Странник - Юрий Казаков

- Ложитесь-ложитесь, и не думайте! Я не сплю на ней, не люблю, широко очень... Люба когда поспит, а я все на печке. Ложитесь!

- Ну ладно, спаси Христос, - с видимой неохотой и тайной радостью сказал Иоанн и стал раздеваться.

Настасья походила еще немного, что-то переставляла, убирала, мелькала на стенах большой сонной тенью. На потолке, потревоженные, начали гудеть мухи. Потом Настасья подошла к столу, щурясь, задула лампу, и в избе стало темно.

4

"В сенях ли легла?" - думал о Любе странник, томясь от сильного желания. Ему не лежалось, он ворочался, смотрел на лунные пятна света, наконец встал, белея в темноте нижней длинной рубахой.

- На двор забыл сходить... - пробормотал он, нашаривая ручку двери. Вышел в черные сени, постоял секунду, привыкая к темноте, прислушался, услыхал сонное дыхание Любы. "Здесь!" - подумал радостно и, пройдя сенями, открыл засов, вышел на крыльцо.

В деревне было темно, тихо, кое-где в избах не спали, горел огонь. Далеко где-то разговаривали, смеялись; луна светила в полную силу, но стояла еще низко, резкая тень избы тянулась далеко за дорогу. Мерцали некрупные звезды, холодило, в поле стрекотал трактор, но в какой стороне - не понять было. Голоса и смех все приближались, стали видны слабые огоньки папирос. Странник продрог, опять тихо прошел сенями, вошел в избу, дверь за собой не прикрыл. "Подожду еще, пусть хозяйка крепче заснет, тогда уж..." - подумал он, ложась и закрывая глаза.

За окнами послышались тихие голоса, негромко вякнула гармошка. Потом несмело постучали в окно. Вытянув шею, Иоанн увидел за окном две девичьи фигуры. Опять забарабанили в стекло - виновато и тихо. В избе крепко спали, никто не шевелился.

- Ну что? - спросил за окном мужской голос. - Спит? А ну, давай погромче...

Парень сильно загрохал в раму кулаком, потом прыснул, отскочил от окна. "Черти их принесли!" - с досадой подумал Иоанн.

В сенях затопали босые ноги, в избу нетвердо вошла Люба в одной сорочке, растворила окно.

- Чего вам? - сердито спросила она.

- Любушка, - просительно заговорил девичий голос. - А мы думали, ты не спишь...

За углом засмеялись.

- Верно, думали... Дай ключ, в клубе потанцевать...

- Дай, Любушка, - подхватила весело и жалостливо другая - А то совсем засохли, лето, а ни кино, ничего не видим...

- Не дам! - строго сказала Люба. - Спать ступайте!

Странник не шевелился. Затаив дыхание, смотрел на ее фигуру, освещенную луной, на крепкие руки и плечи, на грудь.

- Ни кино не видим, ни самодеятельности никакой... - продолжал уже обиженно второй голос.

- Любушка, мы на часок, - просительно ввернула первая. - Время-то - рано!

- Какой рано! Светать скоро будет!

- Где светать, где светать! - жарко отозвались за окном. - Коля, Коля, скажи, какой час?

- Без двадцати одиннадцать, - сиповато сказал кто-то за углом и засмеялся.

- Не дам ключа! - твердо сказала Люба. - Председатель не велел. Сегодня на правлении вопрос ставили. До утра танцуете, а потом на работу не подымешь. Спать надо!

Люба закрыла окно, мелькая белыми икрами, ушла опять в сени. Девушки пошептались о чем-то, отошли.

- Не дала? - врастяжку спросил кто-то за углом. - Тут-то она ему и сказала: за мной, мальчик, не гонись...

Заиграла гармошка, и надтреснутый голос фальцетом вывел томительный куплет частушки. Потом голоса рассыпались, отдалились, стало очень тихо. Во дворе три раза прокричал петух. Странник сел на кровати, свернул папиросу, осторожно закурил в кулак, роняя искры на пол. Докурив и пригасив окурок в цветочном горшке, он подождал немного, встал, подошел неслышно к печке, потолкал Настасью, послушал: та тихонько посвистывала носом.

Тогда Иоанн решительно вышел в сени, крепко притворил за собой дверь и, чувствуя холод и дрожь в животе и ногах, вытянул руки, медленно двинулся к тому месту, где спала Люба.

Нащупав постель, он прилег с краю, сдернул тонкое одеяло, скользнул руками под сорочку и всосался в губы. Люба проснулась, вздрогнула, вывернула лицо из-под бороды, ударила странника в грудь и вскрикнула. Иоанн навалился на нее всем телом, зажал рот рукой и зашептал:

- Что ты, что ты, я это... Не бойся, я это...

