Великий Ростов. XVII век: место Утопии - Игорь Кузнецов

Предлагаемая вниманию читателя книга самим своим названием вводит несколько ограничений. Об одной Белой или об одной Красной палате можно написать по два десятка книг, музейные собрания заслуживают отдельных монографических исследований, равно как и история самих музеев, фрески, иконы, колокола, древняя и новейшая история, огородничество и рыболовство, литургическое наполнение и осмысление храмов – всё это (и многое не упомянутое) не только заслуживает, но и уже имеет библиографию из тысяч названий; никакой компендий не вместит даже выжимок из них. Поэтому книга – не о Ростове, а о величии Ростова, постигаемом на основании его архитектуры, это попытка понять язык и слова архитектуры, обращённые через три с лишним столетия не столько к искусствоведам и реставраторам, сколько ко всем вообще, не утратившим зрения. Второе ограничение – на девяносто процентов речь идёт о взгляде снаружи, для взгляда изнутри просто не осталось места. Третье ограничение – всё написанное ниже – не более чем один из тысячи четырёхсот двадцати семи (или – восьми) вариантов размышлений на указанную тему, поэтому слов в книге меньше, чем изображений, глядя на них, перелистывая и шагая рядом, вслед или встречь автору, читатель волен соглашаться, возмущаться, спорить, удивляться и даже браниться – самостоятельно, своим умом вглядываясь в картинки.

Авраамиев монастырь

Остатнее ничьё

Авраамиев монастырь находится на северном краю города около Ярославской дороги. В нём три достопримечательности: Богоявленский собор середины XVI века, Святые ворота с бывшей надвратной церковью, и виды на озеро, открывающиеся благодаря решительному, бескомпромиссному отсутствию стен.

Богоявленский храм сейчас – совсем не то, что было больше чем четыре с половиной столетия назад. Чудо, что он вообще ещё стоит. Нет на него ни С.С. Подъяпольского (теперь уже почти легендарного спасителя фресок Дионисия), ни В.В. Кавельмахера (теперь уже почти неправдоподобно проницательного исследователя), ни просто толковых реставраторов (или денег у них), ни даже рабочих строительных профессий, соображающих, как и из чего делается гонтовое покрытие, понимающих, что пилёная доска, хоть как раскрашенная, воду не отталкивает, а впитывает и гниёт прямо-таки с удовольствием, споро и неостановимо.

Первый, беглый, вскользь взгляд на собор оставляет одно впечатление – собор очень собранный, силуэт поджарый, крепкий и мускулистый, всё-вместе-и-очень-плотно, с прижатыми к телу локтями, монолит.

Второй и последующие взгляды и рассматривания приводят зрителя в состояние ступора. То есть наступает тупое онемение. Так это же… Неужели..? Ну да, точно.

Северный и южный выходы на высоте много больше человеческого роста не говорят, а кричат: да, да, были крыльца, а, скорее, гульбища, а под ними ползучие арки, а над ними, может быть, и арки с гирьками, и было не плоское покрытие, а позакомарное, и окошки в барабанах были не такими дурацкими прямоугольниками, как сейчас, и купола крыты не железом, а как-то повеселее, и крашено всё должно быть с головой и со вкусом, и XIX века рядом стоять не должно; и что мы тогда получим?

Первое издание собора Василия Блаженного.

Инкунабула, нет, рукописная книга, “Саксонское зерцало”, гниющее на чердаке под худой крышей у безмозглых хозяев дома, которые только за её показ могли бы и заново отстроиться, и жить припеваючи.

Тот, что на Красной площади – стал символом не только Москвы, но и России, а этот, нисколько не хуже, уловлен от обрушения каким-то чудаком, изобретшим невиданную технологию реставрации и консервации: брёвна в окнах, привязанные к тросам крест-накрест внутри собора, не дают упасть тому, что стоять уже не может, стёкол нет, отопления, ясное дело, тоже, вода и мороз каждый следующий год рвут камень, кирпич, дерево, железо – снаружи и изнутри.

Богоявленский собор. 1553 г.

А ведь даже в тени славы собора Василия Блаженного толком восстановленный Богоявленский собор будет символом не только Ростова, и искусствоведы устанут описывать его красоты.

