Другая сестра Беннет - Дженис Хэдлоу

полдень. Миссис Беннет пила чай вместе со своей сестрой, миссис Филлипс. Джейн и Лиззи тут же исчезли при появлении тетки, оставив Мэри в полном одиночестве сидеть на диване, теребя кончики волос и отчаянно желая оказаться где-нибудь в другом месте. Ни мать, ни тетка не обращали на нее никакого внимания. Их разговор шел без умолку, начавшись с того, что кухарка леди Лукас едва ли покинет ее, «тем более перед самым сезоном розлива», перейдя к тому, что жена викария разрешится от бремени уже на этой неделе. Но когда миссис Филлипс понизила голос до шепота и наклонилась вперед, чтобы поделиться какой-то особенно важной сплетней, миссис Беннет мгновенно заметила присутствие в комнате дочери.

– Мэри, сходи в кухню и принеси еще сахара. Возьми сахарницу. Прямо сейчас, пожалуйста.

Обрадовавшись своему освобождению, Мэри затянула выполнение поручения настолько, насколько смогла. Неторопливо возвращаясь обратно по коридору, она стучала туфлями по каменной плитке, чтобы увидеть, как много пыли сможет поднять. Мэри остановилась у двери в маленькую столовую, чтобы пригладить полы платья, и в приглушенном разговоре услышала свое имя. Она знала, ей следует обнаружить свое присутствие – миссис Хилл нередко говорила, что те, кто подслушивает, никогда не услышат о себе ничего хорошего, – но не смогла удержаться.

– Думаю, Мэри сегодня выглядит лучше, – заметила миссис Филлипс. – Не так бледна, как обычно.

Миссис Беннет фыркнула.

– Очень мило с твоей стороны, сестрица, но, боюсь, я вынуждена возразить. Для такой юной девушки, как Мэри, в ней совсем нет цвета. Она совсем не похожа на Джейн или Лиззи. Их румяные, сияющие личики отмечают все.

– В самом деле, они очень приятны, – любезно согласилась миссис Филлипс. – И я сомневаюсь, что Мэри когда-либо будут восхищаться так же, как этими двумя. Но, сестрица, не слишком ли ты сурова, осуждая ее таким образом? Вероятно, она страдает от постоянных сравнений. Если бы Джейн и Лиззи были чуточку менее хороши, была бы Мэри красивее в твоих глазах?

– Всем сердцем я желаю, чтобы ты была права, но, боюсь, сравнение тут не при чем. Мэри попросту дурна собой, вот и все. Гены мистера Беннета тому виной. Мы, Гардинеры, всегда отличались красотой.

Миссис Филлипс налила себе чаю и взглянула на сахарницу.

– Что ж, мне жалко девочку. Непросто быть гадким утенком среди такого количества лебедей.

– О да, и это огромное разочарование для меня, что чрезвычайно вредит моим нервам. Но только я смотрю на других своих дочерей, как мне тут же становится легче. Куда же она подевалась с этим сахаром?

Мэри вошла в комнату, потупив глаза. Опуская сахарницу на стол, она крепко сжала ее пальцами. Тетя улыбнулась ей, но миссис Беннет не обратила никакого внимания, когда дочь молча выскользнула из столовой. Выйдя в коридор, Мэри почувствовала, как бешено колотится ее сердце. Слова матери ударили по ней с такой силой, словно ее хватил сердечный приступ. Теперь все стало на свои места, подумала она, поднимаясь по лестнице. Теперь Мэри поняла. Она была невзрачна – словно вареная картошка, или обрывок небеленого ситца, или плоская белая обеденная тарелка. Войдя в свою спальню, Мэри придвинула стул к туалетному столику и наклонилась к маленькому зеркалу так близко, как только могла. Зеркало было старым и потускневшим, но она все же смогла себя в нем разглядеть. С мутной поверхности на нее смотрело небольшое личико, круглое и бледное. Да, подумала она, точно: повседневная обеденная тарелка. Серые глаза под светлыми бровями не были ни такими же большими и голубыми, как у Джейн, ни такими же темными и умными, как у Лиззи. Черты лица казались вполне правильными, но были совсем не выразительными. Рот был узким, губы – тонкими. Весь ее вид говорит о какой-то озабоченности, решила Мэри. По ее лицу, в отличие от Лиззи, нельзя было сказать, что она вот-вот разразится смехом. Волосы у нее были светло-каштановыми, но не такими же золотистыми и блестящими, как у Джейн. Мэри пришла к заключению, что в ее облике не было ничего, привлекающего внимания, или ничего того, что заставило бы смотреть на нее с удовольствием. Мать ее оказалась права. Мэри не сияла, не цвела. Какое-то время она еще смотрелась в зеркало, надеясь увидеть в нем свое яркое будущее – какой-то секрет, что позволил бы ей спастись. Не обнаружив ничего, Мэри взяла шаль, свисавшую со спинки стула, и аккуратно накинула ее на плечи. Одинокая слеза скатилась по лицу, но Мэри даже не потрудилась ее смахнуть.

Она не рассказала о том, что услышала, ни Джейн, ни Лиззи. Мэри полагала, что они и так обо всем знают. Ее невзрачность теперь казалась настолько очевидной, что она не понимала, как сама не замечала ее все это время. Мэри не ждала от сестер сочувствия. Они никогда не поймут ее переживаний. Да и как они могли ее понять? Их красота являлась такой же неотъемлемой их частью, как рука или нога, – без этого было невозможно представить их жизнь. Под ее покровом они, играючи и пританцовывая, стремились навстречу своему будущему; Мэри же, напротив, равнодушно тащилась вперед, передвигая ноги без какой-либо радости или изящества. От своей матери она узнала, что без красоты истинное и крепкое счастье для нее недостижимо. Ей и в голову не приходило сомневаться в том, чему ее учили.

Мэри всегда была осмотрительной и наблюдательной девушкой, теперь же она думала только о том, какое жалкое впечатление производит на окружающих. Та бодрость духа, что вдохновляла ее бегать и играть с сестрами, улетучилась. У нее больше не было на это сил. Когда Джейн и Лиззи резвились и бегали по саду, все вокруг улыбались, говоря о том, как они очаровательны. Но Мэри убеждала саму себя в том, что, если бы на их месте была она, это выглядело бы нелепо. Беззаботность не была ей к лицу. Серьезность казалась единственным качеством, которым могла обладать девушка дурной наружности, чтобы не вызвать презрения или жалости со стороны окружающих. Постепенно Мэри привыкла к этому, пока сама не поверила, что такова ее природа – что это мрачное, одинокое и неловкое существо и есть она.

С грустью смотрела она, как Джейн и Лиззи медленно, но верно отдаляются от нее. Отвергнутые ее несчастьем, они окончательно оставили попытки развеселить ее. Мэри не удивлялась этому. Безусловно, они предпочитали общество друг друга. Как же могло быть иначе? Прошло совсем немного времени, как между этими двоими сформировались тесные и непоколебимые узы, поддерживаемые общими секретами и перешептываниями в сторонке. Мэри едва могла поверить в то, что в этом союзе было еще место для любой сестры, не говоря