В последний раз - Дмитрий Мамин-Сибиряк

— Через недельку вернемся, — говорил Катаев. — Еще неизвестно, что там…

— Не таковское дело, чтобы его наверняка делать, — спокойно отвечал Поршнев. — Конечно, баба не понимает ничего… Ну, что я буду мерить овес да выдавать сено ямщикам, — и без меня обойдутся. Засиделся я дома-то, набаловал жену, — вот она и дичит, как оглашенная. Ничего, обойдется…

В сущности, действительно, Маремьяна Власьевна совершенно напрасно так беспокоилась. Между Катаевым и Поршневым даже не было никакого серьезного уговора по части золотого дела, и своим вмешательством она только подлила масла в огонь. Гаврила Семеныч просто хотел встряхнуться и подышать свежим промысловым воздухом. Сказалась вечная промысловая тоска о не дававшемся в руки счастье. А сейчас он сидел в телеге и думал запавшей в голову одной фразой: «А что, я не хозяин в своем дому? Слава богу, не дом меня нажил, а я его».

Весенняя дорога была тяжелая, и на третьей версте сильный коренник уже «задымился» от пота.

— Ничего, подберется, — говорил Огибенин, отвечая на тайную хозяйскую мысль Гаврилы Семеныча. — Застоялись у тебя лошади…

Дорога шла на юго-запад, пересекая волнистую равнину, в глубине которой красиво громоздились горы. Картину портило полное отсутствие леса. А когда-то здесь был настоящий вековой башкирский «урман», то есть непроходимый лес. Но в «некоторое время» он был безжалостно истреблен на потребности открытых еще в «казенное время» золотых промыслов, знаменитых по своим богатствам даже в летописях Урала. Остатки вековых башкирских боров были окончательно истреблены самым безжалостным образом частными золотопромышленниками.

В первый день едва сделали верст шестьдесят и заночевали в открытом поле. Поршнев опять не хотел, чтобы знали о его поездке, и даже отворачивался, когда по дороге кто-нибудь встречался. Узнают и будут; болтать, что Поршнев опять поехал золото искать. Примета самая нехорошая. Когда уже были на стану и сидели около огонька, подъехал кто-то верхом. Начинало темниться, и Поршнев не сразу узнал вершника.

— Мир на стану, Гаврила Семеныч!..

— Мир дорогой!..

— Куды наклался, на ночь глядя?

— А так… дельце наклевалось… Да это никак ты, Артамон Максимыч?

— Около того… Аль не узнал?

Это был знаменитый гуртовщик Гусев, поставлявший на промыслы киргизских баранов и быков. Он грузно спешился, со всеми поздоровался и особенно пристально посмотрел на Катаева.

— Из подрядчиков будете? — спросил он.

— Да, около этого…

— Коней у нас угнали, вот какой подряд выходит, — солгал Поршнев. — Едем в Теребинск выкупать.

— Дело известное… Теребинцы — первые конокрады, почище башкирцев будут.

Поршнев чувствовал, что Гусев не верит его выдумке, и был рад, когда он уехал.

— Отчаянная башка! — ворчал он, когда затих лошадиный топот. — Ведь все знают, что он с деньгами ездит… Ночное время, а в поле один Никола бог.

Огибенин задал лошадям сена и, свернувшись клубочком у огонька, сейчас же заснул. Катаев достал из внутреннего кармана завернутый в платок кусок змеевика со вкрапленным в него золотом, которое можно было рассмотреть простым глазом. Поршнев долго рассматривал этот мудреный камень «со знаками» и только покачивал головой.

— Не случалось такой оказии видеть, Егор Спиридоныч… Настоящее жильное золото обязательно в кварце.

— А кто ему указал непременно в кварце быть? Это змеевик-камень. Я показывал его знакомому штейгеру, — он одобрил и даже весьма. «Хоть бы, — говорит, — пес, да яйца нес». У меня заявка сделана уж года с два, да все как-то руки не доходили. А вот нынче собрался и своего паренька туда послал еще перед пасхой, чтобы орудовал.

— Вязковат камень-то, Егор Спиридоныч! Трудно его будет из породы добывать, да и золото из него тоже не скоро выковыряешь.

— Ничего, добудем! Жила идет вершков в десять ширины…

Определенных переговоров и условий раньше не было сделано, и будущие компаньоны уговорились тут же, около огонька.

