Американские каникулы - Эдуард Лимонов

Денег мне хватило. Осталось даже. Три доллара. Но зол я был на нее невероятно. На истраченные деньги мне было положить, не подумайте, что я жаден. В конце концов, даже только в этот вечер я истратил на нее больше сотни долларов. Меня раздражало то, что пьяная воля этой пизды во цвете лет возобладала над моей волей. Я ненавижу, когда за меня решают, куда мне идти и что делать. Да. Как абсолютный эгоист и доминантная личность. В другой момент, не будь я так возмущен, я бы спокойно объяснил ей только что счастливо разрешившуюся ситуацию, я не стесняюсь говорить с женщинами о своих финансовых проблемах. Я горжусь тем, что я писатель, всякий день борющийся за свое существование. Но я был очень зол, и когда она, выйдя из ресторана, бросилась на середину улицы с протянутой рукой, остановила такси, я с ней ехать отказался. И уж совсем не из-за того, что трех долларов было явно недостаточно, чтобы доехать до ее, у черта на рогах, на Вашингтонских высотах находящейся постели. Нет. У нее были деньги, очередной бизнесмен оплачивал ее жизнь, на ночном столике валялись стодолларовые бумажки и купюры помельче, я видел, но волна злобы к блондинистой пизде, вовсе не желающей думать обо мне и моих проблемах, захлестнула мне глаза. Я простился с ней коротко и резко на углу Лексингтон и 64-й улицы и ушел.

«Сука! — ругался я вслух. — Тунеядка ебаная!» Я, борющийся с нуждой писатель, должен платить за набитие ее желудка теплым месивом еды. Какого хуя? А почему не она? Она пиздой зарабатывает куда больше, чем я с помощью пишущей машинки. И, наверное, это не всегда ей неприятно. Она сама рассказывала мне, что ее теперешний содержатель-бизнесмен, хотя и простоватый мужик, но относится к ней нежно, заботится о ней, ему 55 лет, и он крепкий и стройный. Почему она меня не спросила, эта блядь, достаточно ли у меня денег? Я бы отказался от ее денег, я люблю платить и плачу всегда, но она хотя бы спросила, проявила заботу. Почему я должен унижать себя устными подсчетами вместо того, чтобы наслаждаться, как это делала она, моим филе?

Я, уже было свернув на Ист, в сторону браунстоуна[1] моего бывшего босса, вдруг подумал, что поеду сейчас туда, к ней, и если вдруг у нее кто-нибудь есть, а у нее, наверное, кто-нибудь есть в постели, я… Тут воображение мое нарисовало мне сцену дикого разгрома, страшной драки, убийства, может быть, а закончилось все это видением меня, ебущего эту непослушную блядь, неудобно распиная ее на ее удобной кровати. И я, отворотив свое лицо от Иста, спешно направился на Вест — на 59-ю улицу и Колумбус-Серкл, чтобы сесть там в поезд, идущий к ней. Удовлетворить свои страсти.

Это был первый и последний раз, когда я ехал на ее Вашингтонские высоты в сабвее. На станции было, конечно, душно, грязно, противно и мрачно. Было полно шпаны, в основном черной, и других отребьев человечества, как-то: психически больных, просто злых и бедных людей, какое-то количество незлых, но уродливых людей, множество индивидуумов плохо и глупо одетых, — и в результате мне, только что явившемуся из Европы и отвыкшему за год от этого вполне типичного нью-йоркского зловещего маскарада, казалось все время, что меня окружает банда монстров. Толпа монстров.

Был уже второй час ночи, и только вдохновенная злость, смешанная с похотью, да ключи от квартиры уехавшего друга в кармане заставляли меня стоять в зловонной пещере сабвея и ждать поезда. Наконец, во втором часу ночи появился с годзилловым[2] шумом поезд. Я, выпив за вечер не то 11, не то 12 бокалов «Блади-Мэри» и несколько бутылок вина и, может быть, еще чего-то в промежутках, не помню, был, как вы понимаете, в несколько экзальтированном состоянии. Пьян я не был, но мыслил неряшливо, руководствовался скорее чувствами, чем рассудком.

Вышел я из поезда-экспресса минут через 35, на… да, на 175-й улице. Но выйдя из зассанного подземного вестибюля станции на улицы, я не узнал места, где нахожусь. Дом моей подруги был недалеко от станции сабвея, и хотя, как я уже говорил, я никогда не ездил к ней в сабвее, окрестности я более или менее знал. Передо мной были не те окрестности. Не тот пейзаж, не те дома, не те линии крыш, все совсем не то. Куда темнее и хуже.

Я поднял голову и посмотрел на табличку с наименованием улицы. «Ист 175-я» — значилось на ней. «Ага, — подумал я. — Ист 175-я. Мне же нужен самый Вест 175-я. Раз у самой Хадсон-Ривер и Вашингтонского моста живет Стеси, следовательно, это Вест 175-я…» И я, перейдя какую-то большую и темную авеню, отправился в ту сторону, где, по моим расчетам, я должен был через некоторое время найти Вест 175-ю.

