Новый Мир ( № 6 2013) - Новый Мир Новый Мир

— Тоже, впечатлительная… Ну, ты-то девчонка, тебе можно, а этот откуда такой выискался? — Он остро посмотрел на Сережку. — Ты что, ничего хуже в своей жизни не видел? o:p/

— Видел… Я… — Мальчик опять сглотнул. — Но это совсем другое… o:p/

— Тебя что, совсем забили? o:p/

— Нет, — несмотря на страх, Высик с некоторой энергией затряс головой. — Я могу сдачи дать. o:p/

 — Настоящий крысенок, — сказала Тамарка. — Я видела в столовой... Он вцепился в своего одногруппника, который хотел у него ломоть хлеба стащить. o:p/

Продолжая разглядывать Сережку Высика, Скворец извлек папиросу и спичку и раскурил папиросу, чиркнув спичкой о шершавый ствол дерева. o:p/

 — Нет, он не крысенок, — протянул Скворец. — Воробей он, как есть воробей. Прыг-скок, задиристая птичка… Только сейчас, Воробей, перепуган ты до смерти. Весь взъерошен, перья как ни попадя торчат — то ли тебя водой окатили, то ли кошка малость подрала… И вот что, Воробей, — продолжил Скворец другим тоном, — про то, что ты нас здесь с Тамаркой вместе видел — никому ни слова. Для умного и так вообще-то понятно, что не стоит болтать, но вдруг ты из непонимающих? o:p/

 — Я никому не скажу, — заявил Высик. — И не смогу даже, пусть и захотел бы. Я назад не вернусь. o:p/

— Куда ж ты денешься? o:p/

— Сбегу. Где-нибудь устроюсь. o:p/

— Ишь ты как, совсем по-взрослому. Вернешься как миленький, и вся недолга. Вернешься, когда страх немного пройдет. o:p/

— Ни за что! — сказал Высик. o:p/

— Я бы тоже не вернулась, — сказала Тамарка. — Этот повар настоящий зверь, я сама его до смерти боюсь. Хотя он и хорошо ко мне относится. o:p/

— Известно… — Скворец ехидно примолк, не договорив фразу. o:p/

— Брось! — сказала Тамарка. — Там что-то другое, я чувствую. Он меня и залапать ни разу не пытался. Не знаю, может, у него дочь была, на меня похожая, или что... Но вот чувствую я это. И еще больше боюсь. Ведь я видела, как он этих котят с начала лета выхаживал, когда наша кухонная кошка окотилась. Души в них не чаял, даже... даже на человека похожим становился, когда с ними возился. А теперь — видишь как! Может, этот котенок кусок мяса попер, и он его наказать решил… o:p/

— Когда мы мясо видели! — буркнул Скворец. — Ладно б, кусок гнилой селедки. o:p/

— Да не знаю я, в чем там дело! Я просто вижу, что он псих! Любил котенка без памяти, а потом ему неизвестно какая блажь в голову вдарила, и он его — того… В помутнении… Может, он всегда убивает всех, кто ему нравится… Может, он не сегодня-завтра и меня так… o:p/

— Ой, да замолчи ты! — сказал Скворец. — Ничегошеньки ты не понимаешь. Не так все было. o:p/

— А ты знаешь, как? o:p/

— Приблизительно знаю. Да и ты могла бы сообразить. А что Воробью пока лучше в лагерь не возвращаться — это правда. Кто знает, что наш повар удумает и что учудит… Ты можешь мне эту полянку показать? — спросил Скворец у своего «крестника», отныне ставшего Воробьем. o:p/

Воробей огляделся и приблизительно сообразил, где они сейчас находятся, в какую часть леса его занесли ноги. o:p/

— Могу, — сказал он. — Только издали. Сам я туда не пойду. o:p/

— Пусть так, — сказал Скворец. — Пошли, веди нас. o:p/

Сережа повел Скворца и Тамарку за собой. Скоро перед ними забрезжил просвет его — бывшей его — полянки, и он протянул вперед руку. o:p/

— Вон там. Ближе я подходить не буду. o:p/

— Хорошо, — сказал Скворец. — Я один пойду. Ждите меня здесь. o:p/

Скворец направился к полянке, а Сережка присел на ствол упавшей сосенки, чувствуя, как у него ноги подкашиваются от муторной слабости. Тамарка сорвала травинку и, задумчиво жуя ее, разглядывала его. o:p/

 — Прав Скворец, — наконец проговорила она. — Никакой ты не крысенок. Воробей, как есть Воробей, нахохленный, задиристый и знающий, как по жизни пропорхать. Своего не упустишь. Прямо диву даюсь, откуда ты такой взялся. o:p/

Сережка просто поглядел на нее и ничего не сказал. o:p/

— Понимаю, — кивнула она. — От папы с мамой взялся, конечно.  Ты хоть помнишь их? o:p/

— Нет, — сказал Сережка. o:p/

— Я тоже не помню. Вот тетку помню. Крутая была тетка, суровая.  Но это тоже давно было. Сколько лет тебе? o:p/

 — Вроде двенадцать, — он пожал плечами. o:p/

 — А если не вроде? o:p/

— Откуда ж мне знать? Записано, что родился я тридцатого октября шестнадцатого года. Наверно, правильно. o:p/

