Афганский рубеж - Михаил Дорин

слегка отклонена на себя, чтобы создать угол тангажа на гашение скорости.

Вертолёт снижается, есть небольшая вибрация, но он уже тормозится.

— Плавнее. Вертолёт может и сам зайти. Ты только ему не мешай.

Ми-28 замедлился и завис над площадкой на высоте в пару метров. Вот только Денчик разболтал вертолёт.

— Не раскачивай. Он висит сам, если ты его хорошо оттриммируешь. Давай покажу. Управление взял, — сказал я и несколько раз щёлкнул кнопку триммера на ручке управления. — Только пальцем его удерживаю.

Вертолёт в этот момент висел, слегка качаясь вниз-вверх.

— Круто! — сказал Дэнчик.

Минуту провисев, мой лётчик-оператор приземлил вертолёт, и мы начали выключаться.

Уже совсем стемнело. Техники освещают вертолёт с помощью фонариков, а я не тороплюсь выходить из кабины.

— Саныч? — спросил Денис, спрыгнув на поверхность площадки.

— Немного посижу, — ответил я, снимая шлем.

Задумавшись о чём-то вечном и неизвестном, я посматривал вокруг. Непроглядная темнота. Тишина, прерываемая разговорами техсостава. Где-то вдали слышны разрывы, а в воздухе стоит запах керосина.

В промежутках между лесопосадками на горизонте появились мощные яркие вспышки.

— Выход! — прозвучал крик одного из техников.

Обстрел!

Одним движением я успел отстегнуть себя от кресла, чтобы выпрыгнуть из кабины. Мощный удар, а потом ещё.

Чувствую, как меня что-то обжигает. По телу тут же бежит даже не холод, а мороз. Ног уже не чувствую.

Какие-то крики вокруг, а во рту солёный привкус. И через секунду — темнота.

Прихожу в себя тяжело. Голова раскалывается. Дышать больно. По ягодицами пробежал холод, а на губах что-то мокрое. И голова… мёрзнет.

— Саня! Сашка! — слышу я незнакомый голос, но глаза открыть не получается.

Мне кажется, что на лице у меня лёд, а ветер задувает в ухо. Открываю глаза, но пока только белая пелена.

— Санёчек! Родной! Как же так⁈ — слышу причитающий голос рядом с собой.

Вроде начинаю возвращаться в реальный мир. Изображение настроено. Один глаз не видит. Будто я лежу в снегу. Какой же может быть снег, если сейчас лето и грязь⁈ Она и пахнет по-другому.

Второй глаз даёт понять, что мир вокруг переменился. Нет, вертолёт и здесь есть. Только это Ми-8. Такой расцветки не припомню в нашем полку. Да и вообще это старая модификация. Вон, рулевой винт справа!

Он лежит на боку, вокруг него пляшет и вздыхает мужик в старом зимнем обмундировании. Такое я даже в училище не застал. А самое интересное, на улице день!

Вроде не сильно и повреждён вертолёт. Стойки подломаны, пара лопастей смяты, и блистер сброшен со стороны лётчика-штурмана. Но ничего не горит. Запаха керосина нет. Грубая посадка, ничего больше.

Пока я пытался понять, кто это ходит возле вертолёта, ко мне подошёл ещё один человек.

— Саня, ну ты как⁈ Мы думали тебе хана. Тебя вон выбросило метров на 30 из кабины.

Надо мной встал парень в чёрном зимнем шлемофоне с разбитым носом. Руки у него дрожат, хоть он ими и пытался меня осмотреть.

— Так понятно же. Взрыв какой был, — прокряхтел я, усаживаясь на землю. — А ты кто?

— Да не было взрыва и хорошо. Так хоть есть шанс нам отписаться. Бортовой говорит, что вертолёт восстановлению подлежит.

Отчего отписаться? Теперь ещё и обстрел нам в вину поставят⁈

— Ты кто, воин? — повторил я вопрос.

Начал себя ощупывать. Я тоже в лётном обмундировании старого образца. Шлемофона на голове нет, но на шее ларингофон закреплён. Что за «старая школа»?

А ещё шишка на голове такая, будто у меня мозг перестал помещаться. Как я вообще мог вылететь из кабины?

— Слушай, ну ты был придурок, но не думал, что из-за удара головой рассудок потеряешь, — покачал он головой.

— Кто придурок⁈ — возмутился я, вскочил на ноги и схватил за грудки парня.

— Совсем уже страх потерял⁈ На своего командира звена руку поднимаешь? — возмутился парень, крича на меня и не сдерживая свой поток слюней.

— Какой мой командир⁈ Что тут происходит⁈ — крикнул я.

— Дима я! Старший лейтенант Батыров! Тебя ко мне, дурака, определили! А мы с тобой вертолёт посреди леса разложили!

Я оглянулся по сторонам.

Вокруг как-то всё слишком мирно. Белый снег, яркое солнце слепит в глаза. Я на какой-то большой поляне в лесу. И форма не та, в которой… умирал. А я именно умирал!

— Здраво я головой приложился, Димон. А когда снег выпал?

— Я не люблю, когда меня Димоном…

— Громкость убавь, Димон. Когда снег выпал? — повторил я.

— Уже три месяца лежит. Надоело лопатой работать на стоянке. Ты вообще помнишь, что произошло?

— Вертолёт взорвался… вроде. Летел я куда-то. Остальное в тумане всё, — ответил я, взяв снег и приложив его к шишке. — А чё на тебе такая форма? И где оружие?

— Мда, ну ты Клюковкин и шандарахнулся, — посмеялся Дима. — Что Советская Родина дала, то и ношу.

— А в каком году тебе форму выдали?

— Как в каком? В этом. В 1980 м.

Стойко перевариваю услышанное, сидя задницей в снегу. Проверяю нагрудные карманы. Нахожу удостоверение личности и читаю, как меня зовут: Клюковкин Александр Александрович, 1957 года рождения.

Глава 2

Я продолжал смотреть на фотографию в удостоверении личности. С виду документ особо не отличается от того, что мне выдали на выпуске в лётном училище.

Человек на фото очень похож на меня. Что за реинкарнация такая⁈

Я смотрел по сторонам и с каждой минутой понимал, насколько всё реально.

Через пару минут на поляне появились машины. Первой по бездорожью «скакал» ГАЗ-69. Я таких «козликов» видел только на картинках. Следом за ним ещё два автомобиля — вполне себе современные УАЗы «Таблетки».

— Клюковкин, давай вставай. Это Батя. А с ним Хорьков ещё едет, — подбежал ко мне Дима и начал поднимать с земли.

— Ты чего пристал? Кто это такие? — спросил я, отталкивая своего первого знакомого в этом мире.

— Хочешь, сиди. Заодно и самое ценное себе отморозишь, — сказал Батыров.

Я и так уже собирался встать. Достоинство нужно не только иметь, но и беречь.

— Ладно. А то и, правда, простужусь. Так кто это такие?

— Да так, ничего особого. Командир полка и начальник штаба, — с иронией ответил Дима и махнул рукой.

Какой-то он удручённый, нервный и