Я прожил в свое время в Нью-Йорке пять с половиной лет. Я думал, я знаю все об этом городе, я исходил его пешком весь вдоль и поперек. Во всяком случае, мне думалось, что весь. Но я заблудился.

На следующий день, когда я посмотрел на карту Большого Нью-Йорка, я увидел, насколько я был глуп и самонадеян. Ист и Вест на уровне 175-й улицы разделяют мили. И теперь я уже знал, что это мили разрушенных кварталов. Мили брошенных, необитаемых или едва обитаемых, с выбитыми стеклами, сожженных домов. Сталинград 1943 года, оказывается, был впереди. И я, ничего не подозревающий, бодрой походкой сильного человека, бывший когда-то давно вор и грабитель, а ныне писатель, крепкий мужик в белом пиджаке, с пакетом денег и документов, углубился в военную зону.

Можно быть как угодно «tough» — быть крутым мужиком и иметь криминальное прошлое, но оказаться в белом костюме и белых сапогах там, где я вышел из сабвея, а через час и в Южном Бронксе, куда я пришел, заблудившись, не входило в мои планы. Даже и с револьвером в таком месте, я думаю, невозможно чувствовать себя в безопасности. Какой револьвер, когда тебя просто забросают кирпичами! С утра до встречи со Стеси я успел съездить в Иммигрэйшан Сервис в даун-тауне[3], потому у меня и оказались с собой все документы. Французские же деньги я просто забыл утром вынуть в спешке из пакета, разумеется, проспав и опаздывая в Иммигрэйшан.

Горелый, вонючий ветер задирал полу моего пиджака. Было не темно, ночь была лунная, но было мрачно, совсем безлюдно, лишь изредка сильный ветер вдруг вышвыривал из-за угла растрепанную газету, или даже банку из-под кока-колы, или выкатывал бутылку. Я уверенно пиздовал по, как мне тогда еще казалось, 175-й улице на Вест. Внезапно улица оборвалась и вкатилась в другую, которая подымалась куда-то во тьму, вверх и налево и, увы, не имела номера, но имела название. Я решился и пошел по этой улице, а надо было бы мне вернуться обратно к сабвею и уехать подобру-поздорову. Мы часто не знаем значения наших поступков, пока не увидим последствий. Я сделал выбор. Приближались последствия.

Через полчаса мне все стало ясно. Населенные места вовсе кончились, и теперь я шел неизвестно куда, вдоль домов-развалин, из дыр которых зловонными потоками вылились на тротуар груды битого кирпича, горелой мебели, мусора и неопределенных кусков чего-то, подозрительно похожих на расчлененные трупы. Под каблуками моих белых эстетских, оскар-уайльдовских сапог непрерывно хрустело стекло. Тряпки, банки, бутылки, кости животных… «А может, и человека…» — с удивившим меня самого черным юмором подумал я. Море разливанное мусора оставляло только небольшую часть тротуара свободной для пешеходов. Впрочем, пешеходов не было. Может, это их кости белели в мусоре.

Откуда-то из развалин я порой слышал звуки музыки… Несколько раз и шумы больших человеческих сборищ и ссор донеслись до меня изнутри необитаемых с виду коробок… Хохот… Пару раз я видел пылающие в развалинах костры… Но по-настоящему я испугался в первый раз, когда увидел темную фигуру человека.

Впрочем, я тут же с облегчением вздохнул, тень была сгорбленной, человек опирался на палку, он был стар. Старик, как это ни странно выглядело, выгуливал собаку во впадине, заваленной песком и мусором, кое-где поросшей темной и жесткой травой пустырей. Впадина напоминала воронку, образовавшуюся от взрыва огромной бомбы, или же котлован, вырытый для постройки дома очень-очень давно, да так и забытый котлован. Старик-тень увидел меня раньше собаки, он повернулся и уставился на меня, а уж потом без энтузиазма два раза тявкнула его псина. Я даже не видел лица старика, но, конечно, он смотрел на меня — привидение в белом. Я подумал, что сейчас он позовет на помощь других стариков или, того хуже, нестариков, и они со мной расправятся.

И тут я совершил то, чего уж никак от себя не ожидал. Я положил свой пакет на груду кирпичей, повернулся в сторону старика, расстегнул штаны, вынул член и стал не спеша писать. Длительно и церемонно я орошал пустырь этой руками человека созданной пустыни на глазах у одного из ее бедуинов.

Теперь мне понятно, что я поступил тогда гениально просто, по-собачьи инстинктивно. С одной стороны, старику стало ясно, что я не боюсь его и кого бы то ни было вокруг, раз так спокойно писаю. Кроме того, сам акт мочеиспускания был актом дружелюбным, мирным, я как бы завилял хвостом в сторону старика.