Секс и деньги. Как я жил, дышал, читал, писал, любил, ненавидел, мечтал и пил в мужском журнале - Марк Дэпин

Отец появился на свет в Ливерпуле, его родители были выходцами из России. В четырнадцать лет, так и не научившись читать, он бросил школу из-за любви к футболу.

Отец моего отца встретился с Джимми, отцом моей матери, когда тот возглавлял забастовку мебельщиков. Мой русский предок прибыл из Ливерпуля, чтобы взять на себя работу, от которой отказывались бастующие. Эта ситуация лучше всего характеризует политическую обстановку внутри моей семьи. Дэпины были консерваторами, Бенджамины – социалистами. Я никогда не знал своего деда по отцовской линии – он умер еще до моего рождения, но Джимми говорил, что тот ему нравился.

Во время корейской войны отец служил в королевских войсках связи, располагавшихся в Шервудском лесу. Его служба была оценена как «очень хорошая», а сам он как «трезвенник». Он выпивал, наверное, не больше стакана «Драмбуйе» в год и выкуривал не больше одной сигареты. Но не могу сказать, что сильно любил его. Я вообще никого и никогда не любил слишком сильно.

После этого до тридцати лет отец работал закройщиком на швейной фабрике. На танцах он повстречался с моей матерью, они поженились, и мать научила его читать. После этого он стал работать распространителем поздравительных открыток. Когда работодатель отца обанкротился, тот взял дело в свои руки и справлялся с ним с переменным успехом. Все шкафы в нашем доме были заставлены коробками, на которых было написано «восемнадцатый», «двадцать первый» или совсем непонятное, «OK ацетат». Отец не брезговал новинками вроде пластиковой карточки, предназначавшейся имениннику, которому исполнился двадцать один год, или той, что дарят на первый день рождения близнецов.

Основное место в жизни моего отца занимал футбол. Перестав играть, он стал судьей-любителем, но так и не сумел сдать экзамены на должность профессионального судьи, поскольку не мог прочитать экзаменационный билет. К этому экзамену допускали только до тридцати лет, и к тому моменту, когда он научился читать, было уже поздно. Каждую субботу отец судил игры команд пабов или общественных клубов на открытом поле возле Раундхей-парк. Если он не мог быть полевым судьей, то занимал место судьи на линии. По воскресеньям папа руководил играми воскресной лиги. Однажды он судил матч слепых футболистов, которые играли мячом с колокольчиком внутри. Он ненавидел «Лидс-Юнайтед». Учитывая, что мы жили в Лидсе, а «Лидс-Юнайтед» был самым популярным клубом английского первого дивизиона, это было весьма досадно.

Отец любил посмотреть футбол, но только не на стадионе Лидса на Эллан-роуд. Пока «Лидс» выигрывал Кубок УЕФА (1971 год), Кубок Великобритании (1972 год) и, наконец, чемпионат Англии (1974 год), мы мотались по унылым йоркширским городкам – Ротерхейму, Донкастеру, Гримсби – и наблюдали за сражениями команд четвертого дивизиона. Но я не обижался, потому что любил своего отца, хотя и не слишком сильно.

На игру «Лидс-Юнайтед» мы попали только однажды, в 1974 году, когда они играли с «Ливерпулем» на Черити-Шилд в Уэмбли. До сих пор мне встречаются личности, которые могут по памяти назвать фамилии всех игроков «Лидса» – Харви, Рини, Черри, Бремер, Макквин, Хантер, Лоример, Кларк (заменен на Маккеннзи), Джордан, Джиле, Грей. Вместе со своим новым директором Брайаном Клогом они вышли в центр стадиона – все белые и в белой форме, с длинными бачками и волосами, развевавшимися по ветру. Основное время окончилось вничью. Игра была бессвязная и жестокая. Капитан «Лидса» Билли Бремер повздорил с капитаном «Ливерпуля» Кевином Киганом. Обоих удалили, и оба в знак протеста сняли с себя футболки. «Ливерпуль» выиграл по пенальти. После этого мой отец растерял все, ради чего жил.

Семья распалась, он был вынужден перезаложить дом, дети отдалились от него – эмоционально, культурно и географически.

Моя мать родилась в Лидсе и выросла в маленьком домике вместе с четырьмя сестрами. Джимми, ее отец, считал, что образование лишает девушку шансов выйти замуж, поэтому он сжег ее табель со средним баллом и запретил сдавать экзамены на более высокую оценку. Позором всей семьи стала моя тетушка Глория, которая выиграла стипендию для обучения в Оксфордском университете. Мама сама научилась стенографировать и печатать на машинке и ушла из дома в шестнадцать лет, потом вернулась и работала сначала секретаршей, затем медсестрой.

Мой отец увидел в ней самого себя. У нее тоже по линии матери предки были выходцами из России, она тоже выросла в тесноте и под гнетом предрассудков иммигрантской нищеты, она хотела мужа, детей и дом с садиком. Они купили полуразвалившийся дом с живой оградой, гаражом, фруктовыми деревьями и малиновым кустом во дворе.

Мне кажется, мама всегда скрывала, что ей хотелось большего. Наверно, ей казалось, что так она никогда не выйдет замуж. После моего рождения она уволилась с работы; через четыре года появился на свет мой брат. Все это время она готовилась к вступительным экзаменам в Ассоциацию образования рабочих. Мы стали принимать постояльцев, и мне пришлось спать на двухъярусной кровати вместе с братом. Сначала у нас жил парень из Франции, затем из Голландии, потом студент из Лондона, еще один студент из Биллингема, что возле Ньюкасла.

Мама поступила на факультет социологии и психологии в университете Лидса. Через три года она окончила курс и спустя еще год сбежала от моего отца на такси, забрав с собой нас с братом. Мы пересекли весь город и попали в квартиру к нашему прежнему постояльцу из Биллингема, что возле Ньюкасла – длинноволосому студенту, который даже не был евреем. Ему было двадцать два года, мне – десять.

Отец и брат были просто раздавлены. Мать сама сходила с ума от того, что натворила. Ее нервы сдали, когда родители перестали с ней общаться. Мама работала поваром, уборщицей, никогда не пила, утюжила носовые платки и салфетки.

Отец прорыдал всю ночь перед нашим отъездом, а когда мы приходили к нему в гости, все обои и ковры казались разбухшими от слез. Мы задерживались у него допоздна, обнявшись смотрели фильмы о войне по черно-белому телевизору, ели чипсы с луком и сыром и пили газировку прямо из бутылки. Это время запомнилось мне как лучший период моих отношений с отцом.

Мне нравилась новая жизнь. Студент играл на гитаре, слушал Боба Дилана, «Битлз», «Лед Зеппелин» и «Роллинг Стоунз». Он обклеил всю квартиру плакатами из журналов о музыке. Он читал американские комиксы, «Маленькую красную книгу» Мао Цзэдуна и поэзию Леонарда Коэна. Единственным его недостатком, с моей точки зрения, было то, что он болел за «Лидс-Юнайтед».

Студент все еще учился в университете, а мама могла работать только по совместительству, поэтому денег у нас не было. Отец взял для нас напрокат телевизор с условием, что он будет стоять в нашей с братом комнате. Чтобы телевизор работал, мы должны были каждые четыре часа бросать в него десять пенсов. Время всегда кончалось перед развязкой фильма или на середине передачи «Мир и война».