Свете тихий - Андрей Столяров

О том же, видимо, размышляет и Аля. За едой она просит меня объяснить ей суть нынешнего глобального кризиса.

– Ни вот столечко не понимаю, – весело говорит она. – По радио: кризис, кризис, по телевизору: кризис, кризис. Во всем мире кризис, только у меня его нет.

– Зачем это тебе? – спрашиваю я, прожевывая бутерброд. – Если у тебя лично кризиса нет, то и внимания не обращай. Живи, как жила.

– Ну, мне все-таки любопытно, – упорствует Аля.

Она даже тарелку отодвигает.

Глаза ее так и светятся, в бокале – остатки вина.

Я объясняю ей, что нынешний кризис не случайно называют финансовым, суть его в том, что лопаются громадные денежные пузыри. Всякая экономика кредитна, говорю я, затраты на производство товара осуществляются раньше, чем будет получена прибыль. Вот эти предварительные расходы и есть кредит. То есть, товаров в мире всегда будет меньше, чем денежных средств. Это нормально, можно сказать, на том и стоим. Другое дело, что в последнее время получили гипертрофированное развитие различные финансовые деривативы… Извини, я имею в виду акции, облигации, собственно кредитные обязательства… Ипотечные обязательства например… Оказалось, что деньги выгодней вкладывать не в производство, а сразу в деньги: сфера финансовых операций стала преобладающим сектором экономики. Количество ничем необеспеченных денег непрерывно росло, и вот теперь эти радужные пузыри с шумом лопаются. Деньги не просто теряются, то есть переходят из одних рук в другие, а испаряются, превращаются в бесплотную пыль, в ничто…

– Все равно я не понимаю, – жалобно говорит Аля. – Но ведь заводы и фабрики никуда не исчезли? Они же не испарились, не превратились в ничто? Рабочие по-прежнему готовы работать, товары по-прежнему можно производить, эти товары все так же нужны, люди все так же согласны за них платить… Где кризис?.. Что-то я не въезжаю…

Я объясняю ей, что кредит – это доверие. Кредитор должен быть убежден, что заемщик взятые деньги непременно отдаст. И не просто ту сумму, которую брал, а еще с процентами, превышающими инфляцию. Не машина ему нужна, не дом, который идет как заклад – что в условиях кризиса он будет делать с недвижимостью? – ему нужны только деньги, те универсальные средства, которые он может реализовать. И если он не будет уверен, что заемщик способен их возвратить, если возникнет по этому поводу хотя бы тень сомнения, то никакого заема он, разумеется, не предоставит. Вот в чем тут суть: даже те свободные средства, которые в экономике есть, сейчас немного придерживаются. Они как бы законсервированы. В кредиты их не перевести. А нет кредитов – предприятиям не на что закупать сырье; не на что закупать сырье – соответственно сворачивается производство; сворачивается производство – начинаются массовые увольнения, растет безработица – падает покупательная способность. Порочный круг: кризис из умозрительного состояния переходит в реальность.

– Впрочем, если эта механика не кажется тебе убедительной, могу предложить красивую конспирологическую версию. Кризис был вызван президентскими выборами в США. Республиканцы, которых представляли Буш и Маккейн, явно проигрывали – рейтинг был низкий, избиратель за них голосовать не хотел. Тогда они провоцируют Грузию на войну. Сразу же – информационный взрыв, лидеры республиканской партии – в центре внимания. Президент Буш делает резкие заявления, кандидат в президенты Маккейн делает резкие заявления, военный флот США идет в Черное море. Рейтинг республиканцев, естественно, начинает расти, и тогда демократы, конкурирующая с ними партия, чтобы не проиграть, обваливают рынок кредитов…

Аля передергивает плечами, точно ей зябко.

– Когда ты так говоришь, мне что-то не по себе. Я – будто щепка, соломинка, которая попала в водоворот – затягивает в глубину, бросает из стороны в сторону… Делают, что хотят. Они нас за людей не считают… – Она взмахивает руками, не давая мне отвечать. – Все, все, больше ничего не хочу слышать! Лучше пойдем, покажу тебе свой новый проект.

Проект – это святое. Если Аля хочет продемонстрировать свой новый проект, ей лучше не возражать. Мы вновь перебираемся в комнату, где горит только крохотная настольная лампа, и устраиваемся перед компьютером, втиснувшись вдвоем на единственный стул.

Иначе перед компьютером не поместиться.

Аля щелкает мышкой:

– Смотри, сейчас это выглядит так.

