Пробуждение - Андрей Лег

И была третья не менее бредовая, но самая грустная. Коллапс сердца нарушил циркуляцию крови и у него случилась гипоксия, уже которая вызвала нарушения в его мозге и сейчас он видит шизофренический бред.

Он так задумался, что далеко не сразу понял, что боль в голове это не мигрень. Только подняв непослушную руку и коснувшись лба, он далеко не с первой попытки понял, что на голове у него повязка, наложенная недостаточно профессионально из-за чего уже немного сползла. Двигаясь по ней, в какой-то момент Филип почувствовал, как пальцы стали мокрыми и поднёс их к своим глазам. Зрение к этому моменту снова стало цветным и красноватый оттенок капли позволил ему сразу отбросить любые варианты кроме одного. Осмотрев себя ещё раз, Филип смог обнаружить несколько синяков, которые ещё очень отчётливо выделялись даже на немного загоревшей коже. В голове у юноши начала складываться вполне понятная картина смерти его донора. И теперь ему оставалось только узнать при каких обстоятельствах подросток мог получить пару крепких ударов и после удариться виском об острый угол. Достаточно острый, чтобы выбить дух из подростка.

— Но всё же до чего нелепая смерть. — тихо произнёс юноша в теле мальчика, пытаясь одновременно вспомнить свою фамилию.

И тут же добавил самокритично: — Хотя загнать в свои двадцать пять сердце до такой степени, чтобы умереть от сердечного приступа тоже далеко не доказательство ума.

Усвоив новую информацию, Филип медленно поднялся, дабы проверить сможет ли он теперь ходить. Эксперимент доказал, что ходить он мог, но изменившиеся габариты тела, заставляли его качаться словно пьяного.

Закончив эту прогулку пьяного матроса, он кашлянул и попытался сказать, первое что пришло в голову: — Воды?

И будто услышав его тихий шёпот, дверь распахнулась и в неё вошёл старик держа на подносе небольшой тазик с водой и полотенце. Сгорбившийся, он не сразу увидел, поднявшегося и наполовину одевшегося мальчика, а когда наконец осмыслил увиденное… Филип никогда раньше не видел, чтобы так быстро менялся взгляд у человека. Ведь в глазах седого как лунь старика перед ним только что полное отчаяние сменилось искрой счастья, которая в свою очередь потухла ещё быстрее, превратившись в настоящий ужас.

Руки старика задрожали, тазик выпал из рук, но он смог взять себя в руки и выпрямился. Но смотрящий на него юноша, уже заставил себя задать вопрос, хоть совсем не хотел этого: — Что произошло? Просто скажи.

— Господин… лекарь приходил вчера. И сказал, что госпоже Татьяне осталось немного. — голос старика был полон тоски, что лучше любых слов говорило о положение дел.

В голове у Филип будто колокол ударил. Смерти он боялся до такой степени, что не мог себя заставить себя сходить на кладбище, а сейчас он едва не впал в ступор. И тем более неожиданными стали слова, которые он произнёс: — Веди меня к ней. Я… Я… должен быть рядом.

Отдавал ли он себе отчёт в происходящем? Нет, нет и ещё раз нет. Но можно было ли поступить иначе? А слуга уже помогал ему окончательно облачиться в простую рубаху и неплохие по качеству брюки, после чего пошёл рядом, явно готовясь в любой момент подхватить господина. Наверное, это имело смысл, однако слабость почти полностью ушла и Филип направляемый неизвестным ему человеком, сначала выбрался в коридор, а преодолев его, остановился перед дверью. На ней кусочком угля было выведено «Комната госпожи Татьяны Великой».

Пару секунд он стоял не двигаясь, но в итоге заставил себя толкнуть незапертую дверь. А войдя сам он остановил ладонью слугу, после чего закрыл створку перед ним и осмотрелся. Помещение было немного больше чем его, но болезнь пропитала каждый его уголок. Даже приоткрытые ставни не помогали разогнать гнетущую атмосферу, и даже личные вещи, аккуратно разложенные тот тут то там не придавали уюта, ведь чувствовалось что рука хозяйки уже давно их не касалась.

Единственным обжитым местом во всей комнате была кровать. Такая же деревянная она сейчас с одной стороны была закрыта тканью как балдахином. А на небольшой тумбочке рядом с ней стояло с десяток флаконов с различными таблетками и жидкостями.

Первый шаг он трудный самый? Филип только сейчас до конца осознал всю суть данного высказывания. К горлу подкатил ком, хотелось распахнуть дверь и куда-нибудь убежать. Ведь всегда есть кто-то другой. Тот кто посидит с умирающим, освободив его от такой участи. Но сегодня никого не было, и он это знал и поэтому едва ли не по стенке пошёл вперёд.

В какой-то момент его рука оторвалась от стены, и он сделал неуверенный шаг вперёд. Семь шагов показались ему самыми тяжёлыми в жизни и поэтому на табурет рядом с кроватью, Филип просто рухнул. Но даже так он всё ещё был отделен от кровати белым полотном. И ему потребовалась минута, чтобы заставить себя отодвинуть эту последнюю преграду.

На кровати лежала на вид десятилетняя девочка. Волосы её когда-то длинные и ухоженные сейчас были неловко обрезаны, а в некоторых местах были видны проплешины. Кожа была красной, у больной явно был жар, и она металась в бреду, бормоча что-то неразборчивое. Руки при этом совершали конвульсивные движения и едва не ударялись об деревянные части кровати.

Точнее Филип так думал, пока не был вынужден перехватить руку, что почти попала по краю, и аккуратно сжать горячий кулак в своих ладонях. И когда это произошло девочка внезапно успокоилась и неподвижно замерла на кровати. Филип надеялся, что так она и пролежит до самого конца. А он был уверен конец близок. Но к несчастью кошмар для него ещё только начинался.

При тяжёлой болезни, когда организм находиться на грани, может наступить момент облегчения. И такое облегчение пришло и к Татьяне, которая открыла глаза и зашарив взглядом в поисках родного человека. И нашла. Впившись своими рубиновыми глазами в янтарные брата, она с трудом постоянно прерываясь сказала:

— Бра…тик, ты… пришел… Ядв… сказала… что ты бросил меня… Отправился… пить…все…веселишься.

От этих слов Филип едва не вздрогнул. Мысль о том, что пока его донор пьянствовал в кабаке и нарывался на проблемы, единственный родственник этого тела умирал в этом тусклом месте, едва не заставило Филипа сжать руку девочки сильнее. Руку и так совсем тонкую, которую казалось любое касание может поранить. Но не выдавав обуревающие его чувства, он лишь чуть-чуть ободряющее приподнял уголки губ, сказал: — Меньше слушай эту дрянь. Как я