Невеста горца. Долг перед кланом - Злата Романова

внутри, и снаружи. Я уже не чувствую ничего, кроме шока, который охватывает мой разум. Я просто смотрю в пустоту, понимая, что моя жизнь изменилась раз и навсегда, а впереди меня ждет только пугающая неизвестность.

***

Я сжимаю зубы, чтобы не разрыдаться, когда дядя ведет меня к входной двери с сумкой, в которую я без разбора побросала свои вещи.

– Мам, – хриплю я, срываясь на шепот, когда в последний раз обнимаю ее. – Не отпускай меня… Пожалуйста!

Она вздрагивает и слабо касается моей щеки нежной рукой.

– Ты справишься, – тихо говорит мама, но сама не верит в это.

Дядя Чингиз недовольно цокает языком и хватает меня за локоть, заставляя сделать шаг.

– Не устраивай сцен.

Я сжимаюсь от его холодного голоса, но не сопротивляюсь. Мама остается стоять в дверях. Она смотрит мне в след, но не пытается догнать, не кричит, что любит меня.

И именно это больнее всего.

Я сажусь в черный джип, кожа сидений холодная и пахнет дорогой кожей и мужскими духами. Чингиз садится рядом, дает короткий приказ водителю, и машина трогается. Я поворачиваюсь к окну, но мама уже исчезла за дверью. В салоне гробовая тишина. Я украдкой бросаю взгляд на дядю. Он суровый, холодный, словно высечен из камня. В его профиле нет ни капли мягкости, только резкость и сила.

– Почему вы забрали меня? – мой голос почти не дрожит, но я чувствую, как холодеют пальцы.

Дядя лениво поворачивает голову.

– Потому что ты – наша кровь.

– Но я вас даже не знаю.

– Теперь узнаешь.

Я стискиваю зубы.

– Я совершеннолетняя.

Он усмехается, но в этой усмешке нет ни капли веселья.

– Пока ты не переехала в дом мужа, ты – моя ответственность, Мина. Овцы не могут пастись сами по себе, им нужен пастух, который будет направлять их.

Я резко отворачиваюсь, чтобы не ляпнуть, что я не овца, а человек. Я уже начинаю понимать, что из себя представляет мой дядя, и не хочу его злить. Кто знает, вдруг он считает нормальным поднимать палку на непослушных овец?

Мне страшно. Я не знаю, куда меня везут. Не знаю, что меня ждет.

Мы садимся на самолет и летим больше трех часов. Когда самолет идет на посадку, сердце грохочет в груди. Я выбираюсь из кресла, спускаясь по трапу следом за дядей, но воздух кажется тяжелым.

Я почти не слышу, что он говорит, когда выходит в зал прилета, но его голос сразу вытягивает меня из моих мыслей.

– Асад! – зовет он громко и я тут же смотрю вперед.

У выхода из аэропорта нас ждет высокий мужчина. Очень высокий. Массивный, широкоплечий, с темными волосами и короткой ухоженной бородой. Он одет просто, но явно дорого, но меня цепляет не его привлекательная внешность, а другое.

Глаза.

Черные, глубокие, непроницаемые.

Он едва ли замечает меня. Его взгляд проходит сквозь, будто я – пустое место, сосредоточившись только на человеке, идущим рядом со мной.

– Здравствуй, дядя Чингиз, – говорит он. Голос низкий, мужественный. – Надеюсь, все прошло хорошо.

– Без проблем, как и ожидалось, – отвечает дядя Чингиз, покровительственно кивая.

Я ощущаю, как он доминирует даже в этой беседе, как держит себя выше, словно этот мужчина – его подчиненный.

– Рад это слышать. Машина ждет, – говорит он.

Дядя едва кивает, затем смотрит на меня.

– Мина, – говорит он твердо. – Это Асад, мой племянник.

Я моргаю.

– Племянник? – повторяю, медленно переводя взгляд на высокого мужчину, который до сих пор не удостоил меня взглядом. – Так ты мой кузен?

Дядя Чингиз хмурится, словно я сказала глупость.

– Нет, – говорит он резко. – Асад – сын моего четвероюродного брата, но я зову его племянником. Для тебя он чужой мужчина, так что не вздумай фамильярничать! Ты не можешь оставаться с ним наедине и не можешь считать его родственником.

Холод пробегает по моей спине от его жесткого тона и унизительных замечаний. Что я такого сказала? И с чего бы мне «фамильярничать» с Асадом? Я просто хочу больше узнать о семье, в которой мне предстоит жить.

Асад стоит неподвижно, словно даже не слушает этот разговор. Его лицо ничего не выражает. Я даже не знаю, что меня больше пугает – слова дяди или то, как Асад их игнорирует. Неужели он боится посмотреть на меня, потому что у них здесь настолько строгие обычаи? Я никогда не слышала от папы ничего подобного. Конечно, он запрещал мне встречаться с мальчиками, не отпускал из дома после наступления темноты, настаивал, чтобы я носила платок и вообще воспитывал в своей религии, но настолько строгим он не был. Это переходит все границы.

Меня увезли в новый мир и я уже чувствую, что здесь мне не рады.

Выйдя из аэропорта, мы садимся в машину. Несмотря на то, что меня игнорируют, Асад все же берет мою сумку вместе с сумкой дяди, не заставляя меня и дальше нести ее самой. Он открывает перед дядей дверь, пропуская его внутрь первым. Он уважает его, это видно. Затем садится сам – впереди, за рулем. Я устраиваюсь на заднем сиденье в одиночестве и это радует.

За окном мелькает новый город и я жадно осматриваюсь, но он быстро остается позади, сменяясь автотрассой, а затем и извилистой дорогой в горы. Мы едем часами и это ужасно. Я вымотана.

– Как дела с братом Корхана? – раздается голос дяди, когда я резко просыпаюсь от полудремы из-за неровного участка дороги.

– Все улажено, – отвечает Асад ровно.

– Они отдали долг?

– Почти. Остаток выплатят через неделю.

– Если не выплатят – ты знаешь, что делать.

– Разумеется.

Я напрягаюсь. Разговор деловой, четкий, без эмоций, но его смысл я понимаю слишком хорошо.

Долги. Выплаты. Чем занимаются эти люди?

Я украдкой смотрю на Асада. Его профиль строгий, резкий, ни одной эмоции на лице.

– А что с Русланом? – дядя снова говорит спокойно, будто обсуждает погоду.

– Пока держит слово.

– Пока?

Асад на секунду медлит, а затем говорит:

– У меня есть сомнения.

– Я тоже не доверяю ему, – дядя кивает. – Присмотри за ним, возьми больше людей.

– Уже занимаюсь этим.

Я чувствую, как ледяной ком опускается в желудок. Асад, видимо, не просто работает на дядю. Он один из тех, кто решает