На этом самом месте - Ольга Ларионова

— Спокойно, спокойно, — прервал его Дым-Дым. — Могу вам обещать совершенно определенно, что в следующий раз вы не полетите. Но число приборов мы увеличим и, главное, вынесем их на поверхность машины. Наш Неглавный теоретик хочет на это возразить?

— Да нет, — ворчливо проговорил Подымахин. — Я уже устал возражать. Вынос приборов бесполезен, они все равно ничего не покажут, одну чушь, вроде бесконечности на альтиметре или нулевого давления на барометре, как это было сейчас. И наличие человека в кабине, даже такого крупного специалиста, как наш уважаемый Воволур, ни к чему не приведет. В сотый раз повторяю, что все приборы, устанавливающие контакт с миром прошлого, будут слепы и глухи — ведь они вместе с машиной будут все-таки находиться в настоящем времени, только посреди прошлого, как изолированный островок. Они ничего не зафиксируют, так же как мы не можем увидеть сигарету, которая вчера валялась на этом столе и была кем-то убрана.

— Конечно, — сказала Светка, — еще бы за вами не убирать.

— Знаете, Подымахин, — сказал Дым-Дым, сразу же потянувшийся за портсигаром, — я всегда с любопытством вас слушал. Вы проповедуете невозможность контакта с прошлым. Но вот, — он постучал пальцем по снимку, — вот следы — туманные, правда — первого контакта. Так что же?

— Это не следы контакта. В момент перехода в машине творилось что-то невообразимое — приборы мотало между нулем и бесконечностью, аккумуляторы разряжались сами собой, пристойно вел себя только автоматический переключатель, который должен был через тридцать секунд вернуть машину назад. И то потому, что он действовал на радиоактивном распаде, а не при помощи простого часового механизма. Так вот, я убежден, что при такой кутерьме на внутренних стенках машины — и на поверхности иллюминатора могли возникнуть крошечные искорки. Микроразряды. Вот вам и светлые точки. А чернота — тот самый мир прошлого, который не в силах зафиксировать приборы настоящего.

— Хорошо, — сказал Дым-Дым, — очень хорошо. Вот единственный человек, который сказал: я убежден. А остальные? Повесили носы, раскисли. Набрал сотрудников! Чего вы ждали, молодые люди? Мезозойских болот, где выводок динозавров будет вам демонстрировать вульгарную борьбу за существование и иллюстрировать естественный отбор по Дарвину? И не мечтайте. Динозавров не будет — на мезозой нам не хватит энергии десяти Аюрюпинских каскадов. Вот так. А сейчас считать первый запуск успешным, готовиться ко второму. Завтра к двенадцати представить мне в письменном виде свои соображения касательно надежности приборов. Все.

— А… — заикнулся Воволур.

— Я уже сказал: «а» не будет. Полетит снова собака. И еще одно: прежде времени прошу не болтать. Особенно это относится к дамам — прошу меня за резкость извинить.

В минуты раздражения Дым-Дым становился нарочито церемонным и старомодным.

Домой шли, как всегда, вместе — Светка, Сайкин и Арсен. Шли понуро, старательно изучая все трещины асфальта. Наконец Светка не выдержала:

— Не знаю, как остальные, а я после этого опыта чувствую себя наипервейшей дурой.

Ее тут же заверили, что остальные чувствуют себя не более достойно, с той только разницей, что они представляются себе последними дураками.

— Честное слово, мальчики, — не унималась Светка, — было бы лучше, если бы машина отказалась уходить в прошлое, или вернулась вся всмятку, или вообще не вернулась.

— Гм, — сказали мальчики.

— Тогда было бы очевидно, что эксперимент пошел прахом. Стали бы думать, что делать дальше, и обязательно придумали бы. От явной неудачи легче танцевать — она сама по себе уже является отправной печкой.

— В Светкиных эмоциях наличествует некая сермяжная истина, — степенно констатировал Сайкин. — Наверное, все великие открытия проходили через этот этап, когда открыватели совершенно искренне желали, чтобы опыт пошел прахом, а модель вместе с господами экспериментаторами провалилась в тартарары.

— Вопрос только в том, — вставил Арсен, утративший на сегодня всю свою природную веселость, — что мы имеем: великое открытие или, напротив, великое закрытие?

— Но-но, — Сайкин повернулся к нему всем корпусом, — ты так и думать не моги. Тоже, нашелся второй Неглавный теоретик.

— Нашелся, — согласился Арсен. — Меня вот тоже не удовлетворяет такое положение вещей. Столько лет мы работали как проклятые, и ведь не за честь, не за деньги, не за то, чтобы «там, та-там, та-та-та-та-та-там-там…» и «работают все радиостанции Советского Союза», — ведь мы же мучились за одно то, как она, подлая, трепыхнется — исчезнет, и в тот же миг снова появится, и вот начнет спускаться, и вот ее моют и драят, и вот люк распахивается — и мы ныряем в ее нутро, и там уже, куда ни глядь, — все подарки: и приборы, и фотоаппараты, начикавшие по сотне вполне вразумительных снимков, и даже эта наша Жучка, и все это четко и понятно, и каждый предмет несет в себе реальное отражение искомого прошлого…

— На тарелочке с голубой каемочкой, — подхватил Сайкин. Шутки его всегда славились первозданной примитивностью. — А на снимках чтоб трилобиты, аммониты и троглодиты. Нет, прав был Дым-Дым: набрал он себе сотрудников…

— Между прочим, — сказал Арсен, — ты обратил внимание, как он нас спрашивал? Чего он от нас добивался?

— А что? — удивился Сайкин. — Спрашивал, как всегда. У кого какое мнение. Мне лично показалось, что он и сам не знает, что получилось на снимках.

— Это не только тебе показалось, — подтвердил Арсен, — это так и есть. Дым-Дым не такой человек, чтобы играть в жмурки с людьми, с которыми он чуть ли не шесть лет работает. Если бы он точно знал, что это, он бы нам все объяснил. Но он спрашивал нас. Зачем? Чтобы мы, сопляки от науки, просветили его, доктора, начальника лаборатории ТВП? Смешно. Сайкин, объясняющий доктору Маркелову значение полученных снимков… Картина.

— Ну, а зачем тогда? — спросила Светка.

— Его интересовало не то, что мы говорили, а то, как мы это делали. Знаете, за что он держит Подымахина, хотя тот только и делает, что ему возражает? За убежденность. Вот и от нас он хотел той же убежденности. По всей вероятности, дела с этим ТВП обстоят на несколько порядков сложнее, чем мы подозреваем. Дым-Дым и сам не знает, что к чему, ему не хватает статистики, фактов. Но у него закрались какие-то подозрения. Ему худо, ребята. Он ведь отдал этой машине без малого всю свою сознательную жизнь. И вот теперь, когда вместо первых радостей — такой эксперимент, трам-та-там и все радиостанции, — мы стали перед целым нагромождением загадок, естественно, он оглянулся кругом: кто же из нас, так сказать, остается верным рыцарем машины, без страха и упрека? А рыцари и раскисли снимочки, точечки, динозавров нету.