Неотвратимость - Владимир Печенкин

— Но Олег мой сын! Мой, а не его!

— Ты на своем заводе сидишь, а Додонов на улице, на виду буянит.

— Так вы-то на что, милиция?

— Что — мы… Он преступления не совершил пока. Пятнадцать суток ему давали. Посадить за хулиганство в колонию, по указу? Так нам все время твердят: избегайте мер с лишением свободы, воспитывайте.

— Тогда ссылать таких куда-нибудь в тайгу, чтобы молодежь не пачкали!

Майор вздохнул:

— Организовать такую «тайгу» не в полномочиях начальника райотдела. К сожалению.

— А что в полномочиях?

— Ну… беседы, внушения. Пятнадцать суток вот. Или штраф.

— Эх вы, бедняги, — сказал Ельников и задумался. Майор взял со стола карандаш, повертел, положил на место.

— Коля, ты повидаться с Олегом не хочешь? Поговорить?

— А это разрешается?

— Запрещения такого нету.

Ельников ответил не сразу.

— Тяжело… Но надо. Что уж теперь от беды прятаться. Меня в камеру проведут? Или его сюда?

— Лейтенант Евстафьев дежурит, кабинет его свободен.

— Ладно. Подожди… — Николай Викторович постоял минуту молча. И повернулся к двери. — Куда идти?

И опять он ждал. Узкая комната, шагов пять в длину. Стол, сейф, три стула. Солнечный мороз за окном.

Шапку Ельников оставил в кабинете начальника, но пальто не снял, и все равно было зябко, набегала дрожь, которую приходилось сдерживать, унимать. Николай Викторович пытался представить сына здесь, в этой комнате, — и не мог. Стоял перед глазами облик того прежнего, домашнего Олега, остроумного, самоуверенного, всегда немного небрежного, с чистым здоровым лицом и красивой прической — Николай Викторович не уважал гривастых юношей. Олег интересовался спортом — без увлечения, современной музыкой — без модного меломанства, книжки почитывал — без читательских восторгов, учился без двоек, но и без похвальных грамот. Веселую компанию любил, но… нет, пьяным не видели сына. «Средний» парень, от которого в дальнейшем ожидали— конечно же! — большего. Ожидали… А теперь?

Что же, постригли его уже? В чем он, в куртке или в пальто? Наверное, холодно в… камере. Нет, как все непонятно, невероятно! О чем с ним говорить? Надо держать себя в руках, чтобы без этой дрожи. Не отапливают здесь, что ли? Если он в куртке, надо принести пальто. Будет суд… Может, все-таки не будет? Как же так, ведь еще вчера вечером ничего подобного и представиться не могло. Ни боли этой, ни дрожи, ни кабинета этого…

Дверь приоткрылась, заглянул милиционер. Все в Ельникове напряглось.

— Входи.

Олег… В куртке он. Руки за спину. Шагнул, и дверь закрылась. В побледневшем лице, во всей фигуре — помятость… Сын! На правой щеке, от темного пушка на верхней губе до уха — две тонких царапины.

— Здравствуй, папа…

— Здравствуй.

Николаю Викторовичу стало трудно дышать. Года полтора назад, простудившись и схватив жестокий бронхит, он бросил курить. Сейчас захотелось вдруг затянуться папиросой, и он машинально трогал карман рукой. Сын, поникнув плечами и все еще держа руки за спиной, уставился в пол.

Волна дрожи миновала, Ельников овладел собой.

— Как ты… попал сюда?

Олег шевельнул плечами.

— Выпили… — Голос хриплый какой!

Ельников подождал.

— Ну?

— Выпили мы, домой пошли…

От этого плавающего голоса, от недвижной сутулости и рук за спиной стала Ельникова заливать неприязненная брезгливость. Твердо, напористо он поторопил:

— Ну!

— Я был выпивши, сильно выпивши… плохо помню…

— Врешь.

— Ну, так получилось… Хотели пошутить сначала… — Он поднял пустые, невидящие глаза. — Просто пошутить… Я даже не знаю как…

Больше не было дрожи. Ельникова жгло возмущение, обида, злость, словно был он отцом не этого перетрусившего хулигана, а той неизвестной девушки, которая бежала ночью с работы.

— Вы избивали женщину. Одну — трое здоровых парней. — Олег дернулся, словно протестуя. — Что? Ты хочешь что-то сказать?

— Она сама вцепилась мне в лицо! Вот смотри, — провел пальцем по царапинам.

— Вот как! Значит, это она напала на вас? И ты защищался? Спасал свою драгоценную жизнь? Что молчишь?

— Я вот так сделал рукой, чтоб заслониться, а она упала и…

— И вы продолжали бить ее лежащую. Ради самозащиты? Олег, неужели от меня научился ты трусливо врать?

Николай Викторович отвернулся к окну. Отвернуться было необходимо, чтобы совладать с собой.