— Да и какой разговор, Гаврила Семеныч? Моя половина, твоя половина — вот и все слова. А там уж что господь пошлет…

Поршнев долго не мог заснуть. Его охватывала все сильнее и сильнее золотая лихорадка, и он для собственного оправдания перебирал в уме десятки имен тех счастливцев, которые разбогатели на золоте. Ничего не было, одолжали по десяти рублей, а сейчас и рукой не достанешь. В то же время ему представлялась плакавшая жена, и Гаврила Семеныч только подавленно вздыхал. Ну что же, действительно, тогда и клятву давал перед образом и всякие неподобные слова говорил, — было дело, только все это делал в отсутствии ума. И жену Маремьяну Власьевну пожалел Гаврила Семеныч. Что же, век вековали, баба настоящая, сурьезная, все равно, как медведица в дому. Все ухранит, сбережет, усмотрит, — ни синь-пороха не пропадет.

Бывают ночные мысли и бывают дневные. Утром Гаврила Семеныч проснулся бодрым и веселым. Его охватило то особенное настроение, которое дает только бойкая промысловая жизнь. Да и кругом уже все было очень хорошо. Вчера ехали целый день по казенным золотым промыслам, где работы велись точно на парад. Зимой снимали верховики, а с весны начинали работать россыпи. Конечно, матушка-казна ухватила самые лучшие куски, но и партикулярные люди не дремали. Поршнев опытным промысловым взглядом взвесил каждую работу и только любовался. Везде золото, и дорога шла по золоту. Сколько лет работают добрые люди, а золота не убавилось. Да еще мало ли золота лежит в земле «на счастливого»? Только надо уметь его взять…

За казенными промыслами начиналась площадь частных. Тут орудовали неизвестные питерские люди, которые сами никогда и в глаза не видали свомх приисков, а за них орудовали поверенные, управляющие и разная приисковая челядь.

— По золоту едем, Егор Спиридоныч! — повторял Поршнев. — Инженеры-то в белых перчатках только жалованье умеют получать.

На пути попадались глухие башкирские деревушки, ютившиеся по берегам горных озер и впадавших в них речонок. Все это была вымирающая, отчаянная голытьба, кое-как питавшаяся около золотых промыслов.

— Фунта земли не пашут, — негодовал Катаев, на глаз оценивая башкирскую бедноту. — Ни с чем несообразный народ… Сдадут свою землю в аренду за расколотый грош под промысла, да сами же и нанимаются в работники.

— У него душа короткая, у башкирца, — объяснял Поршнев. — Где же ему пашню поднимать? Он поработал день — два, много — неделю, и, например, сейчас расчет подавай!

IV

— Мне нужно заехать в Поляковку, — заявил утром Егор Спиридоныч, когда Огибенин распряг лошадей.

Это было в сторону от дороги в Теребинск. Получался крюк верст в десять. Да и разговора об этом раньше не было. Поршнев ничего не сказал, хотя ему именно в Поляковку и не хотелось ехать, потому что там у него было много знакомых.

— А мы вот как сделаем, — решил Катаев, — ты поедешь, Гаврила Семеныч, прямо в Теребинск, а пока вы там будете кормить лошадей, я вас догоню. Дельце есть маленькое в Поляковке, — нужно повидать одного человека… Вы меня довезете до Балбука, а там я пешочком доберусь.

Балбук являлся центром громадного района, где сильной рукой работала компания Базилевского. Промысла занимали арендованную у башкир землю в несколько сот тысяч десятин. Дело было старинное, испытанное и давало верный доход. Поршнев бывал на этих промыслах по разным делам сотни раз и знал все, как у себя в кармане.

Высадив Катаева под Балбуком, Огибенин обернулся к Поршневу и сказал:

— Финтюрит он…

— Не наше дело, Савва…

Огибенин только тряхнул головой. Он почему-то вдруг невзлюбил Катаева и про себя назвал его «темной копейкой».

До Теребинска было далеко. Дорога шла горами. Пришлось на половине покормить лошадей, умаявшихся по весенней распутице.

— Эх, пересобачим коней, — жалел Огибенин тяжело храпевших лошадей. — По этакой-то дороге только пьяному черту на свадьбу ездить… Тоже понесла нелегкая!

В Теребинск приехали только под вечер. Это селение красиво залегло на самом горном перевале. Когда-то давно здесь был казенный медный рудник, и сейчас можно было еще видеть запущенную, обвалившуюся шахту. Теребинцы не пользовались особенно хорошей репутацией, а славились как завзятые конокрады, переправлявшие лошадей с одного склона Урала на другой. Поршневу не раз случалось бывать здесь по делам. Он остановился у одного знакомого, который сразу догадался, в чем дело.

— Катаевский змеевик приехал глодать, Гаврила Семеныч?.. Его надобно зубами грызть… Никакая снасть не берет.

— Так, вообще… Полюбопытствовать охота, — условно признавался Поршнев. — Где уж нам золото добывать… Просто-то ходим, ногой за ногу запинаемся…

Катаев приехал верхом, когда уже на столе весело кипел самовар. Он был весел и все время шутил.