Год за три - Дмитрий Глуховский

Главное, чтобы вытащили его сейчас.

Еще можно. Еще все можно. Еще все можно.

Что он — ведь молодой еще. Пятьдесят только будет.

Сейчас только позвонить Тане… Нет, лучше поехать самому. Цветы… Про Геленджик рассказать. Простит. Простит. И дочка тогда извинит его… Будет праздник. Будет юбилей. Сережку привезут… Он с ним в парк пойдет, на карусели… На аттракцион этот… А потом сказать им: на работе теперь по-другому будет. Все теперь будет по-другому.

Запел дверной звонок.

— Иду!

Нет, это показалось Андрею, что он так вслух. Не слушается язык: разбух и лежит. И нет больше власти даже над пальцами. Ушла вся сила, только и осталось ее — глазами косить.

И вот он лежит — один глаз видит узор на ковре, другой — полкомнаты и парализованную кукушку.

Снова звонок. И еще — нетерпеливый.

Потекли красные чернила с потолка, закрывают комнату.

Звонят.

— Тань, открой!

Тихо все.

— Та! Ня! Там пришли!

— Сейчас, погоди…

Слава богу, а то бы так и провалялся тут незнамо сколько.

— Тань… Ты приехала?

— Приехала… — вздыхает.

— Как… Как мать?

— Ничего.

— А ты сама… Как?

— Соскучилась по тебе.

— Ты простила меня? Тань, простила?

Молчит.

— Простишь?

— Не знаю.

— Тань… Я ведь… Я ведь понимаю. Мне тоже ведь сейчас знаешь, как… Не только ведь тебе пятьдесят будет…

— Что ты понимаешь?

— Что… Что страшно. Что старость скоро. Что в зеркале… Такое. Нет! Ты-то красивая у меня. Я про себя это, Тань… Про себя я, честно. Я думал потом… Раньше ведь ты мне не закатывала такого… Ничего не было, Танюш, правда! Ну, шпингалетка какая-то… Она просто пацана своего позлить, при нем мне сказала! Я же все понял… Да и не стал бы я! Она же нашей Анютки младше, тут можно разве? Веришь?

Вздох.

— Я тебя люблю, Танюш. Я не брошу тебя никогда. Куда уж теперь… Вся жизнь вместе, вместе и теперь надо. Ради поблядушки какой-то? Я потому и разозлился так. Ты прости меня, ладно?

— Ты молодой. Девки кидаются вон как. А я что?

— Тань! Ну херни вот не говори только! Ты еще… Ты у меня еще!

В дверь барабанят — ватная обивка под схваченным крест-накрест ремешочками дерматином гасит звук, и словно через подушку кричат: «Откройте, милиция!»

— Танюш… А ты не открыла еще, что ли?

— Не успела, заболталась…

— Милиция!

— Погоди, Тань… О чем мы говорили-то?

Грохот из прихожей, чьи-то чужие сапоги чавкают с ноябрьской улицы по лакированным паркетинам.

— Эй! Потише там! — строго кричит им Андрей.

Сейчас важней всего с женой поговорить — надо объяснить ей все, чтобы не думала… Чтобы вернулась.

Вот они, эти сапоги.

— Допился, мурзила?

— Он дышит вообще? Или за мешком сбегать?

— Пульс глянь… Что-то есть вроде. Эй, мужик! Мужик! Глаза ходят…

— Хуясе у него глаза… Да это инсульт, Васильич.

— Любишь ты поперед батьки! Давай-ка я сначала посмотрю…

— Да что я, инсультных не видел? На этой неделе только четверо! Оно!

— Слышь, Алексей… Если я говорю: дай разберусь, ты просто сиди и смотри.

Теперь ментовские берцы кружат рядом хищно, заправленные в сизые обрызганные штанины.

— И че тут? Сердце?

— Товарищ сержант, не мешайте работать.

— А че это… У вас во сколько вызов был?

— Был и был… Тебе-то что?

— А то. У вас нормативов нет, что ли?

— А у тебя нормативов нет, что ли? Хуль мы тебя прождали-то час? У шлюх документы проверял?

— Ты не борзей тут особо…

— Ты мне не тыкай, понял? Не смотри, что я в халате, я, блядь, только год назад тельник снял…

— Да пошел ты!

— Мужики! Вы бы при женщине все-таки… — не выдержал Андрей. — Тань, может, на кухне подождешь?

— Че он там мямлит?

— Не разберешь…

— Слышь, Васильич… Надо грузить его. Что-то плохой он. Сколько он, реально, пролежал-то?

— Вызов полседьмого был.

— Ну. А сейчас одиннадцать.

— Где вы были-то, ептыть?

— Слышь, сержант… Не зли меня, понял! Где были… Где надо были.

— Ну ладно, бля. Я тогда документы составляю. Вскрыли мы квартиру без пятнадцати десять, выходит?

— Товарищ сержант… Вы не спешите.

