Денис Давыдов - Геннадий Серебряков

— Коли граф Суворов корпус наш принял, значит, все будет как надобно! — возбужденно говорил отец, широко улыбаясь и довольно потирая руки.

— А тебе оно, конечно, без пальбы-то скучно, — поджимала тонкие губы матушка. — Все бы тебе в драку. Чай, уж не молоденький. Вон дети-то, — она кивала на смирно сидящих рядом сыновей, — тебя подпирают, что Денис, что Евдокимушка. Почитай, совсем солдаты. В доме-то их и не вижу, все при твоем лагере...

— Да я про то, душа моя, — веселым голосом продолжал отец, — что время-то ныне больно тревожно, вспышливо, аки порох. Доподлинно ведомо: турки в приграничных областях снова вооружаются, а Польша, недовольная разделом, к возмущению готова и зарится на Украину. Так что одна весть о бытии здесь Суворова на все зломыслящие противу нас стороны свое действие возымеет и к вящему утишению событий послужит.

— Эк ты об утишении-то событий печешься, — качала головою матушка. — Что-то я такого за тобою и не упомню...

— Ну уж, коли граф Александр Васильевич укажет на ворога, то мы, конечно, с готовностью, на то она и служба наша, — бодро ответствовал отец.

— Так бы и сказывал сразу, что ждешь не дождешься от Суворова такого указу. Небось во сне токмо сие и видишь, как семью свою сызнова забросить да на войну податься, где по лихости твоей всякое может статься...

— Ну разве ж это женщина? — в который раз восхищенно вскрикивал Василий Денисович. — Это же сущий обер-прокурор в юбке!..

Губы матушкины оставались по-прежнему чопорно поджатыми, лицо неприступным. А глаза смеялись...

Перепалки да пикировки, наподобие этой, были в доме Давыдовых делом обычным, и дети к ним давно привыкли.

Матушка Елена Евдокимовна и батюшка Василий Денисович являли собою друг другу, пожалуй, полную противоположность. И по внешнему облику, и по характеру.

Давыдов-старший был роста невеликого, приземист, крепок и округл, румян и черноволос и нравом обладал поистине вулканическим — уж ежели чем увлекался, то непременно с неистовой страстью, деятельность его была неутомимою, хотя и не всегда полезною, широта же натуры проявлялась в его необыкновенном радушии и хлебосольстве (всегда жили открытым домом, и гости не переводились) и в карточной игре, в которой он разом забывал все на свете и обуздать своих размашистых порывов никогда не мог, чем неоднократно семейство свое приводил в весьма затруднительное положение. При сем он был неизменно весел, почитался в армии известным острословом и завсегда становился душою всякой офицерской компании. Нижние же чины в полку легко прощали своему командиру некую излишнюю шумливую докучливость за его истинную храбрость, прямодушие и справедливость.

Елена Евдокимовна превосходила своего супруга ростом на целую голову. Да к тому ж имела обыкновение светлые волосы свои, притененные до модного в ту пору blond cendre7, зачесывать и подымать кверху, отчего казалась рядом с ним еще величественнее и выше. Властностью же и строгостью она, должно быть, походила на отца своего генерал-аншефа Щербинина, о котором скорый на колкости Василий Денисович говаривал, что тесть его для собственных войск «завсегда был страшнее любого неприятеля...». Воспитанная в старинных правилах, она чувствами своими владела совершенно и никогда их не выказывала. Хотя в доме ее постоянно и непременно что-то фрисировало8, как она выражалась, лицо ее сияло все тою же холодно-спокойною белизной, а голос оставался ровным и тогда, когда она отчитывала дворню либо спорила с мужем. Даже с господом богом Елена Евдокимовна в молитвах своих разговаривала как с ровней, тоном, пожалуй, не столь просительным, сколь назидательным, напоминая ему о делах вполне практических: «Ты уж сподобь, Спаси Мой, дабы маневры ныне устроились, как надобно, а не то, что в прошлый раз, по недогляду твоему, — по сыри да хмари... Да и о чине бригадирском9 для моего Василья Денисыча тоже памятуй, оно давно бы пора и полетам его, и по заслугам ратным!..»

За внешнею суровостью и неприступностью ее, как хорошо знали и дети, и сам Василий Денисович, скрывалась душа заботливая и добрая. Потому, несмотря на внешнюю несхожестьи разность в характерах, супруги Давыдовы жили если не всегда в согласии, то всегда в любви. Друг без друга они подолгу оставаться не могли.

Поначалу, сразу после женитьбы, широко жили в Москве, в обширной Давыдовской усадьбе по соседству с Пречистенкой, где 16 июля 1784 года у них и родился первенец, названный Денисом в честь деда Дениса Васильевича Давыдова, известного елизаветинского вельможи, водившего короткую дружбу с Ломоносовым. Здесь же через полтора года появился на свет второй сын, который был наречен уже по имени другого деда, по материнской линии, генерал-аншефа Щербинина — Евдокимом.