- Пусти, бродяга! Богомолец чертов, пусти! - невнятно сказала Люба и, вырвавшись, села, зажав рубашку в коленях.

- Погоди... Женюсь на тебе, не шуми ты, послушай, что говорю... - зашептал он. - Женюсь, хоть завтра... Бороду сбрею, в колхозе буду работать... В баню схожу, - добавил он, вспомнив, что давно не мылся в бане. - Иди ко мне, приласкаю...

- Мама! - крикнула Люба, соскакивая с постели и прижимаясь к стене. Отойдешь ты от меня, черт поганый? - старалась она за грубостью скрыть свой ужас перед ним.

- Я тебя любить буду! - тоскливо шептал странник, чувствуя уже, что ничего не выйдет. - Я здоровый, молодой, сила во мне мужская кипит... Бороду хоть сейчас сбрею! Ты подумай, ребят-то нынче в колхозах совсем нет, пропадешь или за вдовца выйдешь, на детей... Иди сюда, ну! Хочешь, в землю поклонюсь?

- Мама! - опять крикнула Люба. - Да что же это!

В избе послышался шорох.

- Тише ты! - шикнул на нее странник. - Ухожу, ухожу, будь ты проклята, ведьма, сатана...

Он поднялся, нашарил дверь, покачиваясь вошел в светлую от луны избу.

- Ктой-то? - окликнула его с печи хозяйка сонным голосом. - А? Ктой-то?

Странник молча лег на кровать, трясся весь, скрипел зубами, на глазах у него выступили слезы от обиды и разочарования.

Хозяйка пошевелилась на печи и затихла - тихонько захрапела.

- Сука! - шептал странник. - Сука! Сволочь, распалила, а?

В сенях что-то стукнуло, покатилось, загремело; послышались шаги на потолке; потом опять заскрипело что-то и стихло.

- На избу полезла, стерва, - злобно шептал странник. - И лестницу затащила... Ну и черт с тобой, будь ты, анафема, проклята!

Он опять закурил, на этот раз не скрываясь, матерясь шепотом. Время тянулось, лунный свет переместился, начало светать, а странник все никак не мог заснуть, ворочался на мягкой перине.

5

Разбудил его утром петух, - кричал заливисто под окном. Умываться он не стал, позевал, поскреб голову, долго сидел неподвижно, пытаясь вспомнить, что ему снилось, но так и не вспомнил. Солнце напекло, в избе было душно, пахло кислым, летали мухи, - все стало обычным, надоевшим, вчерашняя таинственность исчезла. Иоанн оделся, сел у окна, закурил и задумался.

Громко стукнув дверью, в избу вошла Настасья, хмуро и странно глянула на Иоанна, подошла к печке, взяла ухват, загремела заслонкой, наклоняясь, проворно и зло двигая острыми локтями. "Рассказала про меня девка-то... догадался Иоанн. - Эх!.. Теперь не покормит. Видать, уходить надо".

Он встал, медленно, с нарочито-печальным, покаянным лицом надел пальто, взял котомку. Опершись на ухват, Настасья молча смотрела на него, в нитку сжав губы. У порога странник, вдруг повеселев, сдерживая улыбку, низко, как и в первый раз, поклонился.

- Ну, спаси Христос, - сурово сказал он. - Спаси тебя бог и помилуй... А я помолюсь за всех за вас!

- У, кобель красноглазый! - быстро сказала Настасья, заливаясь пятнистым румянцем и отворачиваясь.

Странник надел шапку и вышел на крыльцо.

Как всегда, когда он уходил откуда-нибудь, ему становилось все веселее, веселее - дорога звала его, и забывалось и меркло вчерашнее. "День да ночь сутки прочь!" - радостно думал он, спускаясь огородами к реке. У реки он скоро отыскал и перешел брод, поднялся на большой пологий холм и вошел в лес, из которого вчера вечером сползали к реке молочные пряди тумана. В лесу, поплутав немного, странник вышел на дорогу и пошел по ней на запад.

Куда выведет его эта дорога, он не знал. Но было у него снова легко и радостно на душе, опять он шел спорой походкой человека, привыкшего много ходить, шуршал палкой по траве и кустам, постукивал ею по деревьям, тихонько напевал что-то веселое. И только воспоминание о ночной неудаче и слабая тоска по чему-то незнакомому, которую он почувствовал вчера, стоя на коленях в темной горнице, иногда слабо покалывали его сердце.

Так шел он весь день, а вечером попросился ночевать в далекой деревне.

1956