Хромоногая правда. Страшная история для взрослых детей - Борис Георгиев

– Зря остановились, нет никого. Вы говорили, от моста езды две минуты?

– Нам торопиться некуда, – сказал я.

– Как знаете, счётчик тикает.

Тихо как, подумал я.

Слышно было, как кто-то на том берегу тюкает топором. Заунывный зуд справа. «Кто-то идёт моторе от излучины к мосту. Голоса. У воды дальше слышно».

– Сорок минут от города, и вдруг такая глушь, – сказал таксёр. – Я бы тут с тоски окочурился. Чего здесь вечерами делать? Нету же ничего, жизни нету.

– Тут вся жизнь на реке.

Как бы в подтверждение моим словам зуд лодочного мотора прихлынул, голоса грянули хором песню. К мосту шёл моторный понтон, крытый полосатым тентом, на нём толпа гуляк орала нечто невразумительное a-cappella.

– Разве это жизнь? – спросил таксёр.

Я не нашёлся с ответом, махнул рукой: «Ладно, поехали», – и минут через пять мы были на другом берегу, у неперелазного тына с богатырскими автоматическими воротами.

– Сюда заезжать? – с большим сомнением осведомился таксёр. Видимо не смог совместить мой затрапезный вид с таким забором. На табличке «Монастырская, 17», вроде сюда. Ничего себе у Рахима дачка. Разумнее было бы проверить сначала, подойдёт ли к замку ключ, но я счёл за благо расплатиться и отпустить болтуна восвояси. Пусть думает что хочет, в другой раз, быть может, не станет судить о людях по одёжке. Выгружая наши баулы в придорожную траву, он пожаловался Лидке: «Разве это жизнь? Нежить», – и с этим уехал.

– О чём он? – спросила Лидка. – Кого нежить?

Я тоже не понял, к чему нелепая сентенция про жизнь и нежить, решил, что таким образом высказано было отношение к дачникам вообще и к голосистой понтонной компании в частности, но Лидке ответил:

– Кого он станет нежить – его личное дело. Я – тебя.

– Оставь, Илья. Хватит, поставь меня. Прямо на улице! Фу-уф. Ты уверен, что приехали куда надо?

Она отвлеклась – исправляла лёгкий беспорядок в одежде, а я, втихомолку радуясь, что с обидой лидкиной за моё самоуправство, кажется, покончено, разбирался с ключами. Брелок оставил в покое – опасаюсь всяких механизмов вроде автоматических ворот – искал на калитке пятачок, куда требовалось приложить чип-ключ. Нашёл, приложил, выслушав замочный писк, сказал: «Вот теперь я уверен, приехали», – и отворил калитку. Лидия вошла первой, вернее собиралась войти, пока я примеривался подхватить оба чемодана одной рукой, но что-то ей помешало.

– Что там?

Калитка полуоткрыта, Лидия наклонилась подобрать какую-то сложенную вдвое бумаженцию. Развернув сказала:

– В дверь сунули. Записка. А я думала, счёт за что-нибудь. Ну-ка…

Я хотел попросить её, чтоб не читала, очевидно же, что не нам адресовано, но она прочла вслух:

– Вернулся? Обживайся в аду.

– Что?! Ну-ка, дай.

Дурацкие шутки, подумал я. Кто-то тут невзлюбил Рахима. Детская выходка. От руки, но буквы печатные. Странно. Почему-то каждое слово с новой строки и с большой буквы.

Вернулся?

Обживайся

В

Аду!

«Вова», – составилось из заглавных букв.

– Что такое, Илья? Что с тобой?

Я отёр лоб рукой, в которой записка, подумал: чепуха, совпадение просто. Или это подпись? Владимир – не такое уж редкое имя. Какой-нибудь местный Вован подписался таким экстравагантным способом. Что ж, это делает ему честь. А если всё-таки обращение? Как Рахима зовут? Смех и грех. Не знаю. Рахим и Рахим, все его так величают, даже секретарша. Это что же выходит, кличка? В любом случае я ни при чём.

Я смял записку, поискал куда выбросить, но ничего похожего на урну поблизости не было. Пришлось сунуть в карман. Вот так приветствие: добро пожаловать в ад! Обживайся, Вова.

– С тобой всё в порядке? – переспросила жена.

– Да! – выдохнул я. – Чего-то голова закружилась.

– От свежего воздуха. У меня тоже. Срочно надо к выхлопной трубе, это я тебе как дистоник дистонику рекомендую. Брось чемоданы, потом заберём, ничего с ними не станется, пусто же, ни одной собаки.

Всё же я занёс баулы во двор и с большим удовольствием запер калитку. Пусть в записке и не обо мне речь, лучше чтоб между нами и автором был хор-роший такой забор. Лидка права, нет у Рахима собаки, есть всякая электроника. Сигнализация, камеры, ворота автоматические вместо привратника, но враги, если судить по записке, из мяса и костей. Зато у соседей собаки имеются.

