АРХИПЕЛАГ АТЛАНТИДА - Вячеслав Рыбаков

И чем дальше, тем все в большей степени ее не хватало ни на что, назначенное для нормальной, обыденной человеческой ЖИЗНИ.

А теперь вопрос на засыпку: что сделает министр или секретарь обкома, которому надо купить одежку и ботинки, если свои заводы клепают лишь ватники да сапоги? Если во всех обычных магазинах только жуткого вида робы висят да сверкают опорки по семь кило весом каждая, да с бронированной подошвой, которая успевает набить любому обладателю кровавые мозоли даже при кратких перемещениях от служебного кабинета до служебного автомобиля и обратно?

Обычным-то товарищам, при всей их неприхотливости, тоже больно и тоже противно. Но они все это носят и радуются любой обновке: деваться-то некуда. А вот что сделает министр?

Правильно. Так или иначе он добудет это за рубежом. Там, где промышленность работает не только на оборону (плохо работает, хило, танки там дерьмо, пушки — хлам), но и, главным образом, на жизнь человеческую.

А ей, промышленности-то эксплуататорской, только того и надо. Опаньки! Еще один покупатель. Потом еще один. Потом супруга покупателя… Потом детушки решили дачу обставить…

Работает буржуазная промышленность, оживляется! Золотишком платят!

У слуг победившего народа (наркомов там, или секретарей областных комитетов) возможности для такого маневра всегда найдутся.

Опять-таки: при Иосифе Виссарионовиче этот процесс, сколько я могу судить, еще как-то держали в рамках. Госдачи и госрезиденции обставляли, во всяком случае, свои краснодеревщики… поначалу.

Потом процесс пошел.

И людей МОЖНО ПОНЯТЬ. Ну неудобно же! Обувь жмет, штаны кособокие, сортир воняет, кран каплет, зеркало кривое… нельзя так жить. Если у человека есть возможность выбрать между хорошей вещью и плохой — он обязательно выберет хорошую, и нельзя его в том винить. Нельзя. Не виноват человек, если не хочет жить в хлеву, спать на насесте и носить половые тряпки. Не вводи во искушение.

Ввели.

Министр ДЕЙСТВИТЕЛЬНО не может работать в тех же условиях, что участковый уполномоченный и ДЕЙСТВИТЕЛЬНО не может жить в условиях фабричного общежития.

То есть потом-то привилегии, конечно, растлевали их — но первым и основным толчком являлась объективная потребность в определенных условиях и столь же объективная невозможность эти условия создать за счет, что называется, продукции отечественных производителей.

В значительной мере уже при храбреце Хрущеве, поклявшемся зарыть капитализм, а в брежневское время — и совсем во всю ивановскую, высший слой номенклатуры питался, одевался, увеселялся, обставлял свои хоромы и восстанавливал подорванное непосильными интригами здоровье НЕ продукцией своей страны.

Происходит в стране какое-то научное и промышленное шевеление, или нет — ЛИЧНО владыкам естественнейшим образом стало НЕ ВАЖНО (ну, разве что геронтология их волновала исключительно отечественная — великая же тайна была от всех врагов, что наши вожди стареют…). Они управляли страной — но как людей, как нормальных мужчин и женщин их интересовало лишь производство в странах евроатлантического замеса. Параллельно, симметрично с Архипелагом ГУЛАГ в стране возник и, в отличие от ГУЛАГа, неудержимо рос Архипелаг Атлантида.

Все, что не Атлантида, постепенно стало по условиям добывания и ПОНЯТИЯМ проживания, если с Атлантидой сравнивать, чем-то вроде основательно присушенного Никитой сталинского ГУЛАГа. Так сказать, взамен. ГУЛАГ умер — да здравствует ГУЛАГ.

Кто в лагерях в наибольшем почете?

Тот, кто при кухне. И себя накормит, и нужным людям подбросит.

Это же мы видели в шестидесятых и, тем более — в семидесятых годах по всей стране. Еще Райкин высмеивал, картинно ужасаясь: товаровед, а идет, как простой инженер… мол, это же совершенно противоестественно, чтоб товаровед был уравнен с каким-то там инженером. Конечно, противоестественно. Закон зоны такого равенства не терпит.

Так что же тем, кто от кухни вдали? То есть — большинству?

