Джим Пуговка и машинист Лукас - Михаэль Энде

— Как же нам называть его? — неожиданно спросил король. — Ребенку все-таки положено иметь имя.

И он был прав. Все принялись напряженно думать. Первым заговорил Лукас:

— Я бы назвал его Джимом. Мне кажется, это очень подходящее имя для мальчика. — Он приблизился к малышу и сказал: — Ну, Джим, будем друзьями? — При этом он постарался, чтобы его голос звучал как можно мягче — ему совершенно не хотелось еще раз напугать негритенка.

Малыш сразу же протянул к Лукасу свои тоненькие ручонки с розовыми ладошками, которые казались совсем крошечными по сравнению с ручищами Лукаса, измазанными сажей.

— Здравствуй, здравствуй, Джим, — поприветствовал Лукас малыша, осторожно пожимая доверчиво протянутую ему ручку.

В ответ на это Джим рассмеялся.

С этого дня они стали друзьями.

Прошла неделя, и снова в Медландию прибыл почтовый корабль. Завидев его еще издалека, фрау Каакс выбежала на берег и стала кричать почтальону, что ему, мол, не нужно причаливать. Все в порядке. Посылка предназначалась ей. Просто фамилия была написана неразборчиво. Все то время, пока она объяснялась с почтальоном, сердце ее отчаянно билось — казалось, что оно вот-вот выскочит из груди, ведь она так боялась, что почтальон отнимет у нее ребенка. А ей ни за что на свете не хотелось расставаться с Джимом — так она успела уже к нему привязаться.

— Ну и хорошо, значит, все в порядке. До свидания, фрау Каакс, — только и сказал на это почтальон, и тут же корабль поплыл себе дальше.

Фрау Каакс облегченно вздохнула и бросилась домой. Там она подхватила Джима и принялась на радостях кружиться с ним по всему дому. В какую-то минуту, правда, она вдруг подумала: а ведь на самом-то деле Джим — чужой ребенок, и, наверное, она поступила не слишком хорошо, оставив его у себя. От этой мысли вся радость ее тут же улетучилась: ее мучила совесть. И это чувство не покидало ее, видимо, и потом, когда Джим уже стал побольше, — не раз бывало так, что она вдруг откладывала в сторону какую-нибудь начатую работу и сидела, словно застыв, с очень серьезным выражением лица и только все глядела с тревогой на Джима — кто же все-таки его мама, думала она…

— Хочешь не хочешь, а придется, наверное, сказать ему всю правду, — вздыхала она всякий раз, когда разговаривала по душам с королем, или с Лукасом, или с господином Пиджакером. Те в ответ неизменно кивали головами, соглашаясь с нею, — мол, действительно, давно пора объяснить все Джиму. Но фрау Каакс никак не могла решиться и только откладывала и откладывала это важное дело.

Она, конечно, не думала и не гадала, что не далек тот день, когда Джим сам все узнает, и произойдет это помимо ее воли — тайна откроется Джиму совершенно удивительным и загадочным образом.

Ну вот, теперь население Медландии составляли один король, один машинист, один локомотив и два с четвертью подданных — ведь Джим еще был слишком маленьким, чтобы считаться целым подданным, он мог пока сойти только за четвертушку.

Но шли годы, Джим рос и скоро превратился в настоящего мальчишку-сорванца, который проказничал и бедокурил, немало досаждая тем самым господину Пиджакеру. А еще он не любил мыться — как, впрочем, и все мальчики его возраста. Он никак не мог взять в толк, зачем ему мыться, если у него черная кожа и все равно не видно, какая у него шея — грязная или чистая. Фрау Каакс почему-то придерживалась другого мнения, и Джиму волей-неволей приходилось ей подчиняться.

Фрау Каакс очень гордилась своим Джимом, хотя он доставлял ей немало хлопот, и у нее всегда находился повод для беспокойства — этим она ничуть не отличалась от всех прочих мам. Она беспокоилась о нем даже и безо всякого повода или расстраивалась по всякому пустяку. Ну, скажем, возьмет Джим зубную пасту и, вместо того чтобы чистить ею зубы, съест ее (она ему очень нравилась на вкус) — а фрау Каакс уже огорчается из-за такой ерунды.

Вместе с тем в некоторых случаях Джим оказывался просто незаменим. Вот, например, зайдет в лавку король, или Лукас, или господин Пиджакер, а фрау Каакс в этот момент занята по хозяйству — Джим всех обслужит, а фрау Каакс не нужно беспокоиться.

Лучшим другом Джима был Лукас. Они понимали друг друга с полуслова. Может быть оттого, что Лукас ходил таким же черным, как Джим. Частенько Лукас брал Джима с собою покататься на паровозике и по дороге все показывал и рассказывал ему. Иногда Лукас даже разрешал Джиму немножко поуправлять паровозом.

