Меморист - М. Роуз

— Неужели ты не понимаешь, что это, возможно, доказательство того, что все эти годы тебе являлись воспоминания о прошедшей жизни?

Глаза Малахая, словно вырезанные из черного дерева, горели. Он снова взял лист, вырванный из каталога аукциона, и Меер успела мельком заметить показавшуюся в рукаве сшитого на заказ пиджака запонку с белым по белому монограммой «МС». Этот худой, утонченный эстет, получивший образование в Оксфорде, цитировал Аристотеля, Эйнштейна и Карла Юнга, с наслаждением хвалился своей коллекцией игральных карт, в которой были колоды XVIII века, и написал обширную монографию о психологии викторианской Англии, одержимой оккультизмом. Когда Малахай обсуждал проблему регрессии памяти, в его рассуждениях не было ни намека на спиритические сеансы с хрустальными шарами; концепцию перемещения душ он излагал на языке научных терминов, и его слова воспринимались как абсолютная истина. И Логан не могла поверить в то, во что верил он. Во что верил ее отец. Когда она была моложе, она пробовала поверить, даже была готова стать подопытной морской свинкой, но им так и не удалось убедительно доказать свои теории. Слишком многое нужно было принять на веру, и этот последний шаг Меер совершить не могла. Как и ее мать, она была прагматиком.

— В описании говорится, что этот предмет — шкатулка с играми начала XVIII века, принадлежавшая женщине по имени Антония Брентано, близкой подруге Бетховена, — зачитал вслух Малахай.

Рот Меер наполнился металлическим привкусом, резко заныли зубы. У нее напряглись плечи, сжались челюсти. По всему телу разлилась дрожь. Она что-то услышала, где-то далеко. Очень далеко, но отчетливо. В спине, в том месте, где Логан в возрасте девяти лет сломала позвоночник, заныл сращенный позвонок. И даже несмотря на то что она уже давно была не ребенком, а тридцатиоднолетней женщиной, ей захотелось вскочить и убежать прочь.

В тот день она бегала, стараясь спастись от назойливой музыки, которая ее так пугала, потому что всегда предшествовала воспоминанию об этой жуткой погоне в лесу. Проблемы Меер не давали покоя ее родителям, превратив их в двух чужих людей, постоянно споривших о том, какая ей нужна помощь. Бесконечные посещения всевозможных врачей не давали ей учиться в школе, делали ее другой и рушили все планы семьи.

В тот день Меер с Отцом гуляли в Центральном парке, запускали воздушного змея. Змей поднялся высоко в небо, гораздо выше, чем она считала возможным, как вдруг набежали черные тучи, и вместе с ними пришла эта жуткая, прекрасная музыка.

Отпустив змея, девочка бросилась бежать со всех ног, пытаясь спастись.

Отец окликнул ее, умоляя остановиться, затем бросился следом, даже догнал ее и был всего в одном мгновении от того, чтобы увести ее в безопасное место, но тут из-за поворота выскочил на большой скорости велосипедист, не успевший затормозить. От удара Логан подлетела в воздух и упала спиной на камни рядом с дорожкой…

— Меер? Что с тобой? — склонившийся над ней Малахай вывел ее из транса.

— Маленькой девочкой я сидела здесь и думала обо всех тех детишках, которые, как говорил мне отец, приходят к вам за помощью, и о том, как они, наверное, сидят в этом самом кресле и слушают тиканье этих же самых часов и как всем им, должно быть, становится лучше, потому что я не видела никого из них в приемной. Я думала, что вы их всех вылечили. Я была уверена, что и мне тоже станет лучше.

Она увидела у Малахая на лице сочувствие. Логан гораздо больше нравилось обычное нейтральное выражение: поднятые брови, отрешенный взгляд объективного наблюдателя. Она не хотела сострадания, она его не заслуживала, ибо не устояла перед своим старым недугом. Меер научилась сражаться с накатывающимися воспоминаниями, не пускать их в сознание. Она знала все то, что их вызывало, и старательно этого избегала. И, тем не менее, сейчас Меер снова слышала где-то вдалеке ту старинную мелодию… приглушенную и неразборчивую, доносящуюся из-за пределов этой комнаты, здания, улицы, города, из-за пределов этого времени. Она испытывала леденящую душу тревогу, перехватывающую дыхание, и страшную печаль, такую, что ей хотелось плакать по кому-то или чему-то, что она только что потеряла. Вот уже много лет ее не посещал этот дьявол.

Стиснув подлокотник кресла, Меер попыталась сосредоточиться на том, чтобы дышать ровно и глубоко и держаться за настоящее, но тайна снова и снова накатывалась на нее с яростью, к которой она оказалась не готова. Все эти годы работы с Малахаем, многочисленные сеансы гипноза и научные теории о псевдовоспоминаниях, ставшие для Меер чем-то вроде веры, не могли устоять перед силой этой загадки.

— Что с тобой?

