Македонский. Германцы. Викинги - Александр Чеберяк

Первый ряд римлян встал, германцев накрыл шквал дротиков и стрел; уже умирая, утыканные иглами, как ежи, они добегали до легиона, отталкивались ногами и камнем в прыжке проламывали строй, подминая под себя легковесных солдат. В воздухе, напарываясь на мечи, в агонии, тяжелой кувалдой с размаху за удар успевали замесить в кровавую кашу троих врагов; и на земле, истерзанные, затоптанные, намертво впивались зубами в ногу солдата, калеча навсегда. В бреши, пробитые первыми, влетали другие лохматые дьяволы и за миг орущей мельницей дробили четкую римскую стену, расшатывая дыры. Напрасно римлянин поднимал щит – пудовый молот колол его, как орех, втаптывая в землю. То там, то здесь лопалась римская шеренга, оголяясь пещерами. Германцы прыгали на копья и, хохоча, с выпученными глазами умирали. Даже мертвые, они внушали ужас; и шедшие позади легионеры благоразумно добивали их на всякий случай.

В центре ядро варваров во главе с вождем смяло передний строй римлян – разогнавшиеся кабаны длинными тяжелыми копьями, за раз протыкавшими до двух человек, как жуков, пропахали полосу; и, не в силах вытащить ставшие бесполезными неуклюжие палки из обмякших тел, схватились за ножи и топоры. Куда щуплому римлянину тягаться в давящей толкотне мясобойни с матерым варваром, в безнадежно-жуткой сече – с плечистым лесным великаном! Для германца же это – родная стихия. Они будто плясали, посвящая себя Водану, суровому богу воинов. Четыре ряда римлян осталось до просвета, чуть-чуть – и конец когорте. Но не зря центурион Ксандр ест хлеб, и не зря его ценит консул. В последние, решающие все ряды поставил он отборные, надежные, как гранит, прошедшие галлов, фракийцев, африканцев и еще черт знает кого, самые стойкие части. И не зря за последней шеренгой в середине оставил в резерве он пять когорт. Встречался же раньше с германцами Ксандр и давно узнал цену адскому, сминающему все на своем убойном пути тарану варваров по центру, который разнес тогда в щепки непобедимую хваленую армию. С позором был вбит в землю гордый римский орел, и страшны были медвежьи морды, преследовавшие его, Ксандра, и жалкие остатки легионеров. Именно за ту битву был разжалован Ксандр. Его передернуло от воспоминаний; крик дикарей вернул в настоящее.

Завязшие в строе кабаны с поразительной ловкостью делали римлянок вдовами: ударом в шлем сминалось железо, а под ним спелой тыквой лопалась голова. Но и маститые, все видевшие ветераны Рима недаром прошли полмира. Была переколота через шкуры короткими римскими клинками треть варваров – азартному запалу противостояло хладнокровие. То там, то здесь медведь, занесший тяжелый меч, попадал под ловкий, выверенный нырок легионера – и в груди торчит рукоять, и душа германца несется к Водану. Падая, обессиленный, он успевал напоследок до пояса развалить обидчика – и со спокойным сердцем улетал пировать к предкам. Чаши весов выровнялись. Темно-бурая смесь варваров вливалась в стальную римскую кашу.

Консул вдалеке мерил поляну шагами. Взмыленные гонцы мчались со всех сторон – он, не слушая, гневным окриком «Что-о-о?!» отгонял их прочь. И так все ясно, к чему испуганные, бредовые, невнятные доклады? Все решалось уже не здесь – там, там, где по колено в крови гибла римская гордость. Растерянные гонцы, не выпросив помощи или даже приказа, уносились прочь, бледные, к таким же растерянным центурионам.

Консулу вдруг захотелось не командовать армией, нет; легче исполнять чьи-то приказы, легче в бою. Цена ошибки придавила немыслимым, непосильным грузом. «Помоги мне, Марс», – вяло попросил консул, зная, что никто ему не поможет. Лес, разгневанный грубым вторжением римлян, сердито выплевывал все новых и новых кошмарных германцев. Измотанным легионерам казалось: деревья рожают косматых упорных бойцов; еще немного – и не знавшая поражений прославленная римская линейка треснет и разлетится на осколки. Дрогнули шестой и седьмой ряды, и только острия копий, упертые в спину своих же, римлян, да грозный рев консула перебороли желание бросить щит и бежать, бежать, бежать. И уже совсем обреченно смотрел римский командир на битву. Против неполного легиона варваров пришлось выставить – свидетель Юпитер! – три, три полновесных легиона. И, несмотря на то что половина дикарей не добегала до строя, тот, кто миновал стрелы, копья, мечи и вгрызся в когорту, уносил по пять – семь человек на конце топора или палицы. «Треклятые демоны! Так я останусь без армии». Он резким кивком подозвал центуриона, глянул пустым, невидящим взором и указал на вождя германцев.