— Папа, я все понимаю… не знаю даже, как могло… Пьяные мы были, в этом все дело. Мы готовы просить у нее прощения…

— А у меня?! А у матери?!

— Что? Да, конечно, извини, папа.

Николай Викторович ждал, что Олег хоть сейчас спросит о матери. Не спросил. Собой занят. Молча стояли они, не зная, что еще сказать, и каждый чувствовал себя непонятым.

Ельников пошел к двери. Олег удивленно посторонился и, когда отец подошел уже к порогу, позвал упавшим голосом:

— Папа! Так как же?

— Что — как?

Ну, я не знаю… Ведь можно же… Я попрошу прощения…

— Я не народный судья.

— Папа! При чем народный судья?! Из-за этого! У меня скоро сессия, и вообще… Для чего портить мне все, из-за случайности…

— Случайность! Ты мог погубить чужую жизнь.

— Но я же сказал, что все понял! И, наконец, Сергей Александрович твой друг… Поговори с ним…

Ельников больше не мог. Толкнул дверь и вышел. Милиционер приложил руку к козырьку, но Ельников не заметил. Быстро прошел коридором к выходу и лишь на улице, почувствовав студеный ветерок, вспомнил, что оставил шапку. Пришлось вернуться.

Майор подписывал паспорта. Тотчас отпустил сотрудницу.

— Ну что?

— Шапку забыл.

— Олег что говорит?

— А что ему сказать…

Николай Викторович взял со стула шапку, помял рассеянно, надел.

— Пойду. До свиданья, Сергей.

— Подожди! — Майор схватил карандаш, положил, кашлянул. — Ты бы поговорил с ней…

— Да, просто не представляю, как она…

— Скажи ей, что мальчик он еще, в сущности.

— А? Постой, с кем это — с ней?

— Да с потерпевшей.

— Ах ты вот что! Я думаю все про жену, про Лену… Так советуешь поговорить с потерпевшей? Уговорить, чтоб заявление не подавала? Так, что ли? Сергей, это чтоб за твоим отделением лишнего происшествия не числилось?

— Перестань! — вскинул голову майор. — Я не лакировщик! С каких пор перестал ты меня уважать, Коля! Но тебе-то за что несчастье? Лене за что муки — с передачей ходить?! Разве ты мне чужой? Разве чужие вы мне? Или я забыл, кто в сорок третьем под Ржевом выволок меня из окружения?! Не заслужил ты, директор, орденоносец…

— Наши ордена сыновьям не прикрытие. И хватит, Сергей, хватит об этом. Делай с хулиганами, что должен делать.

Майор подошел и положил ладонь на рукав Ельникова.

— Извини. Час назад на этом самом месте один папаша взывал о снисхождении к… к развивающимся организмам… Извини, Коля. Ты сейчас едешь к Лене? Крепитесь, друзья мои. Если с девушкой все благополучно, как-нибудь, возможно, обойдется и без лишения свободы.

— Спасибо. Пойду я.

Трубку взяла секретарша Мария Яновна.

— Алло? Приемная директора. Алло, алло!

— Это я, Ельников. Мария Яновна, из строительномонтажного управления приехали уже?

— Из… Нет еще… нет.

Мария Яновна никогда еще, кажется, не лгала своему директору. Но голос его в трубке звучал так разбито…

— Когда приедут, просите подождать. Мне необходимо еще полчаса. У жены с сердцем плохо.

— Хорошо, Николай Вик… — она спохватилась и оглянулась на двух насторожившихся посетителей из СМУ.

Ельников вышел из будки телефона-автомата и прижался плечом к шершавому камню стены. Мимо проходила курьерша из заводоуправления, взглянула мельком на пожилого мужчину у стены. Но не узнала директора.

3

Владислав Аркадьевич думал: ну, сейчас начнется истерика, не ко времени, как всегда. Но истерика не начиналась, жена только по-настоящему горько плакала, она была занята — собирала передачу для Радика, поминутно хлопая дверцей холодильника.

— Неужели ты не мог?! Радик почти еще ребенок, был выпивши к тому же, ну и втянули его! Неужели ты не мог втолковать этому самому майору, что нельзя мальчика держать в тюрьме из-за девчонки, которая шляется по ночам! Наконец, пообещал бы что-нибудь достать, сделать, устроить… Ну я не знаю, что там майорам надо!

— Чепуху городишь, Октавия. С кем следует я уже…

— Я горожу чепуху! Ну конечно! Ты же не способен помочь единственному сыну! Бедный мальчик! Бедный, бедный!

— Октавия, пойми, этот майор человек совершенно не нашего круга, ему просто невозможно делать такие предложения. Я, слава богу, знаю людей. Кроме того, к нему пришли разные милиционеры. Что же, я должен отвести его в угол и шепнуть: «Хотите импортное пальто, товарищ майор?» Чепуха! Самое лучшее, попроси как следует свою приятельницу Иду Абрамовну, она знакома…