Собаки перелаивались вдалеке и поблизости и где-то под горой и за рекой охрипшим басом: «Бов! Ов! Бов-вов!» От их тоскливого брёха по другой какой-то причине мне было не по себе. Я поёжился. Почему стемнело? Даже цикады умолкли. Утро же, только что солнце шпарило. От реки что ли тянет сыростью? Встряхнуться надо. Я потащился следом за Лидкой к дому, слушая восторженные комментарии: «Хорошо! Хорошо, что газон не стрижен, мягко. Это что тут? Ага, терраса. Зачем с этой стороны? Лучше бы там, с видом на реку. Вход здесь? Вот так дверища! Нет, в дом не пойдём, это успеется. Я хочу… Ага, вот по этой дорожке. Пойдём, Люшка. Хочу посмотреть. Ты обещал вид на реку, но пока что… Ох. Тут розовый куст. Осторожно, он хватается. Говорю, ты обещал вид на реку, но пока что… О-о! Вот где настоящая терраса! Это я понимаю. Шезлонги тут есть? Обязательно должны быть. Нет, не ищи, после. Смотри, с террасы вниз тропинка. Там мостки? Туда можно? Илья… Я…

Голос у неё сломался.

Я взял её за руку. Дрожала и была холодна. Нервничала Лидка. Не начался бы у неё от избытка чувств приступ. Хорошо, что я рядом. Когда с нею это случается, надо обнять, не выпускать, уложить в постель, лечь рядом, чтобы согрелась и смогла уснуть. Когда с нею такое – трясёт её, бормочет невнятно, холодная становится, как ледышка, – я знаю что делать. В первое время приступы меня пугали, но скоро привык и научился пресекать на корню. Вот как сейчас. Чего бояться, если есть простое, доступное лекарство. Обнять…

– Подожди, Люш.

Она высвободилась.

– Ты устала, – сказал я, пытаясь удержать. – Потом будем разгуливать, сначала перекусим, устроимся, разберём вещи.

Старался говорить спокойно, но у Лидии прекрасное чутьё на фальшь.

Она строптиво тряхнула головой. «Ты не понимаешь!» Слова я не успел сказать, она уже к мосткам спускалась. Ну что с ней, с упрямицей, делать? Главное – не оставлять одну. Ишь, как к воде кинулась.

Я спустился по кривой, мощёной корявым плитняком тропке к деревянным мосткам, критически оглядел их, – крепенькие, крашенные в зелёный цвет, – ступил на гулкую палубу.

– Лид, ты куда сбежала?

На этот раз она не стала уворачиваться. Так стояли мы, она спиною ко мне, крепко схваченная, смотрела на текучую воду, а я поверх её головы разглядывал небо над верхушками сосен, росших на том берегу. Не знаю, о чём думала Лидка, я же – про то, что теперь понятно, откуда холод. Лезла из-за реки туча, солнце съела, подмяла под себя лес; в подбрюшье у неё черным-черно, как бы грозы не случилось.

– Илья! – позвала Лидка так, будто я далеко.

– Да, – шепнул я.

– Есть у тебя места, где тебе нельзя бывать? Запретные.

– Что за чепуха? Нет, ну бывают всякие закрытые зоны, секретные охраняемые базы всякие, но, честно говоря, меня такое не интересует. Нельзя и нельзя, не больно-то хочется.

– Не понимаешь, – пожаловалась она. На этот раз не смогла сбежать, я не пустил. – Причём здесь базы? Никакие не секретные и не охраняемые. А если хочется? И больно. Очень.

– Не понимаю. Объясни, почему хочется? Почему нельзя и почему больно, если нет никакого секрета и всем туда можно?

– В том и беда, что можно в любой момент. Представь, там у тебя самое… нет, не самое дорогое, но очень-очень. Поэтому тебе всегда туда хочется. Но тебе нельзя – именно тебе, именно нельзя.

– Почему?

– Потому что ты знаешь: будет больно. Однажды было, больше ты такого не хочешь. Понятно?

– А, – сказал я. – Понятно.

Шестнадцать лет назад, когда обрушилась на нас любовь, что-то похожее она говорила. О прошлом. Ну должно же быть у человека тридцати с лишним лет какое-то прошлое! Разговор чуть разрывом не кончился, слава богу хватило ума остановиться. По тридцать два обоим стукнуло, а вели себя точно дети. «Прошлое в сундуке! Понятно тебе?! – кричала она. – Под замком! Ключ я бросила в воду! Понятно?!» Влюблён я был в Лидку по уши, терять не хотел из-за какого-то никому не нужного прошлого, поэтому постарался понять. Мне казалось, понял. Как это здорово – жить заново, всё с чистого листа! А теперь вот ей «всегда туда хочется».

Она повернулась ко мне лицом. Наконец-то. В рубашку вцепилась, будто хотела встряхнуть:

– Что тебе понятно?

– Ты хочешь, чтоб я нырнул за ключом.

– Что?! – Лидка заглянула в глаза. – Почему ты так сказал, будто я… А?

– Не помнишь? Сама когда-то говорила, что прошлое в сундуке, под замком, а ключ на дне реки. Вот я и спрашиваю, не хочешь ли ты, чтоб я полез в воду за ключом?