– Ксандр, возьми лучших людей, делай что хочешь, но убей этого медведя; или мы все останемся в этом лесу. Ты меня понял? – Консул вопросительно поднял бровь. Центурион ухмыльнулся – он не дурак, давно все понял, иначе и не приказал бы ты, консул, именно ему. Легко сказать – убей медведя! Ксандр с манипулой всадников вперемешку с пехотой помчался к холму. На холме с залитым кровью лицом стоял великан-урод. Его громадная палица ухала полукругом, мозжа конские головы. Вторым ударом он милосердно отправлял всадников к праотцам. Римлян двадцать уже венком распластались вокруг; хрипели кони, в судорогах копытами добивая всадников. Из рваной раны в боку вождя стекала на землю породистая алая кровь. Справа и слева от него, оберегая дощатыми щитами, обитыми кожей, умирала поредевшая гвардия. Центурион рысью приближался.

Аларикс, сын вождя, такой же высокий, русоволосый, с орлиным носом и гордой посадкой головы, с набухшими буграми мышц, бился недалеко от отца. Он выбросил руку с мечом – опытный римлянин, ветеран, в последний момент каким-то чудом уклонился, а другому римлянину клинок снес голову. Грозное оружие, любимое с отрочества, мелькало в руках Аларикса. Меч прыгнул в плечо солдата, чвякнув, – германец с силой выдернул его и отскочил в сторону от всадника. С приседом, хлестко рубанул по коню; тот, заваливаясь на бок, уронил седока. Кулак Аларикса с двух ударов превратил лицо солдата в бордовое желе. Он легко вскочил. Острая боль прошила тело. Меч римлянина обжег спину, раскаленной вспышкой прокрался под шкурой, и пеленой сдавило виски. Аларикс упал. Клинок солдата вспорол землю в ладони от головы. Рука наугад поймала ногу, Аларикс дернул ее на себя, как букашку, и, еще слепой от боли, на ощупь нашел горло солдата своими железными пальцами.

Запасы леса иссякали. Варваров-булыжников оказалось слишком мало для римской стены. Не веря в чудо, армия потопталась и пошла вперед. Римский стальной удав, охватив германцев кольцом, сжимал объятия. Все меньше и меньше звериных шкур металось по лесу, все меньше и меньше раздавалось родных криков. Аларикс увидел отца, окруженного всадниками, – те с десятка шагов бросили дротики. Вождь, гигантский дикобраз, покачнулся, упал на одно колено. Безрассудный римлянин, решивший прославиться, подбежал слишком близко с занесенным мечом. Вылет палицы раздробил колени. Вождь вложился в последний удар и опрокинулся на живот. Центурион на скаку спрыгнул с коня и вогнал меч в спину великана; вогнал еще и еще, вышибая фонтаны крови. Аларикс, шатаясь, бежал к холму – поздно. Тело, совершенная машина мускулов, до этого не устававшая никогда, от коварного удара сзади предательски подвело. Последнее, что увидел Аларикс, – лицо Ксандра, с усмешкой смотрящее на него.

– Этот как? – Центурион откровенно любовался сложением варвара.

– Мертвее не бывает, уже на пути к Эребу, – процедил старый ветеран, указывая на рваную спину. – С него крови налило, как со слона.

– Я говорю – добей. – Центурион подошел вплотную, обдав винным духом.

– Исполню, – недовольно подчинился ветеран, осатаневший от тяжелейшей битвы. Ксандр удалился, и ветеран проворчал в усы:

– Тебе надо – ты и добивай, я уже оружие почистил. Ты-то вина успел попить, а у меня маковой росинки во рту не было со вчерашнего дня. И так яснее ясного: варвар остыл, или я не видел жизни.

Сознание возвращалось по капле. Спину будто изгрыз медведь. Тело закоченело, превратившись в статую. Аларикс разлепил веки. Удар в голое мясо раны клюва огромного ворона заставил судорогой изогнуться туловище. Германец зарычал; ворон, недовольный, с обидой отпрыгнул к другой жертве. Лес был усеян трупами воинов, над которыми начинали свой тяжкий труд крылатые падальщики. Ослабевший от потери крови Аларикс попытался встать. Холодный пот прошиб от перенапряжения. Он стиснул зубы от стыда за свое бессилие, попробовал еще раз. «Отец, почему я не погиб вместе с тобой? Неужели мне, как собаке, суждено умереть вот так? Только не это. – Глухой стон вырвался наружу. – Духи леса, огня, воды, только не это». Он попытался ползти – тщетно, словно кто-то сверху колом пригвоздил его к земле через раскаленную спину. Германец затих, в кровь кусая губы. Отдышался, осмотрелся вокруг. На залитом луной холме мелькнула тень – он напряг зрение, пытаясь разглядеть ее. «Кто бы ты ни был, подойди и добей – дай умереть как воину». Он заревел, поначалу тихо, потом все громче и громче. Тень шарахнулась в кустарник. Аларикс от отчаяния впился зубами в землю. Спустя вечность от кустов медленно отделился темный силуэт и пугливо, осторожно стал подкрадываться к нему. Германец ждал – щуплая тень приближалась. Ребенок, вот подходит ближе – нет, девушка, совсем юная гибкая девушка из его племени. Он вспомнил ее, вспомнил и как посмеивался, ловя на себе восторженные, восхищенные взгляды. Она всегда выходила провожать их в походы; и столько нежности, обращенной к нему, било из этих голубых глаз. Она узнала, вскрикнула и бросилась рядом на землю.