— Значит, этой осенью тебе тринадцать стукнет? Плюгавеньким ты выглядишь для своих лет, уж прости за откровенность. o:p/

— Чего ж не простить? — Воробей пожал плечами. — Все знают, что я ростом не вышел. o:p/

— Все правильно. Воробей — он птаха мелкая. o:p/

Сережка Высик, отныне и навеки ставший Воробьем, взглянул на Тамарку. Была сейчас в интонациях ее голоса непонятная легкость, словно она забалтывала сама себя, и от этой легкости во всем ее облике мальчик ощутил нечто щемяще-волнующее, нечто смущающее его. Словно произошло с ней что-то, чего он не знал, но от этого произошедшего она сейчас совсем по-новому ощущала себя, свое тело, и эта аура ее нового отношения к своему телу — бережно-горделивого, если искать хоть какое-то определение, — висела над ней, распространялась вокруг нее, заставляя и находившегося рядом увидеть ее другими глазами. Мальчик почувствовал себя вдруг причастным к некой тайне, с которой прежде не сталкивался. Нет, это не было желанием, и не было этому названия — это было вне всего, чем он жил, вне того, что он знал о взаимоотношениях мужчин и женщин, вне мата-перемата после отбоя, вне смачных рассказов толстого Мишки, как в далекой, почти сказочной, Москве найти подпольный публичный дом, если нужное словечко шепнуть извозчику. Мишка уверял, что словечко это «ежевика», и ему верили, хотя было понятно, что Мишка никогда в Москве не бывал и все свои потрясающие знания подхватил от таких же невежественных, никогда в стольном граде не бывавших, от старшего брата, тоже прошедшего через их детский дом и работавшего сейчас подмастерьем на заводе в Ближнем Боре, от расхлябанных и шпанистых друзей брата, угощавших Мишку пивом, — Мишка с важным видом уверял, что от пива прыщи проходят. Вообще, Мишка был переполнен сознанием собственной значимости и пытался весь класс подмять под себя, и были у него свои прихвостни, но к Высику он как один раз сунулся, так больше не приставал. Просто оставил в покое, потому что Высик сам в драку никогда не лез, но свое право держаться в сторонке от всех союзов и компаний и никому не подчиняться охранял остервенело, неистово, когтями и зубами. Потом Мишка даже сам дал Высику почитать истрепанную древнюю книжку, приключения Ната Пинкертона, и тот момент, когда Мишка швырнул эту книжку на кровать Высику и сказал: «На, прочти, убойная книжица», стал моментом заключения вечного и прочного мира. o:p/

…И почему ему сейчас вспомнился Мишка? Вспомнилось это причмокивание губами, с которым Мишка просвещал своих однолеток, и все это вдруг показалось безмерно далеким от этой освещенной солнцем прогалины, от светлой, едва вибрирующей в легком ветерке, зелени вокруг, от великолепного лесного аромата, за которым скрывался ледяной и темный ужас недавно пережитого. o:p/

Вернулся Скворец, небрежно и насмешливо хмурый. o:p/

— Все ясно, — сказал он. — Пошли. o:p/

— Куда? — спросил Воробей. o:p/

— В лагерь. Опоздаем к предобеденной линейке — с тебя шкуру спустят. o:p/

— Я не пойду! — опять заявил Воробей. o:p/

— Не бойся. — Скворец несколько секунд присматривался к мальчику, потом добавил: — Пока я с тобой, ничего с тобой не случится. Ты мне веришь? o:p/

Воробей, в свою очередь, поглядел на Скворца. Не поверить этому парню было невозможно. Он понял, Скворец берет его под свою защиту — и от сознания могущества этой защиты у него перехватило горло. o:p/

— Котенок… все еще там? — спросила Тамарка. o:p/

— Нет, — коротко ответил Скворец. o:p/

— Ты… ты понял, куда он делся? o:p/

— Да, — ответил Скворец также коротко. — Ну пошли. o:p/

Они шли через лес, почти ни о чем не разговаривая. o:p/

— Осенью я покидаю детский дом, — сказал Скворец, когда они уже подходили к лагерю. — Начинаю трудовую жизнь. o:p/

Непонятно, кому адресовались эти слова — Воробью или Тамарке. Было видно, что каждый из них воспринял их по-своему. o:p/

…К линейке они опоздали. А потом был барак столовой, с вечной дракой за места, за миски и ложки, за кусок хлеба, за то, чтобы одним из первых оказаться в очереди к котлу, чтобы эта жижа, именуемая похлебкой, в твоей миске оказалась погуще. Высик обычно одним из первых прорывался к заветному котлу, работая своими острыми худыми локтями, но теперь он не мог себя заставить к нему подойти — хотя и не повар разливал похлебку, а его помощница. И все равно близость повара ощущалась, он был здесь, и ноги Воробья отказывались слушаться. Воробей стоял, растерянно держа миску в руках, и, может быть, остался бы вообще без обеда, если бы не Скворец, заметивший его нерешительность. Он забрал миску у своего нового друга и подошел к раздаче — ему даже пихаться не пришлось, и он спокойно дал наполнить миску и принес ее Высику. o:p/