— Со мной все в порядке, — сказала Логан, не желая признавать, особенно самой себе, что поднялся призрак ее самой, какой она была в детстве, что тайны этого ребенка высасывают из воздуха настоящее, затрудняя дыхание, и что навязчивые страхи, когда-то обступавшие ее со всех сторон, тянувшие к ней свои острые когти, хватавшие ее и уносившие в совершенно незнакомое измерение, набросились на нее снова.

Малахай вставил ей в руку стакан. Только выпив всю воду, Меер осознала, как же сильно хотела пить, но теперь она не могла утолить жажду. Наконец она поставила пустой стакан рядом с конвертом из плотной бумаги и рисунком.

— Реальность — это то, что сейчас, — произнес психиатр знакомую фразу. — Реальность — это то, что сейчас.

Кивнув, Меер постаралась сосредоточиться на ней. Это было одно из тех напоминаний, которым ее учили в детстве. «Реальность — это то, что сейчас. Реальность — это то, что сейчас». Тряхнув головой, словно это движение могло прогнать воспоминание, Логан с силой ткнула кулаком в ладонь.

— Я даже не подхожу к пианино, Я не сочиняю музыку. Не сочиняю вот уже двенадцать лет. Почему этого недостаточно?

— Меер, ты слишком строга к себе, твоей вины тут нет. Мы возвращаемся в настоящую жизнь, чтобы довести до конца то, что не закончили в прошлых жизнях, как бы нам ни хотелось уклониться от своего кармического долга…

Помимо всего прочего, Самюэльс был фокусником-любителем, умеющим превратить платок в белого голубя или проблему — в букет возможных ответов, однако сейчас Меер была не в том настроении, чтобы выслушивать эти немыслимые объяснения.

Она его не слушала.

— Что бы ни случилось, я больше не сяду на лекарства, чтобы жить в этом тумане. — Ее голос был таким же твердым, как и напряженные мышцы длинной шеи.

— В чем дело? Что случилось?

— Страшилки вернулись, — прошептала Логан, используя то слово, которым называла в детстве всепроникающую тревогу и страх, а также диссонирующие аккорды, терзавшие ее слух.

ГЛАВА 3

Вена, Австрия

Четверг, 24 апреля, 17.15

На протяжении вот уже почти трехсот лет эксперты заходили в одну и ту же комнату, доступ куда был открыт только для избранных, чтобы изучить сокровища, которым в самое ближайшее время предстояло быть выставленными на торги. Но у многих ли из них сердце колотилось так сильно, как сейчас у Джереми Логана? Закрыв за собой дверь, он повернул в замке бронзовый ключ и услышал, как встали на место сувальды. Дубовый паркет был недавно отреставрирован, а старинный стол, за который уселся Логан, уже много раз чинили и полировали заново, однако времени не удалось стереть память о важных открытиях, совершенных здесь. Войдет ли в историю и та работа, которую ему предстоит выполнить сегодня?

В свои шестьдесят пять Логан, возглавлявший в художественном салоне отдел иудейской истории, считался еврейским Индианой Джонсом. В течение последних тридцати пяти лет он разыскал сотни тысяч экземпляров Торы и других религиозных реликвий, пропавших или потерянных в годы Второй мировой войны. Что-то он в буквальном смысле раскопал, как запрятанный клад, что-то тайком переправил через границы коммунистических стран или получил из рук головорезов, интересовавшихся только деньгами, щедро обещанными Логаном. Но, несмотря на такой солидный послужной список, одно сокровище, разыскиваемое дольше всех, по-прежнему никак не давалось ему в руки: средство понять недуг, терзающий его дочь.

И вот сейчас, наконец, появилась надежда на то, что ему удалось найти ключ к этой загадке. В шкатулке из красного дерева лежал обычный набор игр: маркеры для виста, доска для криббеджа[2], шашки, шахматы, две колоды игральных карт. Однако рентгеновский анализ показал, что под двойным дном шкатулки имеется потайное отделение, в котором спрятан квадрат или тонкой ткани, или плотной бумаги — техники не смогли определить это даже с помощью самого совершенного оборудования. И вот теперь, уединившись за запертой дверью, Джереми Логан собирался выяснить, что это.

Сняв с себя бежевый свитер, он бросил его на стул и закатал рукава темно-синей водолазки. Выудив в спутанных черных волосах, обильно тронутых сединой, свои очки, Логан водрузил их на переносицу и осмотрел шкатулку. Теперь ему уже было известно, что искать. В мощную лупу он разглядел, что под буквой «В» изображено созвездие. Эту единственную подробность Меер никогда не включала в свои рисунки. Вглядевшись в изображение, Джереми с изумлением понял, что видит перед собой созвездие Феникса, названное в честь мифической птицы, олицетворявшей в древности перевоплощение. Как и Малахай Самюэльс, он никогда не сомневался, что в сердце страданий его дочери лежит проблема переселения душ: ее терзают видения из предыдущей, трагической жизни.