Останови часы в одиннадцать - Барбара Навроцкая

В дверь кто-то постучал. В то время как капитан слезал вниз, чтобы принять соответствующую позу, дверь под настойчивыми ударами едва не слетела с петель.

– Прекратите! – крикнул он, разозлившись.

– Черт побери? Что ты здесь делаешь? Зачем закрываешься? – рассердился в свою очередь Габлер. – Меня чуть кондрашка не хватила. Я был уверен, что тебя кто-то чем-то… Мне послышался какой-то грохот.

– Нет. Не чем-то. – В голосе капитана прозвучала язвительная нотка. – Меня застать врасплох трудно. У меня есть некоторый опыт.

– Что это за пирамида?

– Шимпанзе прыгали.

– Копаешься в старье?

– Какое старье! Какое старье! Музей…

– Хорошо. Но я за XXI век. И в части часов тоже.

– Ну тогда попрыгай сам. Может быть, что-нибудь найдешь.

– Лезть на этот стул? Ломать шею? Я прикажу принести лестницу.

– Не надо. Хозяин обходился столом и стулом. Габлер посмотрел на шефа и пожал плечами:

– Пыль глотать…

– Чиханье прочищает носоглотку.

Корда пошел на кухню. Осмотрел каждый угол, хотя это уже сделали специалисты. Заглянул даже в угольное ведро, высыпав его содержимое на лист железа.

– Что там за взрыв? – донеслось из комнаты. – Ты действительно хочешь, чтобы я упал?

– Что-нибудь есть?

– Ничего.

«Неужели этот человек не писал писем? – думал капитан. – Не вел счетов? Не получал поздравлений на именины? Можно рехнуться. Какая-то часовая пустыня».

– Он любил Налковскую, – возвестил Габлер. Корда вышел из кухни, не скрывая возбуждения.

– Что? Почему Налковскую? Габлер держал в руке книгу.

– Давай! – крикнул капитан по-юношески нетерпеливо, как будто бы знал, чего ждал от книги, которую покойный, видимо, даже не читал, поскольку она лежала в абсолютном забвении.

Габлер старательно сдул с книги пыль.

– Она лежала вот здесь, – сообщил поручник торжественно. – На этой рухляди, похожей на фронтон Марьяцкого костела. Если бы я был немного ниже… ты бы, например, ее никогда не заметил. Исключено. Для этого тебе не хватает по крайней мере семи, ну пяти сантиметров.

– Дай, – грозно сказал капитан. – «Роман Терезы Геннерт», – прочитал он. – И все?

– А чего бы ты хотел? В этом старье, прошу прощения, памятниках старины, больше ничего нет. Домик мы обыскали хорошо.

– Ладно, ладно. Поставь стол на место.

– Почему? – запротестовал Габлер. – Еще одна стена. Та, у которой стоит кровать. Непонятно, как старик мог спать под такое хоральное тиканье?

Капитан не слышал. Он записывал в протокол осмотра время и место обнаружения книги, потом сунул ее в карман.

– Пришли сюда кого-нибудь на ночь, – сказал он. – Сегодня мы забрать часы уже не сможем. Это целое состояние.

– Поехали?

– Угу. Здесь делать больше нечего. Ты завел роман с Терезой Геннерт, потому что на пять сантиметров выше, – пошутил капитан.

– Я? – оскорбился Габлер, принимая предложенный шефом тон разговора. – Имей в виду, ты забрал у меня Терезу, прежде чем я успел понять, что нашел.

– Найдешь другую. Высокие парни пользуются у девушек успехом, – рассмеялся капитан.

Габлер бросил быстрый взгляд на шефа. «Поймал какую-то чепуху, и то благодаря мне, – подумал он с некоторой завистью, но и удовлетворением. – Хорошо, подожду. Давай ребятам задание, старик обязательно проболтается. Тогда и узнаю, какое открытие сделал благодаря тому, что матери-природе изменило чувство меры».

– Ты ее читал? – осторожно спросил он шефа.

– Что? – удивился капитан, как бы уже забыв название книги. – Ах да… «Терезу Геннерт». Возможно. Не помню. Но дело не в самой книжке, а в штемпеле. Штемпеле библиотеки.

Глава III

В поезде он спал крепко. Еще немного, и проехал бы свою станцию. Когда он вышел, было еще темно, а пока дошел до дома, стало светать. Никогда до этого город не казался ему таким знакомым. Уютным и обжитым. Он много раз уезжал и возвращался оттуда, где жил раньше, но всегда чувствовал себя приезжим или транзитником. Даже в местах, которые он пересек тысячу раз туда и обратно, словно челнок, совершая движение, из которого, собственно, и складывается повседневность. Сейчас, на рассвете, ему неожиданно понравилась монотонность простирающегося пейзажа. Может быть, потому, что уже не надо никуда уезжать, искать новую работу, привыкать к другим людям. Наконец он мог полюбить то, что имел.