— Васильич, грузить его надо. С инсультными каждая минута ведь…

— Алексей, да что ж ты… Блядь, как маленький… Ты посмотри на него. Тут обе стороны уже… Тут пиздец.

— Тань, не слушай их, глупости они говорят. Это я просто знаешь, что? Это я водкой отравился. Осетинскую взял. В больницу заберут и откачают. Все нормально будет. А Анюта не приехала с тобой?

— Приехала. Тут она, Андрюш.

— Я здесь, па.

— Ань… Анют. Хорошо, что ты… Пока есть возможность хоть. А то в больницу отвезут, там с посещениями еще неясно как…

— Ты не переживай, па…

— Тебе сколько сейчас, Анют? Семь?

— Двадцать восемь, па. Ты лежи.

— А выглядишь, будто семь. Это то платье на тебе? Мое, да?

— Твое. Я его люблю очень.

— Ань… Ты вот вроде говоришь, тебе двадцать…

— Восемь.

— Да… Ну, значит ты большая уже. Я хотел тогда… извиниться, что ли. Говно я отец…

— Да все нормально, па… Я понимаю. Ты работал.

— Че он там блеет-то?

— Про больницу вроде… Я позвоню, Михал Васильич, а? Позвоню в городскую?

— Блядь… Ну, звони. У них там нету оборудования все равно. А до областной не довезем. Помрет так и так.

— А вы что предлагаете?

— Ну что… Что не инсульт. Что алкогольное отравление.

— А вскрытие?

— Решим мы со вскрытием, не волнуйся. Приехали, а он тут все.

— Не, мужики, я так не играю! Вы по своей части мухлюйте, а меня не втягивайте! Я приехал — у меня жмура не было!

— Товарищ сержант… Что не по человечески-то, а? У вас что, отчетности нет? Статистики? Вы что, не понимаете нас?

— Вот я как раз и понимаю! Вы мне своей отчетностью мою отчетность не портите!

— Мужики, вы бы заткнулись все уже! Не видите — у меня с дочерью разговор! Не видел сто лет!

— Ты с кем разговариваешь, па? Тут нету никого — я только и мама.

— А Сережку не привезла?

— Дома оставила. На юбилей привезу.

— Как он там, бандит?

— Пошел позавчера! Сам прямо, без помощи, представляешь? — Анюта тихонько засмеялась.

— Вот я паспорт его нашел. Так… Серафимов Андрей Андреевич, год рождения… Сорок девять лет мужику. Ну че, я заполняю, значит?

— Постой, сержант… Заполнить мы еще успеем, а?

— Алло. Пятая скорая, Котовск. У нас тут с приступом… Подозрение на инсульт. Состояние тяжелое.

— Блядь, Алексей! Ты что же это…

— Что значит, мест нет? В коридоре положите… Ну хоть капельницу какую-то… Да понимаю я все… А что мне, бросить его тут? Если сам помрет — это одно… Да. Едем.

— Ты выслужиться, да, Алексей? А перед кем? Ты же знаешь, нам по инсультным отвечать…

— Да какое! Сорок девять лет всего… Жалко же…

— Ну жалко. Жалко. У нас мужики в среднем по стране в пятьдесят восемь мрут. Этот в сорок девять преставился, зато другой до шестидесяти семи дотянет.

— Ань… Анют… И тогда помнишь, с дискотекой твоей… Ну… Ты прости меня. За прошмандовку. Я переживал просто, ты вырядишься, а мало ли что случится… Ты красивая же… Как мать…

— Он один живет, что ли? Вон в паспорте штамп: брак, ребенок… Не, мужики. Я приехал, он точно живой был.

— Сержант… Товарищ сержант. Давайте тогда, может, время обсудим? Во сколько вы приехали, во сколько мы?

— Это можно. Это я еще не заполнял.

— Ну давайте хоть на часик пораньше?

— Ну если на часик… У меня как раз вызов был. А потом че?

— А потом… Сначала квартиру искали. Он номер квартиры не сказал. Потом… Не могли вскрыть. Потом диагностика. Капельница. Потом машина не заводилась. Главное — во сколько мы сюда прибыли. На место.

— Слышь, доктор… А че вы реально задержались-то так?

— Коллегам вашим помогали, сержант. Из ГАИ. Попросили на трассе… Освидетельствовать. Не могли отказать. Все?

— Все. Волки они нам, а не коллеги… Ну ладно, эт самое… Ну че, вы поехали? Я квартиру сам тогда закрою?

— А что там, где паспорт, ничего не было больше?

— Ну… Десятка.

— Десятка?

— Пока десятка.

— Пополам.

— С хуя ли пополам-то?

— А вам, товарищ сержант, еще квартиру закрывать. Вы еще может чего интересного найдете. Нас с коллегой и так двое.

— Слышь, Васильич… Мне так не надо. Я с живых только… Беру.

— А он и живой, Алексей, и не выебывайся особо. С тебя спросят потом. У тебя отчетность не только, блядь, белая.