Прощальный подарок - Олег Лемашов

вижу его дальнейшую судьбу, поверь, никто не сможет его наказать более сурово, чем он сам.

Миша подумал немного над словами Маши и кивнул головой:

— Ладно, пусть так.

Они поднялись, и он осторожно повёл её под руку домой.

3

Как вскоре выяснилось, даже верные друзья — Санёк из четвёртого подъезда и Игорёк с соседнего двора — не понимали и не принимали эту странную дружбу, что привело в конечном итоге к сильной ссоре, когда однажды Санёк напрямую спросил:

— Слушай, что ты возишься с этой полоумной?

На что Миша сразу же насупился:

— Она не полоумная.

— Ну, как знаешь, а по мне так она полностью вольтанутая.

Игорёк примирительно положил Мише руку на плечо и серьёзно сказал:

— Послушай, мы всё понимаем, она не виновата, что такая, но, блин, над тобой уже весь двор смеётся. Знаешь, что Ромка говорит? Что ты водишься с чокнутой, потому что сам такой же.

Это был болезненный удар: если такое услышишь от поганого Ромашишки или его дружков — это одно, но услышать это от близких друзей — обидно вдвойне.

Миша отбросил руку приятеля с плеча:

— Раз так, то и катитесь к своему Ромашишке!

— Ты объясни только, что в этом интересного, — продолжал напирать Саня, — она ведь даже говорить не умеет, мычит как корова, а ты рядом с ней ходишь. Тебе что, с ней интереснее гулять, чем с нами?

Миша потрясённо смотрел на друзей, с неприятным удивлением осознавая, что окружающие, оказывается, совсем не обязательно видят мир таким же, каким видит он.

— Да как же? Она умеет говорить! Я ведь с ней разговариваю!

— В общем, так, — подытожил Игорь, — выбирай: или ты с нами водишься, или с этой придурошной.

Разговор происходил позади дома, где ребятня часто собиралась для увлекательных игр, прячась от летней жары в тени высоченных тополей, достающих верхушками до самой крыши пятиэтажки. В повисшей тишине, казалось, даже падающий тополиный пух неподвижно завис в воздухе, ожидая ответа.

И тогда Миша произнёс слова, изменившие его дальнейшую жизнь. Дело было даже не в самих словах, а во впервые принятом решении пойти против мнения большинства, потому что так правильно.

— Сами вы придурошные, — тихо сказал он и, развернувшись, быстро зашагал прочь.

Идти к Маше ему не хотелось, после ссоры с друзьями он сердился на неё, хотя в глубине души понимал, что она ни в чём не виновата перед ним.

Расстроенный и сердитый он шёл, сшибая ногами одуванчики, куда глаза глядят и внезапно остановился, поняв, что не знает, куда ему дальше идти, раз уж он никого не хочет видеть. Тогда он вернулся в свой двор с примкнувшими друг к другу пятиэтажками, одна из которых была в два раза длиннее, отчего два дома образовывали гигантскую букву Г, которую, наверное, видно из космоса, если там кому-то есть до этого дело.

Осмотревшись, он понял, что все лавочки у подъездов заняты, кругом мельтешила детвора. У его подъезда вообще образовалось сборище из местных старушек, да ещё и Алина со своей старшей сестрой Женей. Алина, удивительно красивая, с голубыми глазами Мальвины из фильма про Буратино, изводила его насмешками и придирками при каждом удобном случае, а Женя, хоть сама и не говорила ему ничего обидного, но всегда одобрительно посмеивалась над остротами младшей сестры и смотрела на Мишу снисходительно, как на глупое недоразумение, с которым приходилось мириться, поскольку мир вообще полон глупых несуразностей и удивляться этому не имело смысла.

Из подъезда вышел внук бабы Зины, полноватый увалень, он был младше Миши на год, но ростом выше на пол головы. Кажется, его звали Толик, он приехал, как и Миша, на лето к бабушке и безуспешно пытался с кем-нибудь подружиться. Увидев Мишу, он поспешил к нему, улыбаясь и протягивая руку:

— Привет, я Толик.

— Да хоть Лёлик и Болек, — огрызнулся Миша и сухо пожал протянутую руку. Он не был готов общаться ни с кем в данный момент.

Отвернувшись от застывшего Толика, он скользнул взглядом по окнам второго этажа и увидел в окне Машу, ему показалось, что она чем-то встревожена и даже напугана. Ему даже почудилось, как она пытается предупредить его о чём-то: «Берегись!» Это, конечно, полная ерунда, как он мог услышать её через закрытое окно, да ещё с расстояния метров пятьдесят?

Он сердито отвернулся и зашагал к самому дальнему подъезду, единственному, возле которого лавочки были пусты. Там всегда было пусто, потому что это был единственный подъезд во дворе, возле которого не росли ни кустарники, ни деревья и оттого даже асфальт перед ним плавился на солнце и мягко продавливался под ногами, а на металлической урне в полдень вполне можно было жарить яичницу.

Сидя на лавочке, на самом солнцепёке, Миша проигрывал в голове произошедшую ссору, иногда порываясь побежать обратно и помириться с друзьями, но потом вспоминал Машу и понимал, что не сможет отказаться от общения с ней. Вот и сейчас он так нехорошо отвернулся от неё и ушёл, хотя она что-то пыталась сказать…

Асфальт перед глазами стал раскачиваться вправо-влево, Миша провёл рукой по лбу у увидел, что она вся мокрая от выступившего пота. «Нужно пойти к Маше, — подумал он, — и спросить, что она хотела сказать? Что-то важное…»

Момент, когда сознание покинуло его, он не заметил.

Очнулся он в своей кровати. Голова была как чугунный котелок, по которому с размаху въехали половником, а тело разбила такая страшная слабость, что он даже не смог сжать ладонь в кулак. Но на лбу лежало прохладное мокрое полотенце, и это было приятно.

— Бабуль, — он сам удивился, каким слабым прозвучал его голос.

В комнату вплыла бабушка и склонилась над ним.

— На-ко вот, выпей. Тебе нужно побольше пить.

— Что случилось, бабуль?

— Солнечный удар, милый, тебя поразил солнечный удар. Хорошо ещё, что дружок твой Сашка, сразу прибежал и рассказал.

— Сашка рядом был?

— Да, а ты что, не помнишь?

— Я один был, мы с ним рассорились.

Бабушка пожала плечами.

— Ну, значит, рядом болтался, не важно, отдыхай. Ты как себя чувствуешь?

— Не очень. Похоже как я гриппом болел, только хуже.

— Ничего, придётся потерпеть, скоро пройдёт. Но несколько дней ты проведёшь дома, под наблюдением.

— Ладно, бабуль, дай ещё попить.

— Хорошо, сейчас принесу, что-то ещё хочешь?

— Спать.

— И то ладно, спи.

Два дня он не вставал с постели, проваливаясь в сны, наполненные липкими видениями. В этих снах он вновь сидел на солнцепёке у последнего подъезда. Дверь в подъезд была открыта, и там можно было