Русская книга (Тринадцать песен о граде Китеже) - Илья Стогов

— А ее у нас никто и не видел. Потому что закрыли эту речку. Убрали в трубу и засыпали землей.

— Она действительно была вонючая?

— Не знаю. Наверное.

— Почему у нее такое странное название, Лыбедь?

— А у нас тут все странное. Тюрьма наша знаешь как называется? Владимирский централ, вот как! Будто вокзал. Хотя на самом деле уехать-то оттуда и некуда.

Я подумал над тем, что сказал водитель. Потом полез в карман за сигаретами. Сигарет в пачке осталось совсем немного. На самом деле Лыбедью называется не убранный в трубу владимирский ручей, а теплая киевская река, на которой у древнерусских князей была пристань. Так она по-украински и пишется, через «ы»: не Лебедь, а Лыбедь. Свое название речка получила в честь сестры основателя Киева, князя Кия. Просто, когда с Руси на территорию нынешней России стали приходить первые славяне, им хотелось принести с собой хоть что-то родное. Хотя бы название речки.

Воины из богатых русских городов, типа Переславля, Владимира или Галича, уходили далеко-далеко на восток и там, в негостеприимном и холодном Залесье, основывали Новую Русь, «Русь-номер-два». Точно так же, как голландские мореплаватели основывали в Америке Новый Амстердам и называли Австралию Новой Голландией, князья Руси давали новым крепостям старые русские названия. Сегодня Владимир, Переславль и Галич считаются райцентрами Западной Украины, зато в России имеются собственный Владимир (Залесский), целых два Переславля (Залесский и Рязанский), Галич (Мерянский) и еще дополнительный Новгород (Нижний). Плюс чуть ли не каждая крупная крепость здесь стоит на собственной Лыбеди. Во Владимире ее, вонючую, убрали в трубу, но, например, в Рязани тамошней Лыбедью можно полюбоваться и сегодня.

И все равно: смена имен ничего не давала. За знакомыми названиями здесь все равно стояла чужая реальность. То, что мы сегодня называем Россией, тысячу лет назад было чем-то совсем иным. Переименованная земля так и осталась чужой. Дикие племена, норовящие воткнуть в спину костяное копье. Леса, болота и зеленые от сырости избы.

Мы, наконец, доехали до места. Я расплатился с водителем, вылез из машины и огляделся. Снаружи было душно и скучно.

Песнь вторая

1

У пожилого профессора был нос цвета вечернего моря и маленькие бегающие глаза. Этими глазами он рассматривал стоящую перед ним рюмку и параллельно развлекал меня историей из богатого археологического опыта:

— Несколько лет назад у нас в лагере произошел пожар. Загорелась бытовка, где мы хранили находки. Полыхало так, что было видно даже в соседних селах. Примчались пожарные, а вслед за ними и милиция. Офицеры стали осматривать место происшествия и разинули рты. Вся трава вокруг пожарища была усеяна обугленными человеческими костями. Причем на большинстве черепов были видны проломы и рубленые раны. То есть налицо не просто следы преступления, а что-то такое, за что можно и генеральские погоны получить.

Аспирант профессора слышал эту историю раз сто. Но все равно послушно захихикал. Да и я тоже улыбнулся из вежливости. Вокруг гудели комары.

— Мне стоило… э-э-э… больших трудов объяснить милиционерам, что это не преступление, а останки людей, погибших почти восемьсот лет назад, во время татаро-монгольского набега.

На раскопки к профессору я приехал записать последнее интервью. Все было уже ясно, картина сложилась. То, что я искал, было найдено, и тайна перестала быть тайной. На интервью можно было бы плюнуть и не записывать. Но я все равно купил билет из Петербурга до Ярославля, ночь провел в поезде, а день в автобусах и такси и все ради того, чтобы сидеть теперь и слушать старые несмешные байки.

Профессор жил в арендованном у местных деревянном домишке. Аспирант с женой тоже. Остальные участники экспедиции жили прямо в палатках. Вечерами все пили: руководство водку, рабочие — купленный в деревне самогон. Нарезаться удавалось неслабо. Профессор рассказывал, что за день до моего приезда кто-то из землекопов влез в палатку к поварихе и, размахивая ножом, требовал от насмерть перепуганной тетки телесных утех.

— В советские времена копать я привозил студентов. Они, конечно, тоже не сахар, но все-таки не такие упыри, как эти рабочие. Да и бытовые условия у нас тогда были куда приличнее. В те годы мы жили прямо в церкви.

Он подбородком указывал в сторону небольшой, выстроенной у самой реки церквушки. В наступившей темноте ее было почти не разглядеть. Тишина стояла такая, что было слышно, как догорает моя сигарета.