Потом загремели по российскому югу затяжные турецкие войны. И Василий Денисович улетел туда, где вились прошитые картечью и закопченные в пороховом дыму знамена Румянцева, Потемкина и Суворова. В первопрестольную он с той поры почти не наезжал, лишь слал горячие, порывистые, тоскующие письма.

Едва выходило с турками замирение, как Елена Евдокимовна тут же снималась с места и, перекрестившись па светлую главу Ивана Великого, вместе с малыми сыновьями, няньками, мамками и прочею челядью уже скакала со строгим лицом, не щадя лошадей, к своему суженому, который все свои регалии и чины от легкоконного корнета до полковника добывал в громовом марсовом огне. Возвращалась в Москву она всегда с неохотою и печалью. А когда Василий Денисович получил под начало Полтавский легкоконный полк, и вообще отрезала мужу:

— Будет!.. Помыкалась я по худым дорогам туда-сюда. Вон ажник высохла вся. И дети в небрежении. Более от тебя никуда не уеду, ты в поход — и я с тобою.

С той поры матушка, как она сама говорила, «несла службу при полку», который в ту пору квартировал в известном в Полтавской губернии селе Грушевка, принадлежавшем ее хорошей московской знакомой княгине Елене Никитичне Вяземской. Полковнику Давыдову с семьею отдан был в полное распоряжение огромный и величественный особняк, выстроенный по соседству с этим селом на живописном днепровском взгорье для императрицы Екатерины II во время ее памятного путешествия в Крымскую область. Как и прочие «путевые дворцы», воздвигнутые по приказу светлейшего князя Потемкина с пышностью и размахом в Малороссии и Тавриде, этот дом сооружался, видимо, на скорую руку и, оставленный после проезда государыни без присмотра, на удивление быстро пришел в запустение и ветхость.

Елена Евдокимовна как могла боролась с этою разрухою. В доме под ее неусыпным надзором постоянно что-то подмазывалось, латалось, красилось, подбивалось, в большой зале и в передних комнатах толкались задумчивые мужички в замурзанный передниках, и стойко пахло вареной олифой, клейстерами и известкою. Отец, добродушно посмеиваясь, не раз говаривал озабоченной матушке, что сим работам, знать, вовек конца не будет...

Кстати, теперь именно эти ремонтные работы, неустанно ведущиеся в доме, его более всего и тревожили в связи со столь вероятным скорым приездом Суворова.

— Граф Александр Васильевич, как мне доподлинно ведомо, уже привел в усмотрение и порядок войска в Херсонской губернии и в Тавриде. Со дня на день к нам припожалует. Как, душа моя, станем гостя-то принимать, ужели вот эдак — среди клея да красок? — робко поинтересовался у жены Василий Денисович.

— То-то я не знаю, как столь славного генерала почтить надобно, — обидчиво поджала тонкие губы Елена Евдокимовна. — Ты уж заботься о том, чтобы полк твой перед графом не осрамился, а по дому я уж и сама, слава богу, управлюсь, как и завсегда, без твоей печали-помощи...

Однако строгость к мастеровому люду она, видимо, проявила сполна: на следующее утро мужички в передниках забегали по комнатам куда как резво и не в пример бойчее замахали своими кистями да мастерками. В два дня все дело было завершено и прибрано до блеску.

А славный Суворов, которого в Грушевке так ждали, а более всех, пожалуй, девятилетний Денис с братом своим Евдокимом, так покуда сюда и не ехал.

Последнее время мальчики дневали и ночевали в отцовском лагере, отстоявшем от дома не более как в ста шагах. Здесь для них по приказу Василия Денисовича была установлена специальная палатка, точно такая же, как и все прочие, только поменьше.

Однажды ночью, заслышав вокруг какой-то шум, Денис проснулся первым и, как был в длинной белой рубахе, вымахнул наружу. Тут творилось что-то необычное: весь полк уже сидел на конях, палатки сняты, кроме их единственной, детской, в зыбком синем воздухе раскатисто пели кавалерийские трубы, позвякивали шпоры и амуниция, слышались отрывистые и быстрые выкрики офицерских команд. Потом разом дрогнула загудевшая под копытами земля, и полк, взметнувший облако невидимой в ночи и лишь ощутимой на зубах пыли, куда-то умчался. Одно и успел узнать Денис — что из Херсона прибыл Суворов, остановившийся сейчас в десяти верстах отсюда, в Стародубском лагере, куда и затребовал спешно для смотра и маневров прочие кавалерийские полки.