Банда 8 - Виктор Пронин

— Крутой?

— Круче не бывает.

— Я его знаю?

— Страна знает, мир знает.

— Неприкасаемый?

— Да, Паша, да! Именно так! Неприкасаемый.

— А мне, значит, будет позволено? — спросил Пафнутьев, рассматривая собственные ладони.

— Более того, ты будешь просто обязан к нему прикоснуться.

— Так он же небось еще и депутат?

— А тебе это по фигу и даже на фиг!

— До сих пор подобное не поощрялось.

— Времена меняются.

— Кто он?

Не отвечая, Гордюшин вынул из ящика стола большую фотографию и протянул Пафнутьеву. Тот осторожно взял, повернул снимок, поскольку он оказался у него вверх ногами, всмотрелся. Это был коллективный снимок, на нем было не меньше семи физиономий. Люди улыбались прямо в объектив, чувствовалось — только что были сказаны какие-то слова, которые всех их объединили, всех распотешили, и после этих кем-то произнесенных слов они стали еще ближе друг другу.

Все эти лица были Пафнутьеву хорошо знакомы.

В центре стоял президент, пониже других ростом, стройнее, моложе. И улыбка у него была если и не мальчишеская, то какая-то чуть сконфуженная, видимо, он и пошутил за несколько секунд до щелчка фотоаппарата и сам же смутился откровенности своей шутки. Но все остальные его словам обрадовались, какую-то тяжесть снял с них президент словами, которое прозвучали только что, в чем-то он их успокоил, заверил, в чем-то важном согласился с ними.

— Ни фига себе, — пробормотал Пафнутьев, совершенно не представляя, кем именно ему придется заниматься.

— Вот так, дорогой, вот так, — сокрушенно проговорил Гордюшин. — Это тебе не наши местное разборки, это маленько покруче.

— Надеюсь... мой клиент... не президент? — Пафнутьев несмело поднял глаза на Гордюшина.

— Пока нет.

— А что... Есть надежда?

— Вот что касается предыдущего президента, то я бы охотно отдал его тебе в руки. Уж ты бы его раскрутил, уж ты бы его поприжал.

— С удовольствием, — кивнул Пафнутьев.

— Чуть попозже, — произнес Гордюшин привычные пафнутьевские слова. — Чуть попозже, Паша.

— А сейчас?

— Вот этот. — Перегнувшись через стол, прокурор ткнул розовым пальцем в улыбающуюся щекастую физиономию.

— Ни фига себе! — охнул Пафнутьев. — Владелец заводов, газет, пароходов?

— То, что ты перечислил, — это сотая часть того, чем он владеет. Но главный твой враг — газеты. Бойся газет. Паша. Совсем скоро ты столько о себе прочитаешь, ты столько о себе узнаешь нового... Волосы дыбом. Понял? Волосы дыбом.

— Вывод?

— Не читай газет, Паша. Особенно по утрам. Кто-то советовал не читать газет по утрам.

— Помню, — кивнул Пафнутьев. — Но насколько мне известно, этот господин, — он кивнул на фотографию, — часто бывает на других берегах?

— Дотянешься.

Пафнутьев взял фотографию и снова всмотрелся в знакомые лица. Да, президент улыбался, но как-то конфузливо, вроде и пошутил, но не совсем удачно, как бывает, когда шутку можно понять по-разному. Однако у окружающих этой конфузливости не было, они президентскую шаловливость поняли по-своему, и понятый ими смысл полностью их устраивал. Рассматривая большой, сверкающий глянцем снимок, Пафнутьев, кажется, забыл, где находится и что ему нужно произнести.

— Кстати, этот снимок висит у него в кабинете, — сказал Гордюшин. — В золотой рамке. Под стеклом. Ты его увидишь. Ты его не один раз увидишь. Ты его увидишь в кабинетах всей этой компании. Каждый из этих проходимцев повесил его у себя. Как охранную грамоту. В золотой рамке. Под стеклом. Один из них даже додумался сделать эту фотографию размером в квадратный метр. Другой поместил ее на визитку. И так далее. От хорошей жизни так себя не ведут.

— А как себя ведут при хорошей жизни?

— При хорошей жизни, Паша, этот снимок можно поместить в семейный альбом. А если человек держит его в качестве брони... То к этому человеку надо присмотреться. Что тебе и предстоит сделать. — Гордюшин приподнялся со своего кресла, взял у Пафнутьева из рук фотографию и, достав из стола фломастер, обвел радостную физиономию на снимке красным кругом, а потом круг еще и пересек крестом. — Так он выглядит в оптический прицел. Кстати, он уже мелькал в оптическом прицеле, но...

— Но? — подхватил Пафнутьев.

— Ему везло. Он вообще везучий. Был.

— Почему был?

— Потому что я в тебя верю.

— Спасибо, — кивнул Пафнутьев. — Приятно слышать. Хотя бы на прощание.