— Прямо в церкви?

— А чего такого? Других помещений тут все равно нет. Вон то окошечко видите? Там у меня был кабинет. Потом храм передали епархии и в эту глушь даже назначили попа. Только от такой жизни он всего за пару лет спился да умер. Перед этим все ходил к нам в лагерь, высматривал, что именно мы находим. Один раз мы выкопали из земли кости коровы. Так он, пока никто не видит, пришел и отпел ее. Уверял, что раз кости такие здоровенные, то никакая это не корова, а древние защитники земли Русской.

Аспирант с женой снова засмеялись. Аспирант был тощий, а его жена — кокетливая. От нечего делать я рассматривал ее лицо. Тонкие губы. Жирно накрашенные глаза. Дурацкая прическа. Зачем я вообще сюда приехал?

2

Полгода назад я был в Александрии (Египет) и там умудрился заблудиться в катакомбах Ком-эль-Шукафа. Более глупой истории трудно представить: дело в том, что александрийские катакомбы совсем крошечные.

Открыты катакомбы были случайно: как-то на этом месте под землю провалился осел с тяжелой поклажей. Владелец осла заглянул на дно провала и принялся икать от испуга. Там виднелось кладбище двух-с-чем-то-тысячелетней древности. Рельефы с собакоголовыми древнеегипетскими божествами. Старинные гробы с разбитыми крышками. На место тут же подъехали специалисты из службы охраны древностей. Вскоре дырка в земле превратилась в популярный туристический аттракцион. Перед кассами катакомб всегда очередь.

Я тоже купил билет. По винтовой лестнице долго спускался вниз, рассматривал рельефы и пальцами трогал оскалившуюся пасть каменного Анубиса. В зале для пиров в честь усопших выкурил сигарету. Дело было уже к вечеру. Сколько именно времени я бродил по катакомбам, не знаю, но только сверху мне вдруг послышался лязг запираемой на ночь двери. Оглядевшись по сторонам, я обнаружил, что остальные туристы давно ушли, в катакомбах, кроме меня, никого нет. По сторонам расходились одинаковые тесные коридорчики. Какой из них ведет к выходу, я не знал. Клаустрофобия вонзила мне в затылок отточенные зубы.

Впрочем, кончилось все благополучно. Припустив так, как сам не думал, что могу, до выхода я успел добежать куда раньше, чем раздолбаи-билетеры заперли двери. Ночевать в подземном египетском кладбище мне не пришлось. Уже утром об этом эпизоде я вспоминал разве что с улыбкой. Хотя там, внизу, ситуация вовсе не казалась мне смешной.

В Египет я ездил написать о поисках гробницы Александра Македонского. Вообще-то гробницу ищут уже полторы тысячи лет, но тут в сюжете возник новый поворот. Археологи давно предполагали, что склеп завоевателя скрыт под нынешней мечетью ан-наби-Даниэль. Но прихожане наотрез отказывались впускать людей с лопатами в подвалы мечети. А той весной вдруг согласились. Сообщение об этом разместили все новостные сайты планеты. Газеты каждый день писали, что, возможно, мы стоим на пороге невиданного археологического открытия.

Правда, самого открытия так и не случилось. В Александрию я успел прилететь как раз к тому моменту, когда археологи детально изучили подвалы и заявили, что никакого Александра Македонского отыскать им опять не удалось. Рассказ руководителя поисковой группы был показан во всех выпусках новостей. Иллюстрированные еженедельники опубликовали фотографии подвала мечети. Я от нечего делать тоже слазал в эти подвалы. Там было душно и тесно.

Египетская Александрия — археологический рай. То ученые объявят, будто наткнулись на след исчезнувшей Александрийской библиотеки. То извлекут из-под воды статуи, украшавшие Фаросский маяк (четвертое из семи чудо света). То бедуины притащат продать какую-нибудь старинную мумию. Каждый раз оказывается, что след ведет не туда, статуи украшали вовсе и не маяк, а мумия не представляет никакой исторической ценности. Но газеты все равно об этом пишут, телевидение комментирует, а новостные сайты помечают сообщение пометкой «Срочно!».

Вернувшись из Египта, я сходил на интервью к пожилому профессору, руководителю археологической экспедиции в русской глубинке. После того как я выключил диктофон, тот долго приглашал к себе в лагерь. Древнерусские могилы дядька копал уже лет сорок. Дольше, чем я живу на свете. Но, судя по всему, я был первым и единственным журналистом, который проявил интерес к тому, чем он занимается. Ни одна газета никогда не напишет о нем на первой полосе, и ни один новостной сайт не снабдит рассказ о том, что профессор извлек из земли, никакой, даже самой захудалой пометочкой.