Дело о смерти и меде - Нил Гейман

— Мышьяка, — автоматически поправил его я.

— Надо же, а я думал, ты догадался, что зелеными хлопьями, попавшими в суп несчастного, на самом деле были маленькие кусочки краски, засохшей и отколупившейся от эстрады. — Он снова закашлял. — Отравление мышьяком — это всё мишура была, ложный след. Стрихнин, — вот что прикончило беднягу.

В тот день Майкрофт больше ничего мне не сказал. Это оказались последние слова мне, потому что незадолго до полудня следующего дня, то есть четверга, он прекратил кашлять навсегда. Пришла пятница, и молодцы из конторы Снигсби и Малтерсона аккуратно вынули рамы из окон бледной аскетичной комнаты и спустили останки моего брата на улицу, точь-в-точь, как огромный рояль.

На его похоронах были только я, мой друг Ватсон и наша кузина Харриэт. Майкрофт успел специально распорядиться, чтобы кроме нас никого не было, — ни из Службы Общественного Порядка, ни из Министерства Иностранных Дел, ни членов клуба «Диоген». Затворник всю свою жизнь, он хотел остаться таким (или в достаточной степени похожим) и в смерти. Одним словом, лишь трое нас. Священника же, который брата моего не знал и поэтому даже не подозревал, что предает земле всеведущую и крепчайшую руку Британского Правительства, в расчет брать не стоит.

Четверо рослых, крепко сбитых мужчин на веревках опустили гроб к месту, где отныне навсегда упокоятся останки моего брата. Должен сказать, что этот нелегкий (а он весил действительно немало фунтов) путь был пройден без единого грубого, бранного слова, за что все четверо получили от меня по окончании дополнительно по полкроны.

Но умерший, пятидесятичетырехлетний Майкрофт продолжал прерывисто кашлять в моем воображении, — и в этих призрачных звуках я чувствовал притяжение тех слов, что он практически сказал тогда: «Вот преступление, которое имеет смысл расследовать».

Незнакомец говорил с акцентом, который был не так уж и плох, хотя его словарный запас оставлял желать лучшего. Так или иначе, он старался воспроизвести местный диалект с максимальной точностью. «Быстро же он учится», — думал Старик Гао. Он был хмур и молчал; перспектива вести на свою пасеку чужестранца была ему не по нутру: чем реже и меньше он тревожит своих пчел, тем лучше у них складываются соты. Старик сплюнул в дорожную пыль. «А что если пчелы укусят чужестранца, чем это может грозить?»

По выражению лица незнакомца Старик Гао не мог понять ничего, что случалось с ним впервые. Слишком уж необычны были его черты: крупный, с горбинкой нос, напоминавший клюв орла, высокий загорелый лоб и глубокие, довольно частые морщины. Волосы незнакомцы были настолько белы и редки, что напоминали серебряные нити. Одно было очевидно при взгляде на него, — он был предельно серьезен. Возможно, в связи с каким-то несчастьем.

— Зачем Вам это?

— Я изучаю пчел. Ваш брат сказал, здесь Вы имеете черных пчел. Особенных.

Старик Гао рассеянно пожал плечами. Он не собирался прояснять незнакомцу, кем именно приходится ему тот человек.

Незнакомец поинтересовался, завтракал ли собеседник, и после того, как Старик Гао отрицательно помотал головой из стороны в сторону, попросил Вдову Цянь принести бульона, плошку риса и что-нибудь, достойное трапезы, из имевшегося на кухне. А там имелись паштет с древесными грибами и жаркое из овощей с какой-то полупрозрачной речной рыбешкой, внешне не отличимой от головастика, — всё это мужчины в тишине съели.

— Для меня большая честь будет, если вы покажете мне своих пчел.

Старик Гао ничего не ответил, а незнакомец тем временем расплатился с Вдовой Цянь и нацепил свой огромный заплечный прямоугольный мешок. Он подождал, пока Старик Гао выйдет на дорогу, и направился за ним следом. Его ноша практически не утомляла его, и Старик Гао подумал, неужели все варвары, даже в преклонном возрасте, такие сильные.

— Откуда вы приехали?

— Из Англии, — ответил незнакомец.

Старик Гао припомнил это название. Когда-то давно его отец рассказывал ему о войне с этой страной. Дело касалось торговли и опиума.

Дорога вела вверх по склону холма, — хотя можно точно сказать, что эта дорога походила на настоящую горную. Подъем был крут и каменист, и Старик Гао несколько раз пытался экзаменовать уровень подготовки незнакомца, ускоряя шаг. Однако, сколь бы тяжела ни была ноша за плечами, он ни разу не отстал.

Были, конечно, случаи, когда он останавливался. В эти моменты он исследовал цветы, не срывая их; это были маленькие белые цветы, которые с приходом весны усыпают весь холм, но так поздно весной они цветут только по этому склону. На одном из них ему случилось увидеть пчелу. Незнакомец присел на корточки и принялся скрупулезно ее рассматривать. Он достал из кармана весьма крупную лупу, затем записную книжку и что-то написал в ней буквами, которые Старик Гао не мог разобрать. Еще он никогда не видел увеличительного стекла и, когда сквозь него увидел свою пчелу, искренне поразился и ее черноте, и ее силе, и ее уникальности.

— Ваши?

— Да, — ответил Старик Гао. — По крайней мере, из этого же семейства.

— Тогда не сомневаюсь, она сама отыщет дорогу домой. Не будем мешать ей, — произнес странник, поднялся и спрятал в карман лупу и записную книжку.

Мой дорогой Ватсон!

Наш разговор сегодняшним вечером, и в частности, Ваша убедительная критика привели меня в некоторое замешательство, и я, тщательно всё обдумав, готов видоизменить кое-что из того, что недавно полагал своей точкой зрения.

Я с покорностью приму тот взгляд и те поступки, которые Вы изложили в материале о происшествии весной 1903 года, — благо это было мое последнее дело перед выходом на пенсию.

Я знаю, что Вы еще будете корректировать рукопись перед публикацией, дабы скрыть имена истинных действующих лиц и места, где произошла история, и поэтому хочу предложить Вам подправить кое-что и в самом сценарии. Я полагаю, Вы примете смещение акцента с сада Профессора Прэсбери в сторону обезьяньих гланд (ну или каких угодно внутренних желез мартышки или лемура), присланных ему из-за границы таинственным незнакомцем. Готов допустить, что операция по пересадке гланд побочно отразилась на жизни и внешности Профессора, — скажем, он мог передвигаться, подобно шимпанзе, или был способен быстро забираться на деревья, или мог прыгать с ветки на ветку. Что если он мог с невероятной ловкостью перелезать через заборы, это было бы весьма устрашающей злодейской чертой. Готов допустить, что у него и хвост мог вырасти, — но думаю Вам, мой дорогой друг, это показалось бы весьма безрассудным дополнением. Хотя сколько бессмысленных витиеватостей, фразеологических лепнин в стиле рококо, Вы, Ватсон, уже позволили себе в своих рассказах, чтобы хоть как-то скрасить утомительную монотонность и однообразие моей работы.