«Неплохая вещь постоянство, – подумал он, кажется, впервые в жизни, – приобретенные привычки, знакомые углы. Уютная квартира, хорошая столовая, приятное кафе. Finis, конец, ende».

Он констатировал это, но облегчения не испытал. Где-то в глубине сознания жило чувство опасности. Иное, чем когда-то, чем то, до 1 ноября. Раньше ему казалось, что, когда он покончит с этим делом, жизнь изменит свое направление на девяносто градусов. Но сейчас в душе появилось какое-то сомнение. Может быть, оно было очень глубоко, и все-таки он чувствовал тревогу.

Он внушал себе, что теперь с ним может наконец произойти что-то очень хорошее. Что-то такое, что уже было очень давно, один раз, с Баськой.

«Я наткнулся на вторую половину разделенного при рождении яблока, – убеждал он себя, не будучи в этом уверенным. – Составленные, обе части идеально подходили друг к другу. Но это было давно, – подсказывало ему сознание. – Все хорошее в жизни человека случается само собою и только в молодости. Мне давно уже перевалило за сорок. Просто я не хочу об этом думать, по мой возраст исключает счастье ослепления».

Не снимая пальто, он открыл холодильник и достал молоко. Зажег газ. Что-то связывало его движения, пальто с оттопыренным карманом. Все же он вылил молоко в кастрюльку и поставил на газ. Снял ботинки и в носках прошел в глубь квартиры. Остановился посреди комнаты, осматривая свое убежище, свой последний приют. У него была неплохая однокомнатная квартира в новом доме, с окнами на юг и маленькой лоджией. Коллеги по работе уговаривали его вступить в кооператив. Он знал, что нигде не сможет осесть, если не осуществит намеченное. Но он не хотел вызывать у жителей маленького городка интерес к себе особым образом жизни, пренебрежением труднодостижимыми благами, которые учреждение почти вкладывало ему в руки. Проработав три года, он получил жилье. А получив, должен был его обставить. Позднее устройство первого в жизни угла стало доставлять ему удовольствие. Это удовольствие не могло испортить даже сознание того, что в один прекрасный момент он будет вынужден уехать отсюда, продать квартиру, упаковать вещи и на этот раз тащить с собой мебель. Квартира стоила ему больших усилий. Он полюбил ее.

Он достал пистолет, вынул обойму, вышелушил патроны на ладонь. Улыбнулся. Ни на один больше, чем было необходимо.

«Точная работа. Меткий стрелок, не расходующий боеприпасы впустую, – подумал он с иронией. – Да. Это я. Но хватит. Меткого стрелка больше нет. Он умер. 28 лет спустя после своей смерти».

Теперь надо было почистить оружие, обмотать фланелевой тряпкой и спрятать в потайной ящичек небольшого комода – единственной антикварной вещи, которую он смог себе купить. Не из-за этого ящичка, конечно. Ящичек он обнаружил случайно. Как-то переполненный большой ящик выскользнул у него из рук и вместе со своим содержимым упал на пол. Вот тогда-то он и заметил внутри комода второй ящичек. Ящичек был как будто создан для пистолета. Наверно, в старину какая-то женщина держала в нем жемчуг или бриллианты. Ничего другого он и не допускал. А пистолет имел для него ценность большую, чем жемчуг.

Он продолжал стоять. И, к счастью, вспомнил про молоко. Над молоком уже поднимался пузырь. Он выключил газ и с беспокойством стал наблюдать, поднимется ли пузырь выше или, наоборот, опустится в молочные глубины. Он с напряжением следил за вздрагивающей пенкой, когда внезапно осознал, что всего несколько часов назад убил человека, а сейчас у него нет важнее дела, чем стеречь молоко. Несколько часов назад завершилось самое важное дело его жизни, а он по-прежнему не любил запаха подгоревшего молока, и, следовательно, ничего не переменилось.

«По всей вероятности, я обманываюсь, обманывался, что все легко можно начать сначала. От себя никуда не уйдешь. Смешно думать, что с 11 часов вечера 1 ноября я мог стать другим. И уже никогда не стану. К черту. Это вздор. Сними молоко с плиты и свари себе кофе».

Он бросил пальто на тахту и посмотрел на пистолет, спокойно ожидавший своей очереди. Внезапно у него пропало желание заниматься уже ненужным предметом. Многие годы он сдувал с него пылинки, чистил черную оксидированную сталь. Пистолет стал частью его существования. Без этой штуки, элегантной и отполированной, у него не было бы стимула к поискам нужного ему человека. Теперь парабеллум стал чем-то вроде детали, декорации в пьесе, которую никто никогда не сыграет.

Он вложил патроны в обойму, сильным толчком ладони послал ее в рукоятку. Выдвинул ящик, положил парабеллум в маленький ящичек, рядом с ним – лоскут фланели и задвинул оба ящика.