Голос Вселенной 1991 № 12 - Юрий Дмитриевич Петухов

императора. А тот мерил покои шагами, хмурил брови, скрипел зубами, вскрикивал и будто бы с кем-то беседовал. Юная двенадцатилетняя девочка лежала на ложе ни жива ни мертва. Черные тени колыхались в свете свечей по стенам и сводам. Она слышала лязг цепей, стоны, хрип… потом она вдруг увидела вбежавшую неведомо откуда (при закрытых дверях) черную собаку с горящими глазами. Император бросился на ложе, прижался к девушке – его било в холодном ознобе, зубы стучали, со лба лил ручьями пот. Он так сжал наложницу, что у той затрещал позвоночник, и она вскрикнула – но тут же тяжелая рука закрыла ей рот. «Молчи!» – выдавил белый как мел Диоклетиан. Собака подбежала к самому ложу, замерла, ощетинилась… и вдруг ее начало рвать: из огромной огненно красной пасти вывалились наружу какие-то кишки, кости, жилы, мясо… Когда груда изверженного достигла края ложа, из нее вдруг стал вырастать красный призрак с расплывающимися очертаниями. Наложница чувствовала, что умирает от страха, что сердце не выдерживает, но отвести глаз она не могла. Мигом позже стало ясно – это призрак юнца-маразматика, умерщвленного предыдущего императора. У Диоклетиана судорогой свело нижнюю челюсть, руки, ноги. Он хрипел, стонал, слюна текла по подбородку… призрак приблизился, занес руки над застывшим поверженным Диоклетианом, улыбнулся зловеще. Его скрюченные пальцы потянулись к белому дрожащему горлу. И замерли, чуть коснувшись его. «Страшно?!» – вопросил призрак ледяным отрешенным голосом. Диоклетиан ответить не смог, он был на грани безумия. Призрак сдавил горло жертвы, начал душить. Он душил долго и медленно, то отпуская, то вновь сдавливая костяные жесткие пальцы – это была страшная пытка! Напоследок призрак рассмеялся тихо, промолвил: «Нет, я теперь тебя не буду убивать! Я тебя убью потом! Когда придет твой час! А до того я буду приходить к тебе каждую ночь…» Вот тут новоявленный император пришел в себя. Он вскочил на ноги, отбросил наложницу, выхватил меч и трижды перерубил стоящего перед ним сверху донизу. Призрак не исчез, даже не сдвинулся с места – меч проходил сквозь его красное расплывчатое тело. «Жди меня! Жди каждую ночь!» – прошептал он бесстрастно. И исчез.

Диоклетиан долго не мог успокоиться. Он сидел на краю ложа, дрожал, глаза его были безумны, вспомнив про наложницу, он снова схватился за меч. Но ослабевшая рука не удержала оружия, меч выпал. Девушка отползла по мраморному полу в угол, укрылась с головой бархатной портьерой. И все же она подсматривала в щелку. А смотреть было на что, казалось, новоявленный император умирает: он опять начал биться в конвульсиях, хрипеть, выкрикивать что-то неясное… Девушка ничего не могла понять. Но когда она случайно поглядела вверх, то увидала на сумрачном подрагивающем от мигания свечей потолке восковое женское лицо – оно было огромным, раза в четыре больше, чем обычное. Глаза на этом лице были стеклянно-зелеными, застывшими, из краешка плотно стиснутых губ сочилась кровь. «Изыди! Убирайся прочь! – завопил Диоклетиан. – Я не хочу тебя видеть!» Но лицо не исчезало. Только глаза стали оживать, наливаться неземным огнем, кровью, отблесками какого-то ослепительно-желтого пламени. «Прочь, Вифиния! Прочь!» С Диоклетианом случилась самая настоящая истерика – он бился головою об пол, катался по бесценным персидским коврам, совал лицо и руки в пламя свечей, раздирал ногтями кожу, рыдал, хохотал, пытался заколоться кинжалом… А лицо тем временем становилось все более выпуклым, отделялось от потолка, опускалось вниз.

Появились длинные и тонкие белые руки, они тянулись к беснующемуся, но не дотягивались. «Нет! Я не уйду, Диоклетиан! Мне нужна кровь – твоя кровь!» Женский призрак опустился на ложе, теперь он был размерами с обычную крупную высокую женщину-патрицианку. И ничего призрачного в ней не было – только плоть ее была мертвенно-белой, а глаза горящими, прожигающими. «Дай мне жертву! Или иди сам сюда!» Покойница вытянула руки перед собой. Но Диоклетиан опередил ее – он бросился к бархатному занавесу, схватил умирающую со страху наложницу, подтащил к ложу, бросил к ногам покойницы. Но та даже не поглядела на девушку«…или иди сам!» – вновь прошептали ее губы. Диоклетиан отшвырнул наложницу ногой – в нем вдруг проснулись потаенные силы, он стал необычайно подвижен, силен, сообразителен. А наложнице казалось, что это не явь, а страшный кошмар. Но какая-то неведомая сила не давала ей отвести или закрыть глаз. Тем временем Диоклетиан схватился за шнур у ложа, трижды дернул… и тут же из-за двери выскочили четверо здоровенных парней из его гвардии преторианцев. Троих он тут же выставил обратно, одного оставил, указал рукой на покойницу Вифинию. Преторианцу не надо было ничего объяснять – он львом бросился вперед, коротко взмахнул мечом… и вдруг выронил его, замер, а потом начал медленно расстегивать доспехи, стягивать одежды. Через минуту он был совершенно гол. Покойница встала и положила ему руки на плечи, притянула к себе. Потом она медленно, задом, не выпуская жертвы, подошла к ложу, легла спиной вниз, опрокинула на себя оцепеневшего парня, находящегося в полубессознательном состоянии, широко раскинула ноги и, томно изгибаясь, покачиваясь, свела их у него за спиной. Гвардеец двигался ритмично, словно заколдованный, то убыстряя свои движения, то замедляя их, полностью подчиняясь воле сластолюбивой покойницы. Любовная игра продолжалась долго. И закончилась она неожиданно: оба любовника поднялись на ложе в полный рост, причем лишь он стоял на ногах, а она продолжала обвивать его талию своими ногами, висеть на нем. Но когда она немного откинула голову назад, будто залюбовавшись красивым кудрявым парнем, наложница увидала, как из полуоткрытого пунцового рта выдвинулись вперед четыре длинных белых клыка… Следующее произошло мгновенно – клыки вонзились в шею гвардейца, хлынула кровь. Но сам парень будто не замечал ничего, он продолжал сжимать, оглаживать женское тело, продолжал ритмично покачиваться… лишь ноги его стали вдруг ослабевать, подгибаться. Но они держали обоих до поры до времени, а затем покойница резко развела свои длинные полные ноги, встала на ложе, теперь она уже склонялась над своею жертвой. И чем меньше крови оставалось в венах и артериях гвардейца, тем безвольней становилось его тело – пока оно не замерло бездыханно на скомканном покрывале. Покойница оторвалась от шеи, еле заметно облизнулась, задрала голову вверх, тряхнула разлетевшимися волосами и взревела совсем не по-женски, звериным рыком. После этого она как-то странно улыбнулась Диоклетиану. И пропала.

В исступлении новоявленный император сбросил на пол тело своего охранника, потом набросился на наложницу, избивая ее ногами, вкладывая в удары всю свою огромную силу. Он бил девушку до тех пор, пока та не потеряла