Джим мечтал тоже когда-нибудь стать машинистом, так как эта профессия очень подходила к его цвету кожи. Но для этого ему, как минимум, нужно было обзавестись собственным локомотивом. А локомотив, как известно, не так-то просто достать, особенно в Медландии.

Ну вот, теперь вам известно самое главное о Джиме, осталось только рассказать, как он получил свое прозвище. Дело в том, что у Джима очень часто продырявливались брюки, причем все время на одном и том же месте. Сотни раз фрау Каакс чинила эту злополучную дыру, но хватало ее заплаток ненадолго: не успеешь оглянуться, как на том самом месте, где только что была аккуратная заплатка, уже красуется здоровенная дырища. Джим, конечно же, изо всех сил старался вести себя крайне осмотрительно и осторожно. Но ведь бывает нужно, например, быстро залезть на дерево или съехать на попе с высоченной горы — и вот тебе, пожалуйста, уже опять дыра.

Надоело фрау Каакс латать ему штаны, и придумала она, как выйти из затруднительного положения: она взяла лоскуток, подшила его с изнанки к краешку дыры, посадила на этот лоскуток пуговку, а края дыры аккуратненько подрубила, так что получилась как бы петелька. Теперь вместо того, чтобы продирать штаны, Джиму нужно было только расстегнуть пуговку — и дыра на месте, застегнешь пуговку — и штопать не надо.

Вот с этого самого дня все жители Медландии стали называть Джима Пуговкой.

Глава третья, в которой чуть не принимается печальное решение, пришедшееся не по вкусу Джиму Пуговке

Шли годы, Джим рос, и его уже вполне можно было засчитать за половинку подданного. В какой-нибудь другой стране его бы давным-давно отправили в школу, и сидел бы он как миленький за партой, и учился бы читать, писать, считать, но в Медландии не было школы. А раз ее не было, то никому и в голову не приходило, что пора бы уже такому большому мальчику уметь читать, писать и считать. Джима это, конечно, беспокоило меньше всего, и он жил себе припеваючи, нисколько не беспокоясь о будущем.

Фрау Каакс внимательно следила за тем, как Джим растет, — раз в месяц она обязательно проводила замеры. Для этого Джиму нужно было снять башмаки, прислониться к дверному косяку на кухне, а фрау Каакс водружала ему на голову книгу, по которой она карандашом делала заметку на косяке, — новая черточка неизменно оказывалась чуть выше прежней. Фрау Каакс искренне радовалась тому, что Джим так хорошо растет. Но не все разделяли с ней ее радость — кое-кого это обстоятельство, наоборот, очень тревожило. Король Медландии был необычайно обеспокоен сложившейся ситуацией, ведь он, как правитель страны, все-таки чувствовал себя ответственным за благополучие своих подданных.

Однажды вечером он призвал к себе машиниста Лукаса и велел ему прийти в королевский дворец.

Лукас вошел в королевские покои, снял фуражку, вынул изо рта трубку и сказал:

— Добрый вечер, ваше величество!

— Добрый вечер, любезный мой машинист Лукас! — поприветствовал Лукаса король, сидевший в этот момент у своего золотого телефона. — Прошу тебя, садись, — сказал он затем, указывая Лукасу на свободный стул.

Лукас сел и приготовился слушать.

— Значит, так, — начал король и тут же отчаянно закашлялся. Прокашлявшись, он продолжал: — Уж не знаю, как тебе и сказать, но я надеюсь, ты меня все равно поймешь.

Лукас внимательно слушал короля, которого он никогда не видел таким озабоченным. Это его совершенно сбило с толку.

Король снова закашлялся. Покашляв немножко, он все же собрался с духом и продолжил свою речь, глядя при этом на Лукаса печальными и грустными глазами.

— Ты ведь всегда отличался понятливостью, Лукас, — сказал он.

— А в чем, собственно говоря, дело? — осторожно спросил Лукас.

Король снял с головы корону, подышал на нее и принялся тщательно протирать ее рукавом халата. Он явно тянул время, так как по всему было видно, что ему не по себе. Наконец он решительным движением нахлобучил корону на голову, снова откашлялся и сказал:

— Дорогой мой Лукас, я долго размышлял над этим, но в конце концов понял — как ни крути, как ни верти, другого выхода нет. Мы должны это сделать.

— Что мы должны сделать, ваше величество? — спросил Лукас.

— А разве я не сказал? — искренне удивился король. — Мне казалось, что я все тебе объяснил.

— Нет, вы только сказали, что мы должны «это» сделать, — ответил Лукас.