— Не надо, Паша, меня дурить. У нас с тобой всегда было все в порядке. Разве нет?

— Было, — опять кивнул Пафнутьев. — Думаешь, стоит взяться?

— А почему бы и нет? — весело спросил прокурор. — Почему бы и нет, Паша?! Я ведь всех наших перебрал, пока тебя пригласил.

— Значит, выбор пал на меня?

— Да, Паша! Да!

— Почему?

— Знаешь, ответ очень простой... Они все робкие.

— А я?

— А тебе по фигу. Ты помнишь, какой первый вопрос задал сейчас вот, за этим столом?

— Конечно, нет.

— Ты спросил — не президент ли будет твоим клиентом. Когда я услышал эти твои слова, у меня отпали все сомнения.

— Надо же, — пробормотал Пафнутьев, поднимаясь. — Я возьму этот снимок?

— Конечно! Он твой.

— Снимок?

— И снимок, и этот тип. Его зовут Лубовский Юрий Яковлевич.

— Да уж знаю, личность известная, популярная, можно сказать, знаменитая. Страна знает своих героев.

— Когда я предупреждал тебя насчет газет, я имел в виду и радио, и телевидение, и народную молву.

— Понял. Когда?

— В понедельник утром на проходной в Генеральной прокуратуре тебя будет ждать пропуск. Не знаю, примет ли тебя Генеральный, но кто-то из высоких чинов, естественно, захочет с тобой побеседовать. Получишь справку, материал собран большой, подробный...

— Но недостаточный?

— Да, все, что собрано... Пустовато. Юрий Яковлевич... Очень осторожный человек. Практически он не оставляет следов.

— Так не бывает. Если он не оставляет следов, значит, их нужно искать в другом месте.

— Я рад, Паша, что у тебя уже есть план действий.

— Ха! — сказал Пафнутьев и, положив фотографию в свою папочку, медленно, будто все еще хотел о чем-то спросить, вышел из кабинета.

Странные какие-то посиделки получились у Пафнутьева в этот прощальный вечер. Вроде и не произошло ничего печального, озадачивающего, но все чувствовали — с другом происходит нечто важное, непредсказуемое. Шаланда сидел, уставившись в телевизор и подперев кулаками щеки. Худолей нашел в шкафу Халандовского альбом с изображением скифских сокровищ и листал его медленно и безразлично. Причудливые золотые вещицы, изображавшие оленей, нисколько его не трогали, похоже, он их даже не видел.

А сам Халандовский... Нет, не носился он, как обычно, между кухней и комнатой, не кричал, не топал ногами радостно и жизнеутверждающе — передвигался размеренно, даже раздумчиво, что для него было уж совсем необычно. Мясо? Да, было пышущее мясо из духовки, мясо, от которого распространялся совершенно непереносимый дух специй. И водка была, заиндевевшая большая бутылка прямо из морозилки, и громадная жаркая ладонь Халандовского, как обычно, отпечаталась на ней во всех подробностях, со всеми линиями сердца, ума, любви, с бугорками Венеры и Юпитера, с возрастными пометками и настораживающими пересечениями линий...

Но и мясо, и эту бутылку он расставлял на столе с какой-то обреченностью. Руки его были опущены, и не смотрел Халандовский ни на кого, и не сверкали его глаза радостным блеском. Пафнутьев пытался ему помочь, но тот вялым движением полноватой руки отодвинул его в сторону, указал на диван — сиди, дескать, и не путайся под ногами.

— Прошу к столу, — мрачно произнес Халандовский, приглашающе шевельнув рукой. И первым тяжело опустился на стул.

— О! Водка! — радостно воскликнул Худолей, чтобы хоть как-то разрядить молчание.

— Действительно, — подхватил Шаланда. — И неплохая вроде бы водка.

— А ты здесь пил плохую? — проворчал Халандовский.

— Плохую водку здесь не подают, — заговорил наконец Пафнутьев, — но и к такому вот гробовому молчанию я тоже, Аркаша, не привык. Недоработка, прости меня.

— Чего же тебе здесь не хватает? Девушек?

— И девушки не помешали бы, уж коли у тебя для гостей не нашлось самой завалящей улыбки. Нет улыбки — ухмылка сойдет. Нет ухмылки — хоть оскалься по-звериному!

Халандовский с хрустом, одним движением сильной руки свинтил пробку и разлил тяжело льющуюся водку по стаканам. Да, на этот раз на столе были стаканы, не слишком большие, но все-таки стаканы, граммов этак на сто пятьдесят. И в этом маленьком обстоятельстве тоже таилась халандовская мыслишка — дескать, сегодня, ребята, мы не просто так сидим, сегодня нам надо поддать, поскольку повод.

— Прошу чокнуться, — без улыбки произнес Халандовский. — Пока нам это еще доступно.

Ткнувшись своим стаканом в стаканы Шаланды, Худолея и Пафнутьева, Халандовский выпил до дна, да так и остался сидеть с пустым стаканом в руке.