«Не ложися на краю...» - Олег Кожин

Постепенно пальцы «увидели» самую обычную коробку. Пашка опасливо потянул находку наружу. В свете ночника он удивленно разглядывал нарисованного на коробке Оптимуса Прайма, застывшего в боевой стойке. Новогодний подарок от родителей. Через тонкий пластик окошечка смотрел объемный дубликат рисунка — суровый и непоколебимый, он казался мертвецом, замурованным в полупрозрачном саркофаге. Пашка испуганно затолкал его обратно под подушку. Хватит с него на сегодня кошмаров. Хватит.

С этим «хватит» он и заснул. На какую-то секунду, находясь на самом краю бездны сна, готовый вот-вот в нее сорваться, он почувствовал, как нечто ворочается под кроватью, сопя и переваливаясь с боку на бок. Но спасительное забвение уже распахнуло свои мягкие объятия, и Пашка с радостной улыбкой шагнул навстречу сновидениям. Больше никаких кошмаров ему в эту ночь не снилось.

Кошмары вернулись следующим вечером, когда, уже будучи дома, Пашка вспомнил свои вчерашние умозаключения.

…под миллионами миллионов кроваток, коек, дивано…

Если, уходя от Жулиных, Пашка специально проверил всю одежду и обувь, боясь, что это последует за ним домой, то сейчас он с ужасом понимал — этому нет нужды следовать за Пашкой. Потому что оно уже здесь.

Прошлой ночью у Жулиных Пашка совершенно не выспался. Он собирался отоспаться днем, когда это тоже спит, чтобы чудовище не смогло сцапать его во сне. Но дома все страхи заслонила новая видеоигра, подаренная родителями. Пашка до позднего вечера бегал по мрачным подземельям, лихо расстреливая монстров из всех видов оружия. Он начисто забыл, что ночь близко, и что вместе с ней придет отнюдь не виртуальное чудовище. Последние пару часов видеоигры не приносили мальчику никакого удовольствия. Пашка регулярно «погибал» на простейших участках из-за того, что не мог сосредоточиться. Мысли были заняты предстоящей ночью. Долгой, бесконечной ночью. И приставка была самым легким способом дожить до утра.

— Ну еще немножкоооо! Ну, маааамочкаааа! — это было так несвойственно сдержанному и серьезному Павлушке, что мама поначалу уступила, разрешив посидеть до двенадцати. Однако когда Пашка снова попытался продлить время, вмешался отец. Спорить с Кольцовым-старшим было бесполезно, это Пашка усвоил давно. Он страдальчески поглядел на мать, но та лишь молча взяла его за руку и повела в «детскую».

— Ну что с тобой, горе мое луковое? — мама смотрела на него, как всегда тепло, но с легкой укоризной. Внутренне Пашка сгорал от стыда, но ничего не мог с собой поделать. Страх перед тварью из-под кровати оказался сильнее нежелания расстраивать маму. Пашка раздевался неохотно. Так же демонстративно-неохотно влез под одеяло.

— Засыпай… — мама погасила свет и уже почти прикрыла за собой дверь, когда Пашке пришла в голову идея.

— Ма?! — позвал он. — Посиди со мной? Пока я не засну…

Мать уже открыла было рот, но что-то мелькнуло в ее глазах — видимо, вспомнила вчерашний кошмар сына — и она молча вошла обратно в «детскую», плотно прикрыв за собой дверь.

Темнота навалилась со всех сторон, заставив Пашку испуганно сжаться. Лишь почувствовав, как мама невесомой тенью присаживается рядом, он успокоился. Постепенно он начинал различать ее силуэт в тусклом свете звезд, просачивающемся через прозрачный тюль. Пашка потянулся. В присутствии мамы хорошо и спокойно. Безопасно. Пока она здесь, ничего не случится.

Пока она здесь. Эта предательская мысль, едва возникнув, тут же поколебала Пашкину уверенность. А что будет, когда мама уйдет? Да и вообще, может быть, оно вовсе не боится мамы?

В ту же секунду он услышал едва уловимый шорох. Это оно шевелилось под кроватью, шелестя стертыми чешуйками, шурша свалявшейся жесткой шерстью. И все вернулось: страх перед сном, перед темнотой, перед неизвестным, затаившимся в ней. Кошмары окружили Пашку, словно стая голодных ворон беззащитного щенка. Они били его по лицу черными крыльями, царапали кривыми желтыми когтями, норовили выклевать глаза. А Пашке оставалось только сжаться комочком, надеясь, что пронесет, что забудут о нем страхи-вороны. Он подтянул колени к подбородку, обхватил их руками, застыв в позе эмбриона. Перемена в поведении сына не ускользнула от матери. Нащупав в темноте его лоб, она легонько провела по нему пальцами.

— Павлушка, ты не заболел?

Пашка помотал головой. Он боялся лишний раз раскрывать рот. Быть может, если тварь не услышит его голоса, она уползет сегодня под другую кровать? И будто перехватив его мысли, оно вновь шевельнулось, устраиваясь поудобнее. На этот раз значительно громче.

— Лоб не горячий… — мама все еще пыталась найти причину его кошмарного ночного пробуждения. — Ты спи, Павлушка, засыпай…

И тут Пашку озарило: а почему мама не обращает внимания на странные звуки, идущие из-под кровати? Ведь так явственно, так безбоязненно шебуршала тварь, что не услышать просто невозможно! Стоп… а мама ли это? Может, мама и не входила вовсе, а пошла спать?

— Баю, баюшки, баю, — мамин голос, обычно такой тихий и мягкий, сейчас отдавался в голове испуганного Пашки глухим тягучим стоном. Давил на уставший от бессонницы мозг, разрушая его, перемалывая в труху, в пыль. Мама уже давно не пела ему на ночь и сказки давно не читала. Пашка для этого считался слишком взрослым. Так почему же сейчас? Во всем этом было что-то неправильное…

— Не ложися на краю, — Пашка чувствовал, что задыхается. Колыбельная не приносила успокоения, а лишь сильнее подпитывала разгулявшееся воображение. И тогда Пашка понял, что такого неправильного было в песне. Она была мертвой. И та, что сидела рядом — тоже была мертвой. Мертвые слова-птицы слетали с распухшего мертвого языка, с противным скрежетом царапая своими черными перьями натянутые нервы мальчика.

— Придет серенький волчок, — седая ведьма пела ребенку свою страшную песню, раскачиваясь из стороны в сторону в такт диким, ужасным словам. Блестела в неярком свете уличного фонаря бледная алебастровая кожа, еще чернее стали тени под глазами. Да и были ли там глаза? Пашка зажмурился, боясь случайно посмотреть и увидеть пустоту на месте васильковых маминых глаз. Он вжался спиной в стенку, спасительную, твердую, словно всем своим телом говоря мертвой ведьме — я не на краю, тебе меня не достать!

— И ухватит за бочок!

Узкие пальцы, увенчанные длиннющими острыми когтями, вонзились ему прямо в бок.

Пашка заорал. Желание жить помогло маленьким детским легким породить настоящий вопль ужаса. Забиваясь в угол, больно вжимаясь в спинку кровати, чувствуя холод бетонной стены даже под теплым ковром, Пашка кричал как резаный. Не в надежде, что его спасут — нет, он уже ни на что не надеялся. Просто не кричать он не мог. Вся затопившая его сознание жуть выплеснулась вместе с обреченным криком, пролилась на пол и тут же впиталась в густой ворс ковролина, оставив Пашку, лихорадочно царапающего деревянную спинку кровати, прячущего лицо от перепуганной матери, от отца, прибежавшего на крик, совершенно опустошенным и раздавленным.