Серебряная луна - Барбара Картленд

— Понимаю, отец, — усмехнулся лорд Шерингем. — Как я туда попаду?

— Ты пересечешь Ла-Манш на военном корабле, — ответил лорд Морден. — До берега доберешься на лодке и высадишься в Нормандии. Разумеется, тебе дадут достаточно денег. Ты сможешь купить себе лошадь или карету и праздным путешественником проследовать в Париж. Каннинг наводит справки через своих агентов о нормандских семьях, которые после революции живут в сравнительной безвестности. Среди них, безусловно, найдется хоть одна, где сын примерно твоего возраста или умер, или недееспособен. Ты появишься в Париже под его именем, почти не вызвав лишних разговоров.

— Хороший план, если только… Согласитесь, неудобно будет встретиться на обеде с господином, чье имя и родословную я беззастенчиво украл.

— Постараемся, чтобы этого не случилось, — успокоил сына лорд Морден. — Ну, Арман, как тебе предложение? И как ты намерен претворять его в жизнь?

Лорд Шерингем засмеялся:

— Очень любезно, что вы спрашиваете мое мнение. Я охотно поеду. Как вы только что сказали, я пять лет растратил в Лондоне впустую. Мне двадцать шесть лет, а я ничего не добился и ничего не узнал, кроме того, что женщины желанны лишь до тех пор, пока не сдадутся, и что игра — это просто дорогой стимулятор возбуждения.

Лорд Морден запрокинул голову и рассмеялся.

— Ну и циник! — воскликнул он. — В двадцать шесть лет! Бедный мой Арман…

— Вероятно, сэр, во мне играет французская кровь. Вот и приходится изобретать новые развлечения, новые способы позабавиться, даже с риском оскорбить посла! А ваше решение — это для меня в некотором смысле подарок судьбы. Всем ясно, что вы в большом гневе, и общество согласится, что вы совершенно правы, отослав меня в деревню на несколько месяцев и закрыв Морден-Хаус.

— Действительно, — тихо сказал лорд Морден. — Нам ведь придется как-то объяснить твое отсутствие в Англии.

— В Лондоне, сэр, — поправил лорд Шерингем. — У вас имеется поместье в Норфолке. И отлично! Я наказан: никаких женщин, никаких карт, единственным развлечением будет охота на куропаток, когда наступит сезон.

— Превосходно, — одобрил лорд Морден.

— Ну, тогда сегодня же вечером весь Лондон узнает о вашей жестокости. Мне придется наговорить о вас немало неприятного и даже вытереть слезу-другую, осмелюсь сказать, на чьем-нибудь беленьком плечике. А завтра я буду в пути.

Лорд Морден протянул руку:

— Спасибо, Арман.

— Напротив, дорогой отец, это я вас благодарю. Впервые за столько времени меня наконец ждет по-настоящему интересное дело.

— Ты хочешь сказать, что тебя не интересовали все эти прекрасные дамы с предосудительной репутацией? — спросил лорд Морден.

— Отчего же. Просто ближе к рассвету, сэр, этот интерес улетучивался! — ответил лорд Шерингем.

Лорд Морден смеялся, но взгляд, обращенный на сына, затуманился печалью.

Через два дня в предрассветных сумерках месье Арман де Сегюри ступил на берег Франции. Моряки, доставившие его на лодке, не произнесли ни слова в ответ на его прощальный взмах рукой. Таковы были полученные ими указания.

Он легко спрыгнул на песок; спутники подождали, пока его высокая фигура не скроется за береговыми утесами, и быстро развернули лодку обратно к кораблю.

Арман спокойно, без спешки зашагал к деревушке, расположенной примерно в миле от берега. Он заглянул в гостиницу, заказал плотный завтрак и поведал хозяину нехитрую историю. Его карета сломалась милях в десяти отсюда, до деревни-то ему добраться удалось, но теперь нужна лошадь, так как у него срочное дело в Руане.

Легенду приняли без подозрений и помогли подыскать коня.

По счастью, это было нетрудно. Местный кастелян, обедневший после революции, стал конезаводчиком, но кому по тем временам продать лошадь за хорошую или хоть за умеренную цену? Практически он больше терял от своего дела, чем получал прибыли. И вот, после приятных переговоров за бутылкой вина и выложив прилично, Арман пустился в путь на горячем вороном жеребце арабских кровей.

Он не спешил в Париж. Прекрасно понимая, какие опасности и трудности его могут ожидать, он вспоминал слова своего университетского преподавателя, пытавшегося однажды проникнуть в Мекку под видом арабского паломника.

«Самое главное в искусстве маскировки — это научиться думать на языке страны, в которой находишься», — внушал он студентам.

Теперь, проезжая по Франции, Арман тренировался в этом искусстве.

Думать по-французски ему было легче, чем кому-либо другому. Когда он был младенцем, мать говорила с ним по-французски, и первые его слова были смесью двух языков. Оставаясь вдвоем с матерью, они всегда говорили только по-французски.

— Ты должен быть столь же моим сыном, как и сыном своего отца, — нежно говорила ему она. — Он может дать тебе много: положение, титул, огромное состояние, но я тоже могу дать тебе кое-что ценное. Я открою тебе секрет полной жизни. Я научу тебя смеяться над собой и расскажу, как радостно и больно быть влюбленным.

Он вспомнил, как она запрокидывала голову и восклицала:

— Ох уж эти англичане! Они не умеют любить! Когда ты подрастешь, Арман, я столько расскажу тебе об этом!

Но когда он подрос, чтобы разбираться в таких материях, его потрясающей, обожаемой француженки maman уже не было в живых. Ему было семнадцать лет. Он живо помнил, как смотрел на вазу с весенними цветами в гостиной — комнате, которая отчасти была ее собственной, и думал, что они тоже умрут и их красота уйдет так же, как и она. Арман не упрекал своего отца за то, что он снова женился. Он понимал, как невыносимо пусто и одиноко стало в доме, где смеялась и играла его красавица мать. Он чувствовал, что похож на нее больше, чем на отца, и что она имела все основания называть его «мой родной французский малыш».

Примерно год после ее смерти ему было невыносимо думать о ней. Он не говорил по-французски и не слушал, когда по-французски говорили другие; но со временем боль потери притупилась, он стал дорожить всем, что напоминало о ней, каждым ее словом, которое помнил. Все вернулось к нему: словечки, короткие восклицания, остроумные идиомы, всегда его забавлявшие.

Трясясь по дорогам ее родной земли, он чувствовал присутствие матери рядом с собой.

Через десять дней он подъехал к Парижу. Погода стояла превосходная, теплая, но с легким ветерком, отчего даже полуденная жара не томила духотой. Арману уже не терпелось добраться до места назначения. У него не было определенных планов, он понятия не имел, что будет делать, и все же вдруг его одолело неудержимое желание скорее попасть в Париж. Он жаждал приступить к своей задаче, готов был вгрызаться в нее зубами.