На экране возникает пустырь, заросший травой. Трава еще летняя, жаркая, исполненная жизненных соков. Распахивается над ней восторженное приволье. Это, впрочем, не спасает строение, расположенное строго по центру, – вид у него такой, будто рука человека не прикасалась к нему лет сто пятьдесят. Кстати, возможно, что оно так и было. Багровый кирпич топорщится сгустками спекшейся крови, фризы, разделяющие этажи, частично осыпались, за пыльными рамами, сохранившими кое-где остатки стекла, чернеет мертвая пустота. Картину можно было бы назвать «Забвение». У Али есть несомненное художественное чутье, настроение схвачено так, что ощущается буквально с первого взгляда: хочется забытья, беспамятства, вечной солнечной тишины, безразличия, дремотного травяного существования, где вчера ничем не отличается от сегодня и где жизнь окутана безмятежной упоительной пеленой.

– А вот так это будет выглядеть в перспективе.

Строение на экране преображается. Теперь это уже не мираж былого, не призрак прошлого, съедаемый тиной небытия, а вполне современное, крепенькое, очень уютное здание, сохраняющее, тем не менее, родовые признаки старины. Кирпичные стены выровнены и аккуратно зачищены, фриз восстановлен и как бы приподнимает на глянцевых своих кружевах верхний этаж, ржавая жесть на крыше заменена черепицей, над дверями из полированного темного дуба – цветной витраж.

Немного, быть может, мрачновато, но стильно. Напоминает сказочный замок, воздвигнутый не каменщиками, а волшебством. Сейчас выглянет из окна томная дева, вздохнет, поведет руками – синь неба зажжется в ее необыкновенных глазах.

– Что это будет?

– Гостиница, – радостно объявляет Аля.

И добавляет, что такова ныне главенствующая мода в Европе: делать в старых промышленных зданиях – в котельных, фабриках, электростанциях, складских помещениях – гостиницы или офисы. Еще можно арт-галереи, но галереи у нас пока плохо идут.

– Ну как?

Что-то мешает мне выразить бурный восторг. Хотя Аля своей работой этого несомненно заслуживает. Может быть, кирпич все-таки заштукатурить? Или фриз цвета жженого сахара сделать несколько веселей?

– А это что?

Аля всматривается туда, куда указывает мой мизинец. Затем шуршит распечаткой, которая представляет собой подробный архитектурный чертеж.

– Э-э-э… Трудно сказать… То ли раньше был дымоход, то ли остаток старой промышленной вентиляции… Во всяком случае, там все зацементировано…

– А нельзя ли это… э-э-э… немного поднять?

– Как это… э-э-э… немного поднять?

– Ну… э-э-э… не знаю… Э-э-э… Продолжить, скажем, немного вверх…

Аля пожимает плечами. Она не очень верит в мои конструкторские способности. Однако начинает быстро-быстро пощелкивать мышкой, выискивая на панели требуемые цвета, а язычком кисти, мотающимся то туда, то сюда, дорисовывать в правой части черепичного ската нечто вроде плоской трубы. Вдруг выпрямляется, говорит: О!.. – и уже сама, без подсказки, делает в ней сквозные, точно в звоннице, прорези.

Мелочь, казалось бы, а все здание тут же преображается. Исчезает грузность, которая вместе с темным колором придавливала его к земле. Строение теперь как будто парит. У него такой естественный облик, точно оно существовало всегда. Мы просто сделали это существование зримым.

Аля отталкивает мышку.

– Конечно… Мне самой следовало бы понять! – с досадой восклицает она. – Если есть сквозная опора, то она должна что-то нести… Но ты все равно – молодец. Из тебя мог бы получится грамотный архитектор…

В устах Али – это высшая похвала.

– Тогда я жду благодарности, – говорю я.

– Благодарности?

– Но я же тебе помог.

– Я тебе благодарна, – медленно говорит Аля. – Если бы не ты, я оставила бы, наверное, тот вариант. А ведь чувствовала, чувствовала – что-то не то!..

Она искоса поглядывает на меня. Дыхание ее учащается, ресницы не могут скрыть блеск ярких глаз.

– Конечно, я тебе благодарна, – повторяет она.

И вдруг прижимается ко мне так, что мы опрокидываемся на диван.

Ночью начинается дождь.

Он то накрапывает, шурша, по крышам, по разноцветной листве, по асфальту, то исподволь усиливается, накатывая на нас сквозь форточку плеск темной воды.

Я слушаю его почти до утра.

Не знаю, в чем дело, но я не могу спать возле Али. Она как будто забирает мой сон, тихонько оттягивает, вдыхает его, оставляя взамен прерывистые мгновения дремы.

Я, впрочем, не возражаю.