Александр - Сергей Анатольевич Шаповалов

в большую лохань с горячей водой и долго скоблили распаренным лыком. Новая чистая рубаха, белая в тонкую чёрную полоску, приятно охладило тело. Мне подали красивый бархатный сюртук с золотым шитьём и двумя рядами блестящих пуговиц. Но я от него отказался. Уж очень мне он показался нарядным. Попросил принести мой старый мундир.

– Надеюсь, вы его не успели сжечь? – спросил я грозно у лакея.

– Нет. Его вычистили и отпарили.

Парик без вшей, надушенный и присыпанный пудрой, а не мукой, пришёлся как раз к моей голове.

Меня провели на второй этаж в просторный зал, сияющий люстрами. Винные пары ударили в нос, запах копчёного мяса и свежих салатов. Играла музыка. Мужчины в военной форме и штатском платье вели приятные беседы, чокаясь тонкими бокалами. Дамы весело щебетали, обмахиваясь пёстрыми веерами.

– Господа! – громко сказал фон Пален. – Десять часов вечера!

Тут же лакеи задёрнули тяжёлые шторы на окнах. Половина свечей на люстрах затушили, оставляя в зале приглушённый свет. Музыканты заиграли тише.

– Всё никак не привыкну к новым порядкам, – пожаловался толстый чиновник другому. – Ложиться надо рано, вставать – чуть свет. Немцам таков порядок в пору, а русскому человеку нужна свобода.

– Да, уж! – согласился его собеседник. – Даже в доме генерал-губернатора не чувствуешь себя спокойно.

Среди присутствующих я заметил знакомую плотную фигуру в мундире полного адмирала. Гордое смуглое лицо с крупным горбатым носом и полными губами. Горящий взгляд темных глаз под густыми бровями. Присущее всем испанцам привычка жестикулировать во время разговора. Я подошёл к адмиралу:

– Здравие желаю, Иосиф Михайлович.

Де Рибас удивлённо вскинул брови.

– Чтоб меня черти съели и не подавились! Добров! Живой! Дайка я тебя осмотрю! Ноги целы! Руки на месте! И голова без дырок! Да вы возмужали! Вот, так, так! Я слыхал краем уха, с Ушаковым острова брали?

– Да, участвовал, – признался я, стараясь скрыть гордыню.

– А потом где пропадали?

– По Европе путешествовал, – нехотя ответил я. – А вы в высокой должности? Поздравляю.

– Ох, уж мне эти должности. Вот, помнишь тогда, нас с генералом Волланом призвали в Петербург. Да вы, как раз, рескрипт и привезли. Кляузу на нас настрочил Бердяев, губернатор Новороссии, якобы мы с Яковом Павловичем де Волланом воруем на строительстве города.

– Помню, как же.

– Думал – все! Проведу остатки дней своих в Петропавловской крепости. Предстал перед императором. Выложил ему всю правду… Чист я! Какое воровство? Свои кровные порой приходиться вкладывать. Он меня раз – и в рыцари произвёл, в эти, в мальтийские. – Де Рибас с гордостью показал белый эмалированный крест в петлице сюртука. – Но самое главное: назначил управляющим лесным департаментом. Трудился я не покладая рук. По всей России колесил. Все лесозаготовки объездил. Представьте, и тут нашлись завистники. И тут меня оболгали. Обвинили в растратах, в воровстве… Попал в опалу. Но правда восторжествовала! – Он многозначительно потряс над головой указательным пальцем. – Ничего против меня не смогли выдвинуть. Вновь был призван императором на службу. Нынче я занимаюсь укреплением Кронштадта.

– А что с Одессой? – поинтересовался я.

– Что с Одессой? – не понял де Рибас. – Ничего с Одессой. Строится. Летом нынче думаю туда съездить.

– Но, помните, я же привёз распоряжение о прекращении строительства.

– Ах, да, да, – замахал он руками, как птица, пытающаяся взлететь. – Тут такая история вышла! Собралась магистратура, да все купцы. Написали письмо директору одесской таможни Кирьякову Михаилу Михайловичу. Он ко мне. Михаил Михайлович как раз в ту пору в Петербурге был. Начали думать, чем помочь. И тут вспомнил: уж очень Павел Петрович любит апельсины. В Петербург их англичане завозят и продают по огромной цене. А у нас ими греки торгуют точно репой. Да цена смешная, что пуд бычков, что пуд апельсин. Мы в Одессу письмо ответное написали: достаньте апельсины, во что бы то ни стало. Представляете, Добров, первое же судно, прибывшее с апельсинами, было скуплено нашими торговцам. Погрузили фрукт на телеги, укрыли перинами и одеялами пуховыми, чтобы не помёрзли, и – в дорогу. День и ночь ехали без остановок. Унтер-офицер Раксамити довёл обоз за три недели до Петербурга. Императору внесли в огромных корзинах всю эту ароматную солнечную прелесть. Он как воскликнет: Как? Откуда? В феврале померанцы! Ему докладывает Раксамити, мол, у нас их девать некуда, чуть ли не вилами разгружаем. А там и другого товару полно: кофе из Турции, специи из Азии, шёлк из Китая… Император тут же подписал указ: выделить четверть миллиона рублей на продолжение строительства города.

– Ох, Семён, вы опять в старом мундире, – посетовал фон Пален, бесшумно подойдя сзади.

– Простите. Никак не могу отвыкнуть, – извинился я.

– А может и к лучшему, – согласился губернатор Петербурга и обратился к залу: – Господа, хочу представить вам героя штурма Корфу, героя Швейцарского похода нашей армии, капитана Доброва. Не смотрите, что он еще молод. Он – настоящий ветеран и может нам поведать леденящие душу истории о морских сражениях за острова и баталиях в заснеженных перевалах Альп.

Меня тут же окружила толпа. Все жали мне руку, поздравляли, восхищались, спрашивали о чем-то. Я отвечал, иногда невпопад. Чувствовал, что щёки мои пылают. Неуклюже целовал дамам тонкие ручки в шёлковых перчатках.

Немного расстроился, что среди присутствующих я не увидел Сони. Без неё мне зал казался наполовину пуст. Всё ждал, что она вдруг появится, лёгкая, весёлая, с блестящими глазами.… Напрасно.

Меня брали под локоть статные генералы, просили поведать в подробностях о том или ином боевом эпизоде. Неожиданно столкнулся взглядом с генералом Беннигсеном. Жёстким, холодным взглядом. Но он быстро протянул мне руку со словами:

– Забудем старое. Вы теперь другой, и я нынче иных взглядов.

– Поверьте, я не думал поступать подло, – смутился я.

– Ах, оставьте, – махнул он рукой. – Всем давно известно, как Аракчеев подставил вас. Ведь вы могли тогда погибнуть. А император меня милостиво простил. Видите, я вновь на службе.

Попался мне и майор от артиллерии Яшвиль.

– Вы знаете: моя ложа в театре всегда для вас открыта.

Я поблагодарил майора.

– Такое впечатление, что вы кого-то ищите, – сказал подошедший Никита Панин. – Ах, понимаю, – хитро улыбнулся он. – У фрейлин очень насыщенный день, а вечера – так просто ужас. Но вы не переживайте. Скоро станете майором – и для вас будут открыты все высокие дома Петербурга. И фрейлину свою забудете. Шучу! Шучу! – он усмехнулся. – Не смотрите на меня таким огненным взглядом.

Вечер закончился поздно, вернее, рано утром. Когда слуга провёл меня в отведённые покои, за окном уже стояли серые сумерки, предвещая скорый рассвет. Фон Пален пожелал