Черта ли нам всем было в европейских либеральных ценностях! Кто там что в них понимал! Евроантлантическая цивилизация стала привлекательной только потому, что привлекательным выглядел ее быт. Повседневный быт, и только. Ведь большинству людей — нормальных, совсем не плохих людей — нужен в жизни только он; во всяком случае, в первую очередь — он. Это уж потом вражьи идеологи и диссида спохватились и на каждом западном ботинке, на каждой тряпке и железке стали пританцовывать: вот что дают права человека! Насколько это действительно так — отдельная тема (хотя пример нынешнего Китая заставляет усомниться в жесткой и однозначной корреляции); для нас сейчас существенно, что это действовало и впрямь оглушающе, вдумываться было трудно. Тряпки и железки-то были и впрямь хороши. Особенно по сравнению с убогим, подчас — ужасающим бытом наших будней.

И еще более особенно — по сравнению с бытом нашего же начальства.

Потому-то и работали денно и нощно глушилки, а низовые кагэбешники, бедолаги, блюли нашу идейность всеми доступными им средствами, кто как превозмогая вызываемую этим занятием тошноту (ну, за исключением садистов и человеконенавистников, разумеется — этим-то подобное занятие было в радость; но садисты попадаются где угодно, даже среди учителей в школах). Потому-то идеологи тогдашние так стращали нас странным словом «вещизм». Потому-то вожди так и боялись буржуазной пропаганды, так и берегли нас от нее. Потому что на НИХ самих она ДАВНО УЖЕ ПОДЕЙСТВОВАЛА. «Готов ходить хоть в бабкином салопе коль это модно в Западной Европе» — высмеивал молодежную тягу к дубленкам их давно отупевший «Боевой Карандаш» в то самое время, когда ИХ дети уже щеголяли во всем, что модно в Западной Европе, и это считалось совершенно нормальным. Аборигенов СССР сажали и расстреливали за валютные операции в размере жалкой сотенки баксов, атланты же и атлантки коллекционировали бриллианты… Они-то, вдохновители и организаторы всех наших побед, в душах своих ничего вражьей пропаганде противопоставить не могли — и потому были убеждены, что и мы окажемся столь же беспомощны и бессильны и ничего ей противопоставить в душах своих не сможем.

Стремление одеться так же, как твой начальник, и купаться в такой же, как у него, ванночке оказалось приравненным к антисоветизму. С этого момента советизм был обречен. Именно с этого, не раньше и не позже. Не лагерями Сталина и не перестройкой Горбачева он был погублен. Этим.

Шила в мешке не утаишь. Особенно с течением времени — когда волей-неволей, мало-помалу атлантический быт кусочками, огрызками, объедками принялся падать в среднее руководящее звено, потом — к родственникам и потомкам среднего руководящего звена, потом — к тем, кто как-то сумел присосаться к самым крайним, самым тоненьким капиллярам растекания по стране муляжей и бледных копий подлинной роскоши Архипелага Атлантида… Не от хорошей ведь жизни и не с жиру бесясь советские граждане, вполне еще преданные делу Ленина, переживавшие за Гагарина и за Кастро больше, чем за самих себя, уже в шестидесятых принялись лихорадочно носиться в поисках чешской обуви и польской косметики; а уж кому свезло достать для подруги австрийские дамские сапожки, тот вообще некоторое время ощущал себя при коммунизме.

Да что говорить! Я и сам, ничуть не желая своей стране зла и даже не помышляя о том, чтобы ей с кем-то изменить, тем не менее, впервые опубликовав рассказик в какой-то из стран тогдашней народной демократии и получив гонорар в каких-то чеках (уж не помню, как их звали), в восемьдесят пятом году галопом кинулся в соответствующий магазин («Альбатрос», что ли? на Васильевском, у Тучкова моста) и, теряя дыхание от восторга, купил себе синий бархатный пиджак. Он до сих мой лучший убор, и я до сих пор на все торжественные мероприятия шастаю только в нем. Помните, у Твена про Тома Сойера: «Костюм назывался тот, другой, и это дает нам возможность судить о богатстве его гардероба». Так вот ТОТ, ДРУГОЙ костюм был совершенно естественным, закономерным, неизбежным образом куплен ДАЖЕ МНОЮ, инстинктивно патриотичнейшим молодым человеком (а теперь, по авторитетному признанию «Литературной газеты», даже идеологом русского нацизма) не в обычном советском магазине и не на обычные советские деньги.

Так каково было тем, у кого несоветское постоянно мозолило глаза и торчало под боком!

Вы представьте только, как их жгло и снедало желание сделать так, чтобы оно было у них не под боком, а прямо под рукой! Ежедневно! Всегда! При покупке каждой новой рубахи и установке каждого нового унитаза!

Железный занавес, всякие там сталинские и просто советские запреты на, скажем, иномарки до поры до времени подтормаживали и подмораживали выпадение атлантической манны. Но ведь кто принимает законы? Да те самые люди, которые заинтересованы в манне больше всех.