Две западные главы понижены. Почему? Для чего? Восточные закомары под более высокими главами сделаны уже, чем западные, под низкими главами. Ведь не случайно же? Только один, северо-восточный угол собора оставлен свободным, остальные три угла заняты придельными церквями: Авраамия Ростовского, Иоанна Богослова и Иоанна Предтечи, и все три необычны и непривычны. В церкви Авраамия строитель ради стройности основания шатра (неизвестной, заметим, первоначальной высоты, поскольку он не единожды переделывался) пожертвовал совсем алтарным выступом. Никакой апсиды в этой церкви нет, как нет в похожих церквях в Коломенском, Серпухове, Иосифо-Волоцком монастыре. В церкви Иоанна Богослова в колокольне строитель (не то чтобы презиравший симметрию, а просто не обращавший на неё внимания, как на вещь, явно неважную для красоты) сделал на всякий случай восемь стрельчатых чертежей по всем четырём сторонам света на очередном ярусе колокольни; верхние острые углы этих каменных чертежей почти соответствуют по профилю шатровому завершению колокольни и зрительно утончают и приподнимают её. Церковь Иоанна Предтечи с островерхими кокошниками нынче кажется слегка высоковатой и слишком тоненькой – но только кажется, ведь мы не видим гульбища, съедавшего одну треть её высоты. Было бы широкое, высокое и разнообразное гульбище – церковь можно было бы признать образцом для многих более поздних одноглавых храмов – стройностью, ловкостью, даже каноничностью пропорций она будет неслыханно хороша после того, как её наконец дореставрируют.

Главный, Богоявленский собор не должен, не может иметь четырёхскатной плоской крыши. Такая крыша как ножом отрезает главы от самого храма, и храм перестаёт быть храмом, а становится обычным домом, а главы становятся деталью детского конструктора, неверно установленной на неверное основание. Ругать устроителей этой крыши проку нет: наверное, денег и времени было мало, а протечки требовалось устранить, вот и срезали лишние верхи закомар, приляпали крышу, как смогли. Но вот за окна в барабанах – никакой пощады. Свет им, видите ли, внутри собора понадобился, причем и с северной стороны тоже, поэтому какие-то неучи, ничего не видя, не понимая и не ценя, пропороли в барабанах эти четвероугольники, даже краешком мозга не подумав о крепкости очень непростого и очень нелёгкого сооружения; из кирпича, что пошёл на пять глав при строительстве, можно соорудить совсем немаленький каменный домушко весом в несколько тонн. И все эти тонны и пуды стоят на самом верху церкви, только центральный барабан теперь надо перехватить поперёк новоявленных окон железным обручем по кругу, иначе главе не устоять – с такими дырами в шее. Сказочная безмозглость и нечувствительность проявлена новыми окнорубами – старое щелевидное окно (как в Предтеченском приделе) свету даёт меньше, но ровно тогда, когда надо, к вечерне, и ровно столько, сколько надо.

Ну, Просвещённый век, лучше бы ты был маленько потемнее, зато бы поумнее.

Рассудок не пригодился ни для какой нужды и тем ловкачам, которые, вероятно, по повелению свыше, смело, отчаянно усовершенствовали въезд в монастырь на западной его стороне вместе с надвратной церковью.

В Авраамиев монастырь стоит приехать лишь для того, чтобы это увидеть, можно дальше и не ходить, и на Богоявленский собор не смотреть, и ничего вообще больше не замечать – так ловко “просвещённые” времена увековечили здесь собственное варварство, так выразительно и так бесстыдно красивое накрыли безобразным.

Надвратной-то церкви больше и вовсе нет – и главы, и кокошники, и весь верхний ярус – всё срезали, чтобы поставить живописный табуретик, вроде бы и для колоколенного звона – да только колоколов там нет, и залезать на эту вроде бы колокольню надо по приставной лестнице снаружи. Это когда ж такое было?

Никольская надвратная церковь. 1691 г.

И того мало.

Две боковые башни, парадные арки, окна и наличники, общий праздничный вид и приветливость, торжественность и величественность – всё это нам ни к чему, нам бы лишь успеть классический не то римский, не то греческий портик с колоннами и треугольным фронтоном прислонить ко въезду. Что не ромейское – то безобразное, красота – только в подражании античности, остальное от лукавого. Здравствуй, Иван Ефимович Винкельман, основоположник европейского искусствоведения, не стоило тебе в 1755 году писать “Мыслей о подражании греческим произведениям в живописи и скульптуре”, всё одно никто не читает, а лепит своё как бог на душу положит.

Ну и получилась в результате сказочная чушь. Циркуль надели на цветок. Цветка не стало, циркуль смешон, а мы – в замешательстве: так нам что нужно, циркуль – или цветок?