Легенда о Сигурде и Гудрун - Джон Толкин

Без сомнения, хотелось бы, чтобы сюжет и форма, ставшие такой экзотикой, были каким-то образом «представлены» читателю. Я решил, что первоиздание «скандинавских» поэм отца небезынтересно и уместно сопроводить такого рода предисловием от имени скорее самого автора, нежели издателя.

В бумагах, имеющих отношение к скандинавскому материалу, о «Новых Песнях» нигде не упоминается, за исключением подборки из четырех листков без указания даты, на которых отец на скорую руку набросал пояснительные заметки (они приводятся на с. 65–70). В то время как сами эти наброски представляют большой интерес, они не дают полного представления ни о содержании, ни о форме отцовских скандинавских песней в каком бы то ни было историческом контексте. В отсутствие необходимых материалов я позволил себе включить сюда значительную часть вводной лекции (под заголовком «Общее введение») курса под названием «Старшая Эдда» на английском факультете Оксфордского университета.

Не следует забывать, что это — черновик и запись лекции, прочитанной вслух перед небольшой аудиторией. Ни о какой публикации речи вообще не шло. Целью отца было воссоздать свое ви́дение — лаконичными, четкими штрихами. Он убедительно помещает «Эдду» в широкий временной контекст и красноречиво доносит свое собственное представление об эддической поэзии и ее месте в истории Севера. В других лекциях, на тему отдельных песней или узкоспециальных проблем, он, разумеется, выражает свои мысли более сдержанно; но здесь отец мог позволить себе и смелость суждений, и даже преувеличения, не ограничивая себя оговорками в предмете, где на каждом шагу встречаются разногласия по поводу сомнительных свидетельств. Действительно, словечки вроде «возможно» и «вероятно», «считается, что» и «разумно предположить» в тексте, что характерно, отсутствуют.

По моим представлениям, текст этот довольно ранний; впоследствии отец добавил в исходные высказывания целый ряд ограничений. Сохранился также еще более ранний и гораздо более сырой черновик доклада под названием «Старшая Эдда». Он со всей определенностью был прочитан в «клубе» (название которого не указано), а также лег в основу подробно проработанной лекции, которая частично приводится здесь. Отец обошелся с первым текстом привычным для него образом: радикально его переработал и дополнил, сохранив при этом отдельные фразы, — и создал тем самым новую рукопись. Не приходится сомневаться, что именно эту лекцию в ранней ее форме и под упомянутым названием он и прочел в Эссеистском клубе Эксетер-Колледжа 17 ноября 1926 года. Но долгий ли промежуток времени разделяет два текста, доподлинно неизвестно.

Я публикую здесь эту лекцию в ее позднем варианте в первую очередь для того, чтобы услышать голос автора поэм, представленных в книге, — автора, который пишет живо и непосредственно о «Старшей Эдде» (чтобы потом говорить о ней же). Ведь его рассуждений эту тему не слышали с тех самых пор, как отец в последний раз читал лекцию о древнеисландском в Оксфорде почти семьдесят лет назад.

Текст написан наспех и не везде поддается прочтению; в настоящем издании он слегка отредактирован и несколько сокращен, а также снабжен несколькими пояснениями в квадратных скобках и постраничными сносками.

ВВЕДЕНИЕ В «СТАРШУЮ ЭДДУ»

Свод поэзии, известный под этим обманчивым и неудачным заголовком, подчас притягивает к себе людей самых разных — филологов, историков, фольклористов и прочих того же сорта, а еще — поэтов, критиков и ценителей новых литературных сенсаций. Филологи (в широком смысле этого слова), как всегда, потрудились более прочих, и в пылу работы (не более чем всегда, и, пожалуй, даже менее, чем в случае «Беовульфа») отвлеклись от разумной оценки литературных достоинств этих памятников.

В данном случае особенно справедливо то, что по достоинству оценить и понять эти песни (которые столь трудны для понимания, что лишь самоотверженные усилия многих филологов сделали их доступными читателю) сможет лишь тот, кто непосредственно знаком с литературоведческими, метрическими и лингвистическими проблемами. Без филолога мы, разумеется, не узнали бы, что означают многие слова, как именно выстраиваются строки и каково их звучание: в древнескандинавском стихе это последнее, пожалуй, важнее, чем где бы то ни было. Поэты пустили в ход всю свою недюжинную изобретательность, добиваясь, как минимум, безупречного звучания стиха.

Однако правда и то, что даже лишенные своей характерной изысканной формы и языка, структура и свойства которого напрямую связаны с настроем и идеями песней как таковых, эти произведения заключали в себе определенную силу: даже в виде процеженных переводов и детских переложений они пробуждали во многих школьниках и даже дошкольниках желание узнать их ближе.

Остается также эффект первого впечатления — после того, как подготовительная баталия с древнеисландским закончилась успехом и читатель впервые прочитывает какую-нибудь эддическую песнь, улавливая достаточно смысла, чтобы продвигаться дальше. Те, кто прошел через это, в большинстве своем внезапно осознали, что нежданно-негаданно столкнулись с неким явлением великой силы, отдельные части которого (ибо многообразие его велико) и по сей день обладают едва ли не демонической энергией, невзирая на испорченную форму. Это ощущение — величайшая из наград, что сулит чтение «Старшей Эдды». Если оно не придет в самом начале, маловероятно, что его удастся уловить в ходе многолетнего рабского труда на благо науки; но единожды его испытавший уже не похоронит его под горами или кротовинами исследований, и долгие утомительные труды его не сотрут.

Не таков древнеанглийский, сохранившиеся фрагменты которого (в особенности «Беовульф») раскрывают свое совершенное искусство медленно и неспешно уже после того, как первые потуги в освоении языка и первое знакомство с поэзией позади. В этом обобщении — сама правда жизни. Древнеанглийский нельзя торопить. Несомненно, вдумчивое изучение лишь усилит впечатление и от «Старшей Эдды». Да и древнеанглийская поэзия в отдельных моментах оказывает мгновенное чарующее воздействие. Но она не пытается поразить вас словно молния. Поразить молнией — таково продуманное намерение поэта-скандинава.

Так что наилучший подход (особенно к самым ярким из героических эддических песней) — это одним махом преодолеть барьер непростого языка и овладеть им непосредственно в процессе расшифровки строчки за строчкой.

Никто из тех, кто внимает поэтам «Старшей Эдды», да не уйдет, воображая, что слушал голоса первобытного германского леса или что в героических персонажах распознал черты своих благородных, пусть и диких предков — тех самых, с которыми сражались римляне (на одной стороне либо на разных). Я заявляю об этом со всей доступной мне убедительностью, — и однако ж образ седой, первозданной древности настолько прочно пристал к названию (к слову говоря, недавнему) «Старшая Эдда» в массовом сознании (насколько можно говорить, что массовое сознание вообще обращается к настолько далекой и неприбыльной теме), что, вместо того чтобы начать с XVII века и просвещенного епископа, я непроизвольно обращаюсь к каменному веку.