находится в руках восставших. Царский поезд повернул на Псков, где располагался штаб Северо-Западного фронта. Однако здесь Монарх оказался, по сути дела, в западне, в кругу должностных лиц, придерживавшихся «переворотных настроений».

Его просили, умоляли и заклинали во имя России, ради мира и спокойствия отказаться от власти. Эту идею поддержали все командующие фронтами. Царя уверяли, что «вся Россия» требует этого, что «весь народ» взывает к Нему, что «для окончательной победы над врагом», необходимо «принести эту жертву». И Он её принес.

2 марта 1917 года Царь согласился сложить властные полномочия и передать их брату Михаилу. Всё это не имело юридической силы, так как русские законы не предусматривали ни в какой форме возможности отречения Самодержца. Фактически произошло свержение законной монархической системы на основе «захватного», или «революционного», права.[3]

Не прошло и суток, как стало известно, что Михаил Александрович отказался от принятия короны, потому что новые правители определенно заявили претенденту, что не гарантируют тому не только воцарения, но даже и саму жизнь. История Царской России фактически и завершилась актом 2 марта 1917 года. Далее началась совсем другая история, являвшаяся удивительным смешением великой трагедии и бездарного фарса.

Падение Царской власти немалое число современников восприняло с восторгом. Грустили немногие, но и те публично своих переживаний не выказывали. Боялись. Боялись стать жертвами восторженных толп, вожаки которых с первых мгновений своего торжества стали выявлять и преследовать «сторонников ненавистного режима». Сановников, министров, генералов, лидеров проправительственных партий арестовывали на улицах, в квартирах, в присутственных местах и под конвоем препровождали в Таврический дворец, где заседала Государственная дума и где оказался центр новой власти. Первоначально «врагов народа» размещали в так называемом «министерском павильоне», но скоро их число превысило возможности этого флигеля и «бывших» начали переправлять в камеры Петропавловской крепости.

9 марта 1917 года появилось позорно-незабвенное обращение Святейшего Синода, начинавшееся словами: «Свершилась воля Божия. Россия вступила на путь новой государственной жизни. Да благословит Господь нашу великую Родину счастьем и славой на её новом пути». Архиереи, назначенные в Синод ещё Царской властью, вмиг как будто забыли многовековой канон православного мироустроения, забыли о том, что Царь и Царство — устроение Божие…

Во Временное правительство вошли некоторые известные общественные деятели, главным образом из числа тех, кто сникал себе популярность своими громкими выступлениями против курса государственной политики, своей страстной критикой «произвола» и «антинародной деятельности» различных должностных лиц. Пост министра иностранных дел получил лидер конституционно-демократической партии Павел Николаевич Милюков. Другой видный деятель — оппозиционер Александр Иванович Гучков стал военным министром. Во главе же кабинета и Министерства внутренних дел оказался бывший думец, председатель Земского союза князь Георгий Евгеньевич Львов.

Подлинным же «революционным украшением» правительства «свободной России» стал 36-летний адвокат и депутат Думы Александр Федорович Керенский, составивший себе имя погромными антигосударственными выступлениями на политических процессах и на заседаниях Государственной думы.

Он с ранних пор придерживался «социалистических убеждений» и уже в годы студенчества в Петербургском университете лелеял заветную мечту взорвать Зимний дворец вместе со всеми членами Царской фамилии. Позже он «расширил политический кругозор» и пришел к убеждению, что надо разрушить всю монархическую систему и тогда «народ обретет свое счастье».

Зимний дворец был спасен, и это имело свою приятность для «убежденного социалиста». В 1917 году в главной Царской резиденции и разместился пламенный страдалец за народное счастье, занявший в первом составе Временного правительства пост министра юстиции, а по совместительству и генерального прокурора. Через четыре месяца он станет и главой кабинета. Передавали, что спал он теперь на кровати Александра III, и столичные острословы тут же окрестили Керенского Александром IV.

С первых дней победы революции жизнь в стране изменялась с космической быстротой. Уже 6 марта обнародуется политическая программа правительства. Она провозглашала всеобщую амнистию (свободу получили не только враги прежней власти, но и уголовные преступники), полную политическую свободу, всеобщее избирательное право и созыв Учредительного собрания. Декреты и указы новой власти сыпались как из рога изобилия.

Были отстранены от управления все должностные лица прежней администрации, запрещался национальный гимн «Боже, Царя храни», отменялись присяга в армии и отдание чести, предписывалось снять с вывесок и реклам Царские гербы и орлов с коронами, отменялось церковное поминание Царя, ликвидировались переводные экзамены в гимназиях и вступительные в университетах. Много и других невиданных новшеств внедрялось в повседневность.

Россия вдруг в одночасье превратилась в страну, где все оказалось дозволенным. После почти недельного перерыва 5 марта вышли вновь газеты, которые просто захлебывались от восторженных славословий. Газетные развороты запестрели откровениями различных лиц, которые сообщали интервьюерам, какое «счастье они испытали», дожив наконец «до эры свободы». Славили «славную революцию» и «великую свободу» даже те, кто прекрасно себя чувствовал при павшем режиме, кто был